Визит к врачу был запланирован на девять утра, поэтому домой, к маме она не поехала. Дошла пешком до Чистых прудов, позавтракала в уютной маленькой кафешке, с неожиданным в последнее время удовольствием съела сырники с маком и выпила две чашки кофе. Вкупе с утренней Москвой кофе вселило в нее нечастую теперь уверенность, что все обязательно будет хорошо.
К доктору Семенову она поехала на такси и, стоя в утренних пробках, рассматривала знакомые улицы, словно открывала их для себя заново. Это чувство нового знакомства с Москвой было колким, бодрящим, незнакомым, но отчего-то приятным. Клиника профессора Семенова располагалась тоже в центре, и Элла с удивлением, но не без удовольствия рассматривала трехэтажный старинный особнячок, отреставрированный качественно и без малейшего намека на пошлость.
Внутри все было бело, чисто, практически стерильно. Казалось, что здесь даже воздух звенит. Современный, до мелочей продуманный ресепшен, вежливые улыбчивые девушки в медицинских бело-сиреневых брючных костюмах, забранные в строгие прически волосы, минимум косметики, отсутствие колец на руках и прочих украшений за исключением скромных сережек-гвоздиков в ушах Элла оценила по достоинству. Строгую сдержанность и соответствие обстоятельствам она уважала.
Сергей предупреждал, что практика профессора Семенова очень обширна, поэтому Элла была готова к долгому ожиданию и, чтобы оно не было томительным, взяла с собой новый, недавно купленный детектив. Но ровно в девять утра ее пригласили в кабинет, и, не успев удивиться пунктуальности медицинского светила, она захлопнула непригодившуюся книжку и перешагнула порог, за которым должна была решиться ее судьба.
Элла не могла не думать о том, что, возможно, умирает. То, что ее недомогание вызвано болезнью, она даже не сомневалась. Так плохо она себя раньше никогда не чувствовала, и списывать участившиеся приступы дурноты, головокружение и ночную потливость на нервы больше не могла. Обманывать себя было не в ее привычках. Пугало только то, что в случае болезни надеяться она могла только на маму. А та уже немолода, и о ней самой нужно заботиться. Конечно, деньги решают все, и в случае необходимости можно было бы нанять сиделку или устроиться в хороший хоспис, но их сейчас тоже не было.
Именно с такими мыслями Элла и предстала пред светлые очи Витольда Семенова. Увидев ее, грустную, с печальными глазами, он удивленно вскинул брови.
– Что с вами, отчего на лице мировая скорбь?
– От неизвестности, – призналась Элла и внимательно посмотрела на доктора, которому вверяла свое здоровье.
Семенов оказался высоким плечистым мужчиной с легкой проседью в густых волосах и внимательными серыми глазами. Пожалуй, красивым. Да, совершенно точно, красивым и каким-то надежным, что ли.
«За таким, наверное, как за каменной стеной, – неожиданно подумала Элла, невольно сравнивая стоящего перед ней врача со своим мужем, видимо, окончательно и бесповоротно перешедшим в категорию «бывший». Такой не будет сидеть и ждать, пока жена заработает на жизнь, сделает ремонт, обустроит быт и купит путевки в Ниццу. Он, наверное, сам привык командовать, и управлять, и принимать решения, цена которых – человеческая жизнь».
На глаза у нее навернулись неожиданные слезы. Они теперь вообще все время были близко, хотя особой плаксивостью она никогда не отличалась.
– Ну-ну, мне кажется, что плакать пока не от чего, – Семенов мягко взял ее под локоть и провел от двери к своему столу, перед которым стояло удобное кресло для пациентов. – Давайте знакомиться. Меня зовут Витольд Михайлович, а вас?
– Элла, – она легко вздохнула, выговаривая ставшее привычным имя, казавшееся в юности ей таким холодным и тяжелым.
– Элла? – он, казалось, удивился. – Извините, но ваше имя вам не идет.
– Я знаю, – она вздохнула, все еще борясь с подступающими слезами. – Вообще-то меня зовут Элеонора, для домашних Эля. Но мою институтскую подругу звали точно так же, поэтому для ясности и удобства мы разделили наши имена. Я стала Эллой, она Норой. Хотя дома я так и осталась Элей, конечно.
– Нора… Как у Ибсена. Красиво, конечно, но как-то неприступно. Не по-домашнему. Эля гораздо лучше. Разрешите я буду звать вас Элей?
– Конечно, – она улыбнулась. – Вы вообще можете звать меня, как хотите. Я сопротивляться не буду, особенно если вы меня вылечите.
– Разумеется, вылечу. – Он снова улыбнулся, веселые лучики морщинок побежали от углов глаз к вискам, будто пытаясь спрятаться в седых, соль с перцем, волосах. Серые глаза смотрели внимательно и сочувствующе, и Элла вдруг поняла, что тонет в них. Снова закружилась голова, но это головокружение было не болезненным и одуряющим, а отчего-то приятным. – Вы не похожи на смертельно больную, утешу вас сразу. У вас какие-то неполадки со здоровьем, но мы все поправим, я вас уверяю. Итак, Эля, расскажите, на что вы жалуетесь?
Она подробно и обстоятельно изложила все симптомы так не вовремя навалившейся на нее болезни. Семенов слушал внимательно, иногда задавая уточняющие вопросы, делая пометки в большой белоснежной тетради, лежащей перед ним на столе, брал небольшие листочки для назначений, делал в них непонятные пометки и снова спрашивал, снова слушал. Впервые за последний месяц Элле было хорошо и спокойно на душе.
