И тут я такая, здравствуйте. Катя из твоей группы, которую ты триста лет не замечал, влюбилась в тебя, делай с этим что хочешь, так? Почему я не могу себя контролировать, ну почему…
Да потому что я устала жить в одиночестве. А тут пришел, лежит такой, спину гладит, и та-а-ак хорошо, всю жизнь бы так. Ещё и мандаринки принёс, засранец. И Андреев никаких не надо, и страдать не надо, лежи себе на красивом мужике и радуйся.
— Цыпленок, ты уснула, что ли? — Дима щелкает пальцами перед моим лицом, и я вздрагиваю. Я хоть не вслух это все говорила? А то будет мне веселье, каких поискать.
— Задумалась просто, — и настроение сама себе испортила. Супер. — Давай вставай, я приготовлю завтрак и будем убираться, если ты все ещё и правда хочешь помочь.
***
Сумасшедший день.
И Дима.
Я даже не рассчитывала на такой объем работы, но в Диму, кажется, встроен пропеллер, который не даёт ему усидеть на месте. Теперь я понимаю, почему он занимается спортом: ему просто некуда деть свою энергию.
Такой отдачи в уборке я действительно не ожидала, но, боже, готова расцеловать за все, что он для меня сделал. Даже дышать стало приятнее в этой квартