Корда осторожно поднялся и пробрался к Стефану.
– Ты что же, – спросил он вполголоса, – собираешься устроить здесь второй Фальконе?
– Сядь, – прошипел Стефан. – Тихо, Стан, сядь. Подожди немного. Никто не собирается резать им глотки…
Юлия, Вдова и остальные женщины вышли из-за стола еще раньше – не годилось им смотреть на подобное непотребство. Кому-то из гостей стало плохо, слуги подхватили его под руки и вывели на двор. Другой заметил, что места вокруг него подозрительно опустели, и стал громогласно возмущаться – да куда ж это все подевались? Никто его, впрочем, не поддержал.
Потихоньку выскользнул из залы и Корда. Наконец, когда последний из «гостиных» склонил голову и засопел, поднялся и Стефан. Слугам было велено никого не беспокоить; проспятся, тогда и можно будет развести по комнатам.
Хорошо, что ужинать сели рано, – нужно все успеть до рассвета…
В отличие от мертвецки пьяной и тихой столовой, гостиная была наполнена почти трезвыми, уставшими от ожидания и чрезвычайно возбужденными людьми.
И каждому из них – Стефан успел в этом увериться – он мог доверять.
Стацинский выбрался из флигеля, где прятался от ненужных глаз, и Бойко пробрался в поместье и сидел теперь рядом с Галатом.
– Кольцо бы замкнуть, панич, – пробасил Ольховский, – а то, не ровен час, проснется кто…
Разговор прервал Зденек, который бочком просочился в гостиную и доложил, что к его светлости «просится какой-то старец, по виду – странник, а странника нельзя со двора гнать, счастья не будет»…
– Ну зови, – велел Стефан.
Согбенный странник, едва пересек порог, сбросил на руки Зденеку рваный жупан, стащил грязную облезлую шапку, распрямился и стал генералом Вуйновичем.
Зденек раскрыл рот, да так и застыл.
– Вот теперь, – сказал Стефан, – замыкайте.
– Я едва выбрался из-под замка, – мрачно сказал Вуйнович. – Вешниц, будьте вы добры, поглядите, не наследил ли я тут…
Ольховский долго обхлопывал его по бокам, водил руками, шептал, но так ничего и не нашел. Уважительно покачал головой.
– Ничего! Вот, молодым бы поучиться…
– Да ведь и мы ничего не принесли, пан Ольховский, – запротестовали «молодые».
Стефан чуть расслабился, все же с генералом рядом он чувствовал себя гораздо увереннее. Тот меж тем глядел на Стацинского, и по тому, как смягчилось выражение его лица, Стефан понял, что мальчишка ему все-таки писал.
В гостиной было полутемно, свет шел от нескольких канделябров со свечами и разожженного камина – ночь выдалась холодной. По лицам присутствующих плясали тени. Самое подходящее освещение для гнезда заговорщиков…
От трепещущего пламени оживали и портреты на стенах. Княгиня Магда поджимала губы; неизвестно, сочла бы она их сборище достойным ее сережек и ожерелья… Хмурился князь Филипп, изображенный в полный рост у романтических развалин, странно напоминающих его собственную гробницу в саду. Лика отца среди этих портретов пока не было, но Стефан без труда мог вообразить его тяжелый, оценивающий взгляд.
Теперь уж поздно думать – достоин ли, не посрамит ли память. Теперь все движение только вперед, да с такой скоростью, что не сломить бы головы.
Странно и незаметно оказалось, что за время их «заседаний» в малой гостиной главные поручения уже были розданы и каждый знал, куда отправляться – со своей ли кучей или с собранными вольными багадами. Ждали только определенности, последнего слова.
Ждали князя.
– Что ж, – начал Корда, – пришло время решить, как мы собираемся выступать. В качестве вольного багада или войска свободного княжества.
– В прошлом восстании мы прекрасно обошлись и без князя! – бросил кто-то из друзей Самборского.
– Возможно, потому и цесарина поступила с вами как с бунтующими мужиками.
– Она поступила бы так с нами в любом случае, Стан. И сын ее сделает так же. Он никогда не признает наших выборов, и судить нас будут за измену.
«Мы для них со всеми нашими притязаниями все равно что горные князьки Эйреанны в плащах из овечьих шкур».
– Нас будут судить, только если мы проиграем! – У Самборского горели глаза.
– Да и какие выборы – здесь, в этой гостиной? Без выборщиков, без… побойтесь Матери.
Корда подкрутил ус.
– В этой гостиной, как вы изволили выразиться, собрались представители первой и второй скамьи, и по закону Велимира мы имеем право избирать.
– Удобно вам теперь вспомнить о законе Велимира. Ему тоже, как мне помнится, не терпелось стать избранным князем.
– Стать князем, – отвечал Корда, ничуть не смутившись и глядя Самборскому прямо в глаза, – разбить саравских захватчиков и объединить Бялу Гуру. А соперники его, если память меня не подводит, едва не втравили нас в Саравскую унию – и тогда мы бы лишились княжества гораздо раньше…
– Все это прошлые дела, – раздумчиво сказал Марецкий, – но я склонен с вами согласиться. Дело нам предстоит серьезное, так давайте отнесемся к нему серьезно. Нам нужен князь, нужен воевода, нужен Совет… а каких еще выборщиков вы хотите? Изменников Радецких? Или тех, кто уехал из страны и забыл путь назад?
– По меньшей мере, на сей раз выборы будут честными, – заявил воодушевившийся Вуйнович. – Денег на подарки и подкупы ни у кого, верно, не осталось, все потрачено на оружие и амуницию…
– Честные выборы… – Самборский узко улыбнулся. – Как выборы Дона Аньелли в Читтальмаре… Вы же знаете эту историю, пан Корда.
– Мы могли бы ограничиться военным советом! – выкрикнул Галат. – А князя выберем уж после, когда войдем во дворец!
Могли бы, да вот только Корда прав. Вампиры клялись в дружбе не Совету, не временному правительству, а князю Бялой Гуры.
– Разумеется, – сказал Стан, – мы можем сказать, что не в силах никого выбирать, оттого что не имеем дворца, выборщиков, гербовой бумаги, чтобы писать имена… Но тогда выходит, что гербовая бумага нам дороже людей… и что прикажете цесарю думать о нашем сборище?
– Да бросьте, – раздался бас Лагоша из угла, где прежде граф сидел тихо. – Имя князя можно написать и на бальной карточке, была б охота. Но вот как же ему принимать присягу? Если всем нам съехаться на Гору, тут нас остландцы и похватают…
Вот ведь лис…
– Что до присяги, – заговорил Стефан, и присутствующие, как по команде, перевели взгляды с Лагоша на него, – то граф Лагошский абсолютно прав. Появление наше около храма вызовет вопросы и настороженность. Но ведь князья Бялой Гуры не всегда присягали в храме. Станислас, тот самый, что рассылал вам вицы, присягал на Княжеском холме, в окружении военного люда. Так ведь и сейчас время военное…
Лагош смотрел на него с определенным восхищением.
– Верно, на Холме! Как Станислас! – заголосили. – Князя, князя! Даешь!
Корда перехватил взгляд Стефана и поднял брови.
– Трудно же будет голосовать, находясь у вас в доме, – сказал Самборский, сузив глаза.
– Отчего же? Мой дом не окружен войсками, как в той сказке, которую вы изволили вспомнить. Да и друзей, неравнодушных к вашим злоключениям, здесь, кажется, не меньше, чем моих…
Принесли еще свечей, Юлия вполголоса велела слугам сварить цикория: ночь затягивалась. Не затянуться бы ей до самого рассвета…
Все дело едва не встало еще при назначении тех, кто станет считать голоса: трудно было среди гостей, съехавшихся на поминки князя Белта, найти людей, князю не родственных и не имеющих к нему откровенной симпатии.
И сам процесс напоминал то ли игру в шарады, то ли давешнее гадание у цесаря во дворце. Выбирали меж троими: кроме Стефана, голоса отдавали Самборскому или Вдове. Марецкий отказался участвовать, сославшись на возраст и болезнь, а остальным на гербе не хватало сокола.
Наконец отвечать за счет голосов поставили Галата и Стацинского: оба были с задней скамьи Совета и связей с семьей Белта не имели. Юлия отправила Ядзю за бумагой, та принесла картонки для приглашений. Недалеко они ушли от бальных карточек… Внесли сургуч – запечатывать голоса – и маленькую статую Матери.
И однако же разбирали эти картонки с большой серьезностью.
– Выборщики, – чеканил Корда, – не должны сговариваться и сообщаться, на это уже было у вас время. Каждый должен написать на бумаге имя, отметить своим гербовым знаком и положить ту бумагу перед ликом Матери. Матушка знает все ваши помыслы, поэтому не стоит лукавить.
«А ведь и в самом деле, – думал Стефан, – трудно представить себе более искренние выборы. В небольшой гостиной хорошо видно, кто кладет картонку к ногам Матушки, ни ошибиться, ни обмануть».
– По закону Велимира сперва голосует первая скамья, затем вторая, затем следующие. Учитываются же голоса первой скамьи – все, от голосов второй – половина, от третьей – треть, и так далее…
С одной стороны, правила всем известны, с другой – ведь никто из них в своей жизни не голосовал за князя…
Забавно. Те, кто спит дурным пьяным сном в столовой, и не подозревают, что совсем рядом проходит Совет. И поедут домой, протрезвевшие и хмурые, не зная, что у Бялой Гуры теперь новый князь…
– Если с первым лучом солнца, – Стефан опять прислушался к другу, – не будет названо имя, то все присутствующие останутся здесь до следующего рассвета.
Это явно никого не устраивало. Каждый, пряча картонку от других, торопился написать на ней. Скоро на подносе у ног Матери собралась уже внушительная стопка. Наконец бумаги забрали.
– Каждый ли высказался? – прокричал Галат куда-то в свечной чад, заполонивший гостиную, и ему ответили, что каждый.
Это выглядело пародией на прежние Советы – которых Стефан не видел, но о которых наслушался и начитался достаточно, чтобы представлять себе: огромный зал в Княжеском замке, в воздухе чад от сотен свечей, духота, сплетенное дыхание сотен легких. В рассказах Совет совсем не походил на чинные собрание в Остланде, где все говорили по порядку и при цесаре боялись лишний раз чихнуть. Тут было другое: крики, обиды, сговоры, даже драки. Одного из предков нынешнего Самборского стащили прямо с первой скамьи, сочтя, что он не вышел в князи. Но при всем этом – при перепалках, подкупах и непрекращающихся спорах – выходили с Совета, только вручив новому князю булаву. Всякий раз, поволновавшись, Совет выплескивал в Бялу Гуру нового князя, и страна успокаивалась.