Слёзы катятся по её щекам, точно мелкий бисер. Рассмеявшись, я продолжаю:
— Ох, как это было непросто! Ты вообще понимаешь, как далеко от меня находишься?
Она действительно от меня гораздо дальше, чем каждый из нас мог бы себе вообразить, — как в пространстве, так и во времени.
Глядя на меня, Мицуха удивлённо моргает.
— Да? Но как... Ведь я тогда...
— Я глотнул твоего кутиками-саке, — признаюсь я, вспоминая всё, через что мне пришлось пройти.
От неожиданности Мицуха перестаёт плакать.
— Че-го?! — Она не может найти слов. — Ты его пил?!
— А что?
— Идиот! Извращенец!
— Да что тут такого-то?
Она так злится, что краснеет до корней волос. Нашла время ссориться, тоже мне!
— Да, и ещё! Ты всё время лапал меня за сиськи, так или нет?!
— Что?.. Но откуда ты знаешь?
— Ёцуха всё видела! — кричит она, уперев руки в боки так, словно отчитывает малого ребёнка.
— Ох, ну прости, виноват! — Чёртова малявка. У меня запотевают ладони. Отмазка! Срочно нужна какая-нибудь отмазка... — Но это было всего один раз!
М-да. Хреновая отмазка, что и говорить.
— Всего один раз? Хм-м!
Ха. Она о чём-то задумывается. Может, обдумывает, считать ли «всего один раз» достаточным для прощения? Я уже было решил, что опасность миновала, но Мицуха передумывает и снова сдвигает брови.
— Какая разница, сколько раз?! Это же всё равно, кретин!
Плохо дело. Я сдаюсь, складываю ладони в мольбе перед носом и в качестве извинения отвешиваю ей низкий поклон. Не признаваться же, в самом деле, что «этим» я занимался всякий раз, когда мы менялись телами!
— А это у тебя что? — Моментально сменив гнев на милость, она с удивлением показывает на мою правую руку.
— Ах, это...
Плетёнка, шнурок-кумихимо. Тот самый, что я получил от неё три года назад. Расстегнув крохотную застёжку, я снимаю плетёнку с запястья и говорю Мицухе:
— В следующий раз постарайся не встречать меня до того, как я с тобой познакомлюсь. Иначе как я смогу понять, что это ты?
И с этими словами я передаю шнурок ей, вспоминая всю бурю чувств, которые она пережила тогда в поезде:
— Я проносил его три года. Теперь твоя очередь!
Она берёт шнурок обеими руками, благодарит меня радостным кивком. И только теперь я замечаю, что, когда она улыбается, весь мир словно радуется вместе с ней.
Мицуха повязывает шнурок вокруг головы, закрепляя застёжку чуть выше левого уха на манер какой-нибудь русской Катюши.
— Ну, как я выгляжу? — спрашивает она, чуть зардевшись и кокетливо глядя куда-то вверх.
— Хм...
«Не очень здорово», — думаю я про себя. Как-то слишком по-детски. Не говоря уж о том, что перво-наперво не нужно было подстригаться. Или она не знает, что мне нравятся длинные чёрные волосы? Но, как бы то ни было, правильней будет сказать ей какой-нибудь комплимент. Согласно «Советам для тех, кому никогда не везло в личной жизни», которые она же мне и прислала, пока ты отвешиваешь девушке комплименты, волноваться тебе не о чем.
— Ну что ж... Неплохо.
— Эй! — Она вдруг снова мрачнеет. Что там ещё? — Но ты ведь думаешь, что это смотрится не очень, так ведь?!
— Ох... — И как она только догадалась? — Ха-ха! Ну, прости.
— Уф-ф! — только и фыркает она с отвращением.
И почему с девчонками всегда так трудно нормально общаться?
Затем она ни с того ни с сего начинает покатываться со смеху. Да что это с ней? Плачет, злится, теперь хохочет... Но чем дольше я наблюдаю за ней, тем больше её смех передаётся мне. Закрыв лицо руками, я невольно начинаю за ней подхихикивать. Она же просто бьётся в смеховой истерике.
Почему-то мы оба здорово развеселились. Смеёмся и смеёмся, как двое малых детей, стоя на краю этого мерцающе-сумеречного мира.
Становится всё холоднее. Так же медленно, но верно в небе гаснут последние сполохи света.
— Знаешь, Мицуха, — я называю её по имени, и мне вспоминаются долгие игры с друзьями на улице после школы, которые всё равно когда-нибудь неизбежно кончаются, и нужно со всеми прощаться и идти домой. — Нам ещё нужно успеть кое-что сделать. Послушай меня...
Я рассказываю ей о плане, который мы разработали с Тэсси и Саечкой. Она слушает меня с таким похоронным выражением на лице, что мне кажется: она всё помнит. Ту ночь, когда с неба падали звёзды, когда исчез её городок. И тот момент, когда она умерла. Она ничего не забыла. И сегодняшняя ночь для неё повторный дебют...
— Она уже здесь, — говорит Мицуха дрожащим голосом, глядя в небо.
Я перехватываю её взгляд — и тоже вижу слабый силуэт кометы Тиамат, уже начинающий проступать в тёмной части неба на западе.
— Всё сработает, как задумано. Мы успеем! — уверяю я столько же её, сколько и себя самого.
— Я сделаю всё, что смогу, — обещает она. — Ах, смотри! Час суморочья уже...
Пока она говорит, я замечаю, что её фигурка на глазах превращается в бледную тень.
— ...уже истекает, — заканчиваю я за неё.