– А вы работаете без медсестры? – вдруг спросила она, осознав, что ее удивляет в этом кабинете.
– Отчего же. Прием я веду с медсестрой, но сейчас у нас не прием, а первая беседа, знакомство. Когда я решу, что именно надо с вами делать, то отдам вас в надежные руки своей медсестры Анастасии Ивановны, а пока мы с вами беседуем, она занимается другим пациентом. У меня вообще много персонала, и репутация у клиники нормальная, – сообщил он. Серые глаза смеялись, и Элла сконфузилась.
– Я вовсе не это имела в виду, – запротестовала она и вдруг расстроилась, что доктор Семенов намерен передать ее какой-то неведомой Анастасии Ивановне.
– Я знаю, – успокоил он ее. – Вот что, Эля, сейчас я отправлю вас к терапевту, затем на УЗИ внутренних органов и на томограф. Головушку вашу магнитно-резонансным способом изучим, чтобы уж сразу все плохое исключить, раз вы так волнуетесь. Завтра с утра придете сдавать анализы, только чур на голодный желудок. Если вам негде остановиться в Москве, то можете остаться у нас. Палаты у нас очень комфортные, сравнимые с пятизвездочным отелем. Правда, стоят так же. Еду можно заказать в палату, если выходить никуда не хочется. Ну что, уйдете или останетесь?
– Останусь, – решительно сказала Элла. Маму о своем приезде она не предупреждала, чтобы та особенно не волновалась из-за дочкиных проблем со здоровьем. Да и усталость навалилась неожиданно, связывая руки и ноги, повисшие безвольными плетями. Элла чувствовала себя, как путник, добравшийся до придорожной харчевни и упавший на пороге в полном изнеможении. – Вы не беспокойтесь, Витольд Михайлович, я вполне платежеспособна. По крайней мере пока.
– Я не сомневаюсь, – голос профессора звучал чуть суше, чем раньше. Он снова внимательно посмотрел на ее безвольно обмякшую в кресле фигуру и решительно сказал: – Вот что, пожалуй, анализ крови мы у вас возьмем прямо сейчас. Вы завтракали?
– Да.
– Давно?
Элла посмотрела на швейцарские часики, облегавшие ее запястье. Он тоже посмотрел на них и невольно улыбнулся. Да, деньги на палату в его клинике у пациентки явно были.
– Час назад.
– Что ели?
– Сырники с маком и сгущенкой и две чашки кофе.
– С сахаром?
– Да. И со сливками.
– Что ж, хорошо, – он отчего-то потер руки. – Сделаем анализ сейчас и завтра утром натощак. Сравним показатели. Что ж, Эля, я вас сейчас передам своим помощникам. А вечером обязательно зайду проведать. Вы не возражаете?
– Нет, не возражаю. – Элла смотрела ему прямо в невероятные серые глаза, и ей казалось, что в них отражается бушующее в ней пламя. Ей почему-то хотелось прикоснуться к крепким плечам под тонкой тканью бело-сиреневой докторской рубашки, ощутить стальную твердь мышц, и в этом желании крылось что-то настолько неприличное, что Элла густо покраснела. Так густо, как не краснела со студенческих времен, старательно вытравив из себя эту привычку.
Он с легкой усмешкой смотрел на ее зардевшееся лицо, будто знал что-то не подвластное ей. И столько силы было в его взгляде, неожиданно тоже нескромном, совсем не докторском, а мужском, оценивающем, что бушующий в ней пожар стал еще сильнее. Горячая волна, зарождающаяся где-то в глубине, поднималась снизу вверх, заливая желудок, сердце, легкие, горло и голову, не давая дышать, мешая произнести хоть слово, отключая сознание.
Элла попыталась вскрикнуть, чтобы запустить воздух в охваченную жаром грудь, но не успела, потому что потеряла сознание. Семенов еле-еле успел ее подхватить.
Глава девятая
Наши дни
Дмитрий Воронов
Поселок Солнечный вопреки своему названию встретил майора Воронова проливным дождем. Пронизывающий ветер гнал по улице желтые и красные листья, от луж поднимался пар, от которого разбитые тротуары казались укутанными туманной дымкой. Сильно пахло яблоками. От их мощного сладкого аромата начинала кружиться голова. Через заборы были видны яблони во дворах. С части из них урожай уже был заботливо собран, но кое-где ветви были еще увешаны налитыми плодами, которые, падая, устилали землю хрустящим под ногами ароматным разноцветным ковром.
Дом, где жил Антон Попов, Воронов нашел довольно быстро. В местное отделение полиции он, по некотором размышлении, решил не обращаться и обойтись собственными силами. Покосившийся деревянный домик выглядел уныло и даже обреченно. Жалобно скрипнула калитка, лениво забрехал облезлый, клочкастый, сразу видно, что старый, пес, привязанный к ветхой будке грязной перетертой в нескольких местах веревкой.
У входа в дом стояли корзины с собранными яблоками, глянцевыми, мокрыми от недавнего дождя, как будто забытыми и никому не нужными. На веревках висело промокшее, спутанное ветром белье, которое постирали, но отчего-то не убрали, отдав на откуп осеннему ливню. На двери висел большой амбарный замок.