– И как же цесарь намерен распорядиться Планиной?
– Разве вы не знаете о намерениях господаря?
Если бы не знал – не приехал бы сюда, пытаясь понять, что происходит.
– Вы, вероятно, считали себя в безопасности при цесарской власти, – сказал Стефан. – Что ж… я сделал подобную ошибку, но я уже успел в ней раскаяться.
Но говорить ему про цесарский договор еще рано, нужно дождаться, пока вернется Кравец.
– Наш маг в отъезде, а мне не хотелось бы говорить об этом без него. Раз уж вы оказали нам честь и приехали, то, без сомнения, останетесь и на поминки?
– Отчего же. Останусь.
Лагош стал первой ласточкой, Стефан не знал, к добру это или к худу. После него стали съезжаться и остальные. Хорошо, что зеркала в доме успели поменять.
Однако то, что он видел в зеркале, Стефану не нравилось. Отражение не пугало, как тогда, в озере. Однако румянец, появившийся на щеках после недавнего «ужина», выглядел на бледном лице неестественно, а глаза горели будто в лихорадке. Бледность можно списать на скорбь, и все же… Стефан все больше удивлялся: как люди не видят?
Но он и сам не мог избавиться от привычки думать о себе как о живом. Он по-прежнему чувствовал, думал, надеялся – но иногда замирал, вдруг услышав, что у него не бьется сердце, или в недоумении отставлял бокал, потому что вино больше не имело вкуса.
Лагош много времени проводил в обществе Стацинского. Он удивился, в первый раз увидев анджеевца у Стефана в гостиной.
– Фелек! А ты-то что здесь делаешь, темная душа? Я уж думал, пропал ты в Остланде, как уехал – и ничего.
«Фелек» рассказал о своих остландских похождениях и о том, как добры были его светлость, предоставив ему убежище.
Стефан мог только надеяться, что во время их частых бесед анджеевец не проболтается. А скорее – что Лагош любит Планину сильнее, чем ненавидит вампиров.
Вуйнович все еще сидел под стражей у себя в усадьбе, но Стефан регулярно получал донесения от хожисты Ханаса. У того получалось приходить и возвращаться незамеченным. C его людьми предстояло тоже поделиться «рыбой».
Дудек по просьбе Стефана теперь будил его к завтраку – всякий раз как будто поднимая из могилы. На счастье Стефана, выпало несколько пасмурных дней кряду – с хлещущим дождем и ветром, какие бывают в конце лета. Свет все еще резал глаза и обжигал, но это можно было терпеть. У Стефана получалось спуститься со всеми к столу, правда, бледнее его был только Корда. Тот навертел вокруг своей раны совершенно неправдоподобных деталей, так что все утомились, так и не выяснив правды.
Стефан высиживал завтрак, а потом сбегал – в прохладный, закрытый наглухо, как склеп, отцовский кабинет. Гости оставались на попечении Юлии, и после заката, когда Стефан просыпался, полный сил, он пытался отправить ее спать. Но она, кажется, унаследовала вместе с домом и семейное упрямство.
В доме, где недавно похоронили хозяина, список развлечений довольно мал: гости гуляли по парку, играли в карты, слушали, как Юлия играет на клавесине, – и ждали. Ожидание нависало над ними, как тяжелые облака, которые никак не разродятся дождем.
Наконец неделю спустя из леса прискакал мальчишка – тот самый, что принес весть об убийстве Грехуты, – и сообщил, что «рыба приехала».
«Рыбу» отвезли в ставку Вилка, запрятанную в глубоком лесу. Приходилось то пробираться через жесткий, густой кустарник, то с трудом прокладывать себе дорогу, раздвигая низкие, тяжелые ветви деревьев. Мальчишка со всем этим справлялся без труда, будто отродясь жил в лесу.
– Не боишься тут ночью? – спросил его Стефан. Он надеялся, что мать парнишки никогда не узнает, с кем он скакал по чаще. Впрочем, скорее всего, он сирота…
– А чего бояться, – солидно сказал тот, – я ж не один, а с князем! А что волколак тут бегал, так гость твоей светлости его и убил…
Вилк со товарищи расположились на проплешине посреди густого леса. Очевидно, когда Вилку было приказано «тикать», он выбрал известное место, старый дом лесника, из которого последний давно переселился туда, где лес был реже и светлее. Полуразвалившаяся хата могла дать убежище десятку человек, но не целому багаду. Оттого на поляне творился хаос. Люди спали вповалку у костров, лошади паслись тут же, стреноженные, чтоб не заплутали в чаще. Они то и дело подходили к огню, приближали морды к теплу, их беззлобно отталкивали. Самые взыскательные ушли глубже в лес и растянули плащи меж ветвей деревьев. Впрочем, несмотря на поздний час, спали немногие. Собравшись вокруг подвод, повстанцы были заняты совсем не повстанческим делом. Они потрошили рыбу, вытягивая из необычно крупной трески пистоли и амуницию. Рыба со склизким звуком падала в поставленное рядом ведро. Оружие вынималось из промасленной бумаги, тщательно вытиралось и выкладывалось на приготовленные тряпицы.
– Вот так улов, – заметил Стефан, спешившись и подойдя к повозке.
– Ничего себе улов, панич, – флегматично ответствовал пан Ольховский, прожевав изрядный кусок. – Эх! Хороша треска! Почему у наших берегов такого не ловится?
Подобного Стефан еще не видел: те, кто отправлял оружие, не поленились каждый пистоль спрятать в отдельной рыбине… Более того: они разобрали ружья, и части их укрыли таким же образом. Несколько огромных темных сомов оставались в подводе, их никто не трогал.
– Это я после сам, – сказал пан Ольховский, – вот как ужинать закончу… Долгая выдалась поездка…
– Порошок не промок ли? – Стефан склонился над промасленными пакетами, брезгуя все же их касаться. Пришло на ум древнее суеверие – о том, что использующий порошок проклят так же, как проклят раненный им, обреченный провести остаток жизни в черной меланхолии.
Наевшийся пан Ольховский вытащил из рта у оставленных сомов матовые стеклянные шары и осторожно уложил их в деревянный сундук.
– Вот к этому близко не подходите!
Зденек тут же подскочил.
– А что будет, пан вешниц, если разбить такой шарик?
– Ничего не будет, – отмахнулся тот. – Ни тебя, ни нас, ни леса вот этого.
Зденека сдуло.
Вешниц, как за ним водилось, преувеличивал, но Стефану стало интересно – насколько. Лотарь так и не заключил с чезарцами договора об этих шарах, и видеть их в действии не привелось…
– А, стыдоба одна, – раздался чей-то громкий голос, – от оружия рыбой несет, и от нас нести будет, тьфу!
Стефан оглядел поляну. Потрошить рыбу уже почти закончили. Самые смелые, включая давешнего паренька из имения Грехуты, уже расхватали себе оружие, хоть и морщили при этом носы. Остальные ожидали разрешения.
«Позже, – думал Стефан, – все это превратится в исторический анекдот. Армию их назовут “рыбьими войсками”, и какой-нибудь газетный остряк непременно пошутит про “тресковое оружие”».
Есть над чем посмеяться. И запах от корзин с оружием откровенно неприятен.
Но куда неприятнее было бы это оружие потерять.
Стефан взял один из пистолей, лежащих теперь на земле, будто горка очищенных грибов. Чезарский, с укороченным стволом – чтоб удобней было прятать.
– Верно, пахнет не слишком приятно, – сказал он, заставив гвалт прекратиться, – но тот, кто считает, что на войне его ждут запахи исключительно благородные, может сразу возвращаться к себе в деревню, поскольку до восстания он не дорос. Ничего благородного на войне вас не ожидает, как и ничего веселого. – Он взглянул на Зденека. – И вы это понимаете лучше всех. Если мы затеваем восстание против остландцев, то по той же причине, по какой вы ушли в лес, – потому что терпеть более невозможно. И даже если оружие все в чешуе, что ж, нам это не помешает.
– Не помешает! – раздались возгласы.
– Верно, верно!
– Раз уж князь ваш не брезгует, так и вам не должно гнушаться. Мы возьмем эти пистоли, и те ружья, что наши багады отобрали у остландцев, и то, что куют наши кузнецы, и, наконец, косы, которые вы сами превратили в пики…
Собственный голос звучал гулко, будто шел из самой глубины ночи. Лагерь смолк, ни шепотка.
Ему внимали. Стефан ощутил необычный прилив энтузиазма.
Он боялся там, в Остланде, где крестьяне могут за всю жизнь не услышать голоса своего князя, где дворовые люди не смотрят тебе в лицо, – боялся, что утратил связь с этими людьми, с этой землей. Нет, Стефан не сомневался в своей повседневной власти над ними. Но было слишком легко забыть, что в Бялой Гуре князь прежде всего предводитель войска, что у плохого властителя попросту не соберется рота. Стефан боялся, что не сможет посмотреть своим людям в глаза в тот момент, когда они станут равными. Но они слушали его, готовы были следовать за ним, и в редком порыве экзальтации он воскликнул:
– Пойдете ли вы со своим князем на Швянт?
– На Швянт! На Швянт!
– Примете ли вы оружие из моих рук?
Древний обычай. Воины в багадах дрались обычно тем, что получалось раздобыть, и трофейное оружие было неоспоримой собственностью бойца – хожиста не имел права посягать на него. Но солдатам кучной армии оружие раздавал хозяин дома. И, взяв меч или саблю из его рук, бойцы клялись ему в верности. Так же, как потом стали клясться избранному князю воины роты…
Удивительно, но первым подошел не один из его милициантов, а Вилк. Опустился неуклюже на одно колено. Протянул руку, и Стефан вложил в нее один из пистолей.
– Клянусь служить тебе, князь, до нашей победы или до моей смерти, а надо будет – так и дальше.
Матерь знает, где он взял такую клятву, но остальным она понравилась. С особым удовольствием повстанцы выговаривали «и дальше». Стефан внутри похолодел – что за присяга, не хватало ему такой же, как он, армии.
Последним оружие брал пан Райнис.
– Отцу вашему служил, – сказал он, – и вам послужу, князь Белта.
Хитроумные чезарские пистоли терялись в лапищах вчерашних крестьян и кузнецов.
– Мудреные штуковины! Разобраться б, как стрелять…
– Разберешься! – весомо сказал Зденек. – Было б в кого да из чего, а как – это поймем!
Когда они возвратились, дом уже смолк, окна горели только в комнатах слуг и в верхней курительной. И вешниц, и управляющий выглядели уставшими, но Стефан все же попросил пана Ольховского оградить дом от непрошеных ушей. Дудек отвел Самборского в заранее подготовленные комнаты, а Стефан с Кравецем остались в гостиной. С верхнего этажа струился пряный запах трав и живицы, которую курил граф Лагошский. Только граф имел привычку засиживаться в курительной до поздней ночи. Даже Вдова, тоже любившая трубочку, сдавалась и уходила к себе раньше. Дым расползался по всему дому. Стефана он раздражал, и голова от него болела, как днем. Может быть, когда-то эта смесь служила для отпугивания вампиров.