Последние отсветы заката почти не видны. Ночь почти полностью вступила в свои права. Пытаясь унять вдруг разыгравшуюся в сердце тревогу, я улыбаюсь Мицухе и как можно более жизнерадостно говорю:
— А вот так мы не забудем друг о друге, даже когда проснёмся!
Достав из кармана маркер, я беру её левую руку в свою и пишу своё имя на её ладони. И затем передаю маркер ей.
— А теперь ты напиши своё имя на мне!
— Отличная идея!
Она расплывается в улыбке, как распускающийся цветок. А потом берёт мою правую руку и начинает писать.
Клац! Внезапно я слышу какой-то сухой и короткий треск у себя под ногами.
Смотрю себе под ноги. Маркер упал на землю.
— А?
Поднимаю глаза — и больше не вижу перед собой ни души.
— Что за...
Озираюсь вокруг.
— Мицуха? Эй, Мицуха! — кричу я всё громче.
Никакого ответа.
В подступающей панике я бесцельно слоняюсь по окрестностям. Всё вокруг меня утопает в голубовато-чёрной мгле. Подо мной расстилаются плоские чёрные облака, под которыми смутно темнеет почти неразличимое озеро Итомори.
Мицуха исчезла.
Ночь пришла.
Я снова в своём собственном теле, в будущем, три года спустя.
Смотрю на свою правую руку. Плетёнка-кумихимо исчезла. На ладони осталась только одна-единственная черта — начало имени, дописать которое его хозяйка не успела. Я легонько провожу по этой черте пальцами.
— Я собирался сказать тебе, — говорю я тихонько. — Где бы ты ни была на свете, я найду тебя снова!
Гляжу на небо. И не вижу там никакого, даже самого слабого следа кометы. Только звёзды сияют, как и в любую другую ночь.
— Тебя зовут Мицуха. — Пытаясь зафиксировать, выгравировать это имя на скрижалях собственной памяти, я закрываю глаза. — Я помню!!!
Моя вера в себя укрепляется, и я открываю глаза. В небе сияет белая половинка луны.
— Мицуха, Мицуха, Мицуха, Мицуха... Мицуха, Мицуха... Твоё имя — Мицуха! — кричу я луне. — Твоё имя...
И тут неожиданно слово, которое я собираюсь произнести, ускользает из моей памяти. В тревоге я хватаю маркер и пишу первый знак того имени на ладони. Точнее, пытаюсь писать.
«...»
Но, написав одну-единственную черту, моя рука вдруг останавливается. И маркер начинает со страшной силой вырываться из моих пальцев. Пытаясь удержать его, я стискиваю руку. Перехватываю маркер, как иглу или шило, и стараюсь буквально выцарапать заветное имя на ладони. Но проклятый маркер больше не сдвигается ни на миллиметр.
— Кто ты, чёрт тебя побери?!
Маркер выпадает из моей руки.
Они все исчезают. Твоё имя. Воспоминания о тебе.
— Зачем я здесь?
Пытаясь соединить разрозненные фрагменты памяти в единое целое, я стараюсь говорить как можно громче.
— Я здесь... для того, чтобы встретиться с ней. Я пришёл затем, чтобы спасти её! Потому что хочу, чтоб она осталась жива!
Всё-всё исчезает. Всё, что было важно и дорого. Не остаётся вообще ничего.
— Кто? Кто? Кто? Кто?..
Всё разваливается на части и исчезает. Чувства и эмоции, которые должны были остаться, исчезли теперь бесследно.
— Кто-то очень дорогой для меня... Тот, кого я не должен забыть, кого не хочу забывать!
И отчаяние, и привязанности исчезают вместе, рука об руку. Я даже не могу сказать, почему сейчас плачу. Всё, что я когда-либо чувствовал, рассыпается, точно песочный замок, и развеивается по земле.
— Кто же, кто же, кто же...
Но после того, как весь песок рассеется, одна башенка всё же останется целой. И теперь я знаю, как она называется: одиночество. Именно теперь я понимаю это. Это будет единственное чувство, которое останется со мной навсегда. И до скончания своего века я буду таскать его за собой, точно тяжёлый багаж, который некуда сдать...
«Ну и ладно», — подумал я вдруг. Если этот мир и правда такое жестокое место, я брошу ему вызов, выживая сердцем и умом с одним лишь одиночеством на руках. Даже если нас разлучат навеки и мы больше никогда не увидим друг друга, даже если для этого придётся рассориться со всеми богами. И никогда не сдамся. А вскоре забуду сам факт того, что я что-то забыл. И с этой единственной эмоцией в сердце я ещё один, последний раз крикнул в ночное небо:
— Твоё имя!!!
Эхо долго носило мой отчаянный крик, отражаясь от молчаливых гор. И чем дольше оно повторяло один и тот же вопрос к пустым небесам, тем слабее становилось. Пока не нахлынула полная тишина.
Глава 7. Сражайся красиво
Я бегу.
Бегу со всех ног по тёмной звериной тропе, повторяя про себя его имя.
Таки-кун, Таки-кун, Таки-кун...
Всё в порядке, я тебя помню. И никогда не забуду.
Вскоре в просветах между деревьями начинает поблёскивать озеро Итомори. Ветер порывами доносит со стороны храма фестивальную музыку.
Таки-кун, Таки-кун, Таки-кун...
Смотрю на небо. Комета Тиамат с длинным хвостом сияет уже ярче луны. Я повторяю про себя его имя, и ужас, шевелящийся в животе, понемногу отступает.