Все это, казалось, длилось часы, но на деле случилось почти молниеносно, и когда наконец поднятое впопыхах подкрепление приблизилось к складам, то увидело напряженную, ставшую будто одним телом толпу. А перед этой толпой стояли обгоревшие бойцы багада Вуйновича и по-детски серьезные студенты Галата, целясь в цесарских солдат из их же оружия.
Бойцы входили в город маленькими группами, вливались в узкие улицы, пробирались по черным лестницам, выходили на свет божий через кабацкие кухни. Один из отрядов Студенческой армии обосновался на крышах. Галат говорил, что они составили карту всех крыш Швянта и провели маршруты для гонцов. В конце концов кто-нибудь непременно сломает шею, но сейчас самые юные из студентов с восторгом глядели на переполох в городе, лежа животом на краю крыши. Если гарды и замечали их, то просто кричали, чтоб убирались и не глазели.
Коменданту Швянта, привыкшему по столичному обычаю просыпаться поздно, на сей раз пришлось вскочить ни свет ни заря. Стефан ему искренне сочувствовал. Хотя Швянт и был теперь на военном положении, подкрепления сюда не прислали, слишком далеко он находился от линии фронта. Напротив, несколько отрядов из столичного гарнизона отправили в Драгокраину, несмотря на протесты льетенанта.
Как и планировал Вуйнович, стоило запылать складам, как солдат подняли по тревоге; те из них, кого не отправили на помощь охране, встали цепью вокруг центральных кварталов, окружив Княжий замок и возвышающиеся на главной улице особняки. Стефан был прав: к восстанию или чему-то подобному здесь готовились. И все-таки ожидали студенческого бунта, стихийного и неорганизованного выплеска народного гнева, возможно, и бомбистов. Но не хорошо вооруженных людей, которые сейчас входили в город маленькими отрядами, постепенно перегораживая улицы, отрезая остландских солдат друг от друга.
Барбакан закидали самодельными бомбами, которые Студенческая армия тщательно готовила на потайных квартирах. От них было больше шума и дыма, чем разрушений, но этого хватало, как раз чтобы создать хаос и помешать солдатам попадать по осаждавшим барбакан повстанцам.
– За Бялу Гуру! Вот вам!
– За Янко и Мирко! Держите!
– Доло-ой!
– Свобода!
Тощие гонцы – таких специально отбирали для беготни по крышам – сбивались с ног.
– На Кошачьей хожиста Ружевич терпит поражение, просит еще людей!
– Винтовая наша! Остландцы отступили к реке!
– Малый рынок взят, строят баррикады!
– Университет наш!
– У храма наших много положили, они отступили, ждут помощи!
– В Княжий замок не пробиться, он плотно окружен, наверху стрелки!
Стефан и генерал Вуйнович принимали эти реляции, стоя с собственным войском у таможенной заставы. Еще вечером здесь располагался пост остландской стражи, но теперь оставшиеся в живых гарды сидели в погребе, а таможенных служащих просто заперли в жилом закутке. На столе в кабинете разложили подробную карту города. Откуда она взялась у Вуйновича, Стефан не знал, может, старик и сам начертил ее, сидя безвылазно в поместье.
В атаке на Швянт их участвовало немного. Гораздо больше бойцов понадобится, чтобы освобождать города на Казинском тракте и сопровождать Марека по дороге из Драгокраины. Взятие Швянта же при всей его важности всего лишь маневр для отвлечения внимания. Да и биться с врагом среди улиц не то же самое, что сходиться в чистом поле. Говорили, что негоже благородным людям биться среди кабаков и выгребных ям.
Оттого их в город пошло мало и пошли – отчаянные. Но вместе со Студенческой армией, которая выросла в университетских двориках Швянта и не собиралась его покидать, бойцов едва набиралось тысячи полторы…
Вуйнович и спросил его, когда они планировали захват города:
– Тебе туда зачем? Почему не отправиться с войсками встречать брата?
– Брата я встречу в городе. На ступенях Княжьего замка. Нам нужна столица. Вдобавок – вы же видели эту Студенческую армию. Мы всё над ними смеялись, а они, пожалуй, смеяться не станут… За ними нужен глаз да глаз.
Но Вуйнович продолжал смотреть на него.
– Мы хотим, чтобы все силы цесаря были брошены на столицу, – заговорил Стефан. – А для этого нужно, чтоб я был там. Тогда мы можем рассчитывать, что его величество разозлится по-настоящему.
Он не сказал Вуйновичу очевидного – воевода и сам наверняка это знал.
Выборы, что они устроили, иначе, чем театральной постановкой, не назовешь. На сегодня хватит и этого, чтобы люди пошли за Стефаном. Сейчас никто в здравом уме на место Стефана проситься не станет. Но если вдруг задуманная дикость им удастся, тут же отыщутся претенденты. Что далеко ходить, тот же Самборский, который со своим багадом отправился покорять центр Швянта… Он первый объявит, что князя выбрали «не по правилам». И чтоб признали права Белта на булаву, чтоб голосовали потом за Марека, ополченцы должны уйти из города с оружием, полученным от князя Белты, а остальные – помнить, что именно князь Белта и повел их на Швянт, начав восстание.
О Княжеском холме пелось в древних балладах и рассказывалось в преданиях. И те и другие изобилуют преувеличениями. И после всех напыщенных эпитетов пришедший на Холм бывал разочарован: он видел лишь небольшую горку, заросшую тысячелистником, и, как ни силился, не мог уловить исходящего от этого места сакрального духа.
Такая кажущаяся незначительность сегодня оказалась им на руку: тут можно было не ожидать цесарских отрядов.
В другое время можно было бы собраться всем под предлогом княжеской охоты, но сейчас крупная процессия неминуемо вызвала бы подозрения. И однако к Холму приехали не только Стефановы гости. Добрались сюда и вольные багады, те, что узнали о выборах от лесных собратьев. Хожисты багадов – вчерашние арендаторы или владельцы маленьких поместий, продавшие, как встарь, нехитрые богатства, чтобы снарядить бойцов. Они не были людьми князя, хоть со времен Станисласа обязаны были подчиняться воеводе. По «закону Велимира» их мнением не поинтересовались, и сейчас, если новый князь им не понравится, может завязаться драка, а то и вовсе провалится церемония.
Сам новый князь прибыл в закрытой карете. Добрый отец хотел было отправиться с ним, чтоб наставлять его по дороге, но Стефан сказал ему, что хочет провести дни перед церемонией в уединении и постясь.
Стефана облачили в тяжелый кафтан цветов Белта, пахнущий затхлостью и травами – слуги долго проветривали его, вытащив из сундука, но прогнать запахи не удалось. Подпоясали широким кушаком, вышитым золотом, – вспомнились совсем некстати золотые кисти на покрывале, в которое завернули беднягу Кравеца. Меховой шапке Стефан был рад, несмотря на теплый день: она хоть как-то закроет голову от солнца. Подошел пан Ольховский и долго возился, опрыскивая Стефана дождевой водой из своей фляги и шепча заклинания. Предполагалось, что при таком колдовстве боец на открытом солнце будет ощущать себя как под пасмурным небом. Стефан надеялся – этого хватит, чтоб не упасть замертво…
Если б ты знал, отец, что твоего сына станут посвящать в князи, а он будет только желать не изжариться на солнце…
Стефан не чувствовал ни смятения, ни радости, слишком хорошо помня, что выборы были игрушечными, да и выбирали не столько князя, сколько соломенное чучело, чтоб сжечь после праздника. Но когда он поднялся на Холм и коснулся большого серого камня, как делали это самые первые князья Бялой Гуры, ему передался трепет. Шершавая поверхность была теплой, будто кто-то из его предшественников только что убрал с нее ладонь.
Здесь, у этого камня, когда-то стояли те, кто создавал Бялу Гуру из нескольких поселений, выстроенных вокруг храма, и окружающих его диких лесов. Создавали – свободной.
Добрый отец ожидал Стефана на Холме с образом Матери в одной руке и сосудом с Материнским молоком – в другой. Рядом его помощник держал княжескую булаву. Не ту, что вручалась князьям перед тем, как страну захватил Остланд. Та хранилась сейчас у льетенанта, на почетном месте в сокровищнице его супруги. Стефану же досталась древняя, потемневшая, которую удалось спрятать от врагов. Добрый отец сотворил над ним знак Матери, отчего к горлу подступила тошнота. Но хоть магия Ольховского работала исправно.
Стефан все ждал, когда кто-то из собравшихся на склонах крикнет: «Не хотим!», «Вурдалак», «Предатель!» Но люди стояли в напряженном молчании, вольные глядели с насмешливым ожиданием: как, мол, себя покажешь, новый князь?
И однако не протестовали, хотя в вольных багадах обычно каждый хожиста – сам себе князь и командир.
Добрый отец, молчавший, ожидая, не начнут ли протестовать, наконец отмер, надавил Стефану легонько на плечо, и тот опустился на колено.
– Свобода – это самый первый господень дар, самая первая заповедь. Добрая Матерь, впервые отпуская человека в этот мир, сказала ему: иди и будь свободен. Потому что, если подумать, только вольный человек может услышать бога… От нашей Матери мы наследуем волю так же, как наследует ее наша земля. И сегодня вы избрали себе князя, который по вашему решению и с Ее благословения поведет Бялу Гуру к свободе. Повторяй за мной, – велел он, обращаясь к Стефану. – Я, Стефан Белта, сын Юзефа Белты…
– Я, Стефан Белта, сын Юзефа Белты, клянусь перед своим народом Матушкиным именем, отцовским гербом, княжеской булавой и своей саблей, что буду верным слугой Матери нашей и Бялой Гуры, что не посрамлю имени своего отца, что булаву буду использовать, чтобы творить закон в Бялой Гуре, а саблей своей буду защищать ее до последней капли крови. Что скреплено сталью, руки не расцепят.
Закончив, Стефан склонил голову, чтобы добрый отец смог оросить его молоком. Когда капли упали на его кожу, он едва не зашипел – и больше от обиды, чем от боли.
Разве не твою страну я только что обещал защищать?
Стой. Терпи.
Щеки и руки жгло огнем там, куда упали священные капли.