Другого бы Стефан, не задумываясь, вызвал бы на дуэль за такие слова. Но Лагош всегда умудрялся вести себя так, будто общие правила приличия его не касаются, и ему это сходило с рук. К тому же сейчас он Стефану был нужен.
– Жаль, что мое слово для вас так мало значит. Но даже если вы не знаете его в лицо, то хотя бы по письмам этот человек должен вам быть знаком… Стацинский, кажется, не успел его увидеть, он приехал уже позже, но, думаю, он наслушался во дворце об обстоятельствах его отставки, пусть он вам расскажет…
– Но уж если ваш цесарь торгует Планиной, отчего же вы так уверены, что сможете этому помешать? – Видно, Лотарь так навсегда и останется «его цесарем».
– Я, – сказал Стефан, – вряд ли смогу этому противостоять. Но, думаю, восстание смешает планы и цесаря, и Дражанца.
Лагош сощурился. Казалось, он получает от беседы странное удовольствие.
– Каким же таким образом смешает?
– Не все в Драгокраине, – вместо ответа сказал Стефан, – поддерживают нынешнего господаря. Отнюдь не все.
– Так что ж. У себя мы никак цесаря на князя не сменим, так будем у них господаря менять?
– О, я полагаю, что они справятся без нас. Одна из древних княжеских фамилий готова взять в руки бразды правления. Их ставленник будет гораздо лояльнее к нам, чем Николае. Учитывая нашу общую борьбу против Остланда, я думаю, они согласятся раз и навсегда решить вопрос Планины…
– Что это за фамилия? – потребовал граф.
– Деневеры, – сказал Стефан, будто прыгнув с обрыва.
– Вы хотя бы знаете, что это за семейство? Раньше мы гоняли этих Деневеров осиной и Матушкиным словом. Я думал, они давно перевелись – ан нет, живы!
– Я не понимаю, о чем вы, граф, – спокойно сказал Стефан.
Тот брызнул слюной.
– Вампиры эти Деневеры, вурдалаки – от того самого Михала и пошли. А вы их будто хотите на нашу сторону?
– Я не знал, что в наше время кто-то еще верит в вампиров.
– Кто близко с ними не сталкивался, – граф свел огромные брови, – тот, может, и не верит. А мой дед их в хвост и в гриву бил каждое полнолуние…
– Я вполне понимаю, что вы не хотите иметь дела с дражанцами. Но посмотрите, что происходит в этот неспокойный час. Бывшие враги сходятся. Я и сам не более чем несколько часов назад жал руку Самборскому… Отчего и вам не забыть о старых распрях?
– Не держите меня за дурака. – Взгляд Лагоша из-под бритого лба был чрезвычайно острым. – Вы сами-то как с ними столковались? Они ведь чужую кровь не слушают.
– Я говорил с ними через посредство цесарины Остланда.
– Как бы там ни было, я с кровососами бок о бок не встану. Не тот это народ, чтоб с ним о чем-то договариваться.
– Что бы вы о них ни думали, разногласия у вас всегда были о принадлежности Планины. Прежние князья Бялой Гуры слишком часто оставляли вас без поддержки. Неудивительно, что властители Планины привыкли управляться своими силами. Но я поспособствовал бы вашему примирению, если бы Деневеры взяли трон.
– Что ж. Хотите сказать, что принесете мне подписанную кровью бумагу, буде я отдам за вас голос?
– Не думаю, что это будет так уж сложно.
Граф Лагошский не выглядел убежденным.
Скоро Стефану стало не до графа: в дом начали наезжать гости. Похороны старого князя были делом одиноким, а на нового торопились посмотреть. Опасения лучше всего заглушаются любопытством.
Официально собрания за пределами столицы еще не запрещали, но таким съездом особая охрана не могла не заинтересоваться. Оттого Стефан приказал своей милиции следить за дорогами, предупреждать – но не показываться и уж тем более не чинить препятствий. На поминках ни гостям, ни хозяевам прятать нечего. А то, что многие приехали с сухими стебельками в петлицах или в лошадиных гривах в знак того, что получили разосланные вицы, – так не арестовывать же за это.
Самборский уехал в разоренный отцовский дом. Его имению вовсе не повезло: первый хозяин, которому досталось конфискованное владение, бросил все и бежал на Шестиугольник; второй, напротив, держался в столице, поближе к цесарю, и в имение наезжал раз в пять лет, позволив ему тихо и безнадежно разваливаться. Стефан жалел Самборского – вид заброшенного дома только растравит незажившие раны. Но еще жалел о том, что вряд ли князь сумеет сколотить кучу: его бывшие крестьяне наверняка уже поуходили в леса, в вольные багады, и неизвестно, последуют ли теперь за Самборским…
Кравец оставался пока в летнем павильоне, куда Стефан его поселил. У павильона милицианты пана Райниса несли неотступный караул. Кравец не должен был увидеть лишнего. Да и гостям, которые теперь съезжались в поместье, зрелище бывшего начальника тайной службы могло испортить аппетит, а то и вовсе отбить желание оставаться.
Стефан не мог взять в толк, что с ним сделать. Так и держать в павильоне – он, пожалуй, сбежит; отпустить и отправить в Остланд – но с Кравеца станется пройти за Стену, пробраться во дворец и доложить Лотарю о цесарине. И тогда весь их план не будет стоить ломаного гроша…
В глубине души он, конечно, знал ответ. Знал, что спроси он у Корды – и друг скажет то же самое. И все-таки Стефан оттягивал неизбежное. Хотя, с трудом проснувшись среди дня, он всякий раз думал о тáйнике. Именно после пробуждения больше всего хотелось есть.
Он напился тогда, забыв об осторожности, и вначале чувствовал себя сытым и безопасным, но крови молодого гарда едва хватило на семь дней.
Кравец бродил по павильону как бедный родственник, не допущенный до чужого веселья. Он бы явно хотел посмотреть на веселье одним глазком, но стерегли его тщательно.
– Ну что же, князь, – сказал он, завидев Стефана, – вы решили, что желаете делать с вашим пленником?
– Позвольте, – Стефан примирительно поднял руки, – если вы и пленник, то сдались мне добровольно.
– Это верно. Я сдался добровольно оттого, что доверял вам…
– Право, господин Кравец…
– По меньшей мере, больше, чем могу доверять кому-либо еще в моем положении…
– Единственное, что я могу предложить вам, – стать нашим парламентером. В этом случае у вас появится некоторая… легитимность, и, возможно, цесарь вас выслушает…
– Легитимность? – Бывший тáйник рассмеялся. Он избегал почему-то смотреть Стефану в глаза. – Вы ведь не так давно покинули Остланд, князь, чтоб забыть, как там считаются с бунтовщиками. Никто не будет вас слушать. Ни вас, ни… парламентеров.
Взгляд его растерянно бродил по комнате, будто выискивая, за что зацепиться. В конце концов Кравец повернул голову и уставился в сумерки за окном. Это можно было счесть за грубость – которая в ситуации тáйника была бы даже простительна.
– Когда мы возьмем город, – сказал Стефан, – цесарю придется по крайней мере нас выслушать.
– Когда вы возьмете город, – откликнулся Кравец, – вас выкурят оттуда за неделю, и единственными, кто станет с вами разговаривать, будут дознаватели. Однако все это ваше дело.
– Я боюсь, иначе я не имею возможности вам помочь. Вы обратились не к тому человеку. Мы с вами теперь оба по одну и ту же сторону цесарского гнева – и по одну сторону Стены.
– Верно, – вздохнул Кравец. – Мне тоже начинает казаться, будто я обратился не к тому… человеку.
Он чертил что-то пальцем на оконной раме. Бездумный, беззаботный с виду жест – но во всей его фигуре читалось напряжение человека, готового броситься в бой.
Вернее – готового отбиваться.
– Здесь прекрасные зеркала. – Его голос отдавался тревожным эхом в пустых стенах. – Я разглядел печать… Вы заказали их у дражанского стекольщика? По совпадению – у того же мастера, что и цесарина Остланда.
Стефан отступил на шаг.
– Вы и другие привычки переняли от цесарины… Хоть я и не имею чести быть допущенным в ваше общество, даже мне здесь очевидно, что вы переняли у нее ночной образ жизни… Полагаю, вы славно посмеялись надо мной, когда я спрашивал о вампирах…
– Мне было не до смеха, – честно ответил Стефан. Кравец наконец развернулся к нему. Он все еще смотрел мимо – и хорошо, в глаза ему заглядывать не хотелось, достаточно и его лица, на котором читалось обнаженное ожидание смерти. В руке он сжимал пистоль – тот самый, чезарский, с укороченным дулом.
– Положите оружие, – торопливо сказал Стефан. – Заклинаю вас, положите. Уезжайте отсюда.
– Ваши люди не дадут мне уехать. – В пистоле наверняка серебро, а на шее у Кравеца – снова та рогатка.
– Дадут. Я прикажу им. Уберите пистоль, Кравец…
– Вы надеялись на ее поддержку и поэтому… позволили ей?
– Я не нападу на вас, если у вас не будет оружия. – Губы пересохли, и он уже сам понимал, что лжет. Но Кравец взвел курок. Стефан бросился и даже в этот момент верил еще, что не к чужому горлу тянется, а хочет лишь отобрать пистоль.
Прогремел выстрел. Стефан успел схватить руку Кравеца, отвести, и пуля ударила в зеркало. Бывший тáйник боролся молча, пытаясь вырваться, навести дуло на Стефана, – но сил не хватало. От напряжения он стиснул зубы, кровь бросилась ему в лицо. Стефан чувствовал ее – так близко, уже предвкушая против воли, как вопьется в тугое горло.
Снова выстрелы. Кравец завалился набок, странно обмяк в его руках. Запахло кровью, и только оставшийся человеческий инстинкт не дал Стефану забыться в этом запахе. Он перевел помутневший взгляд на дверь – там стоял Зденек, сжимая дымящийся пистоль.
– Я слышал, – сказал он, облизнув губы, – он стрелял в твою светлость. Он…
– А остальные – слышали? – резко спросил Стефан, поднимаясь. Тело Кравеца осталось на полу, и теперь отчетливо было видно два темных пятна, расплывшихся по шелковому жилету.
– Остальные? Не знаю. Вроде далековато…
Зденек выглядел растерянным, и Стефан его успокоил:
– Все правильно. Это был… враг.
Он наклонился проверить пульс, но жилка на еще теплой шее молчала.
Кравецу, должно быть, тяжело пришлось в дороге и немалого труда стоило отыскать Самборского, втереться к нему в доверие и попасть на корабль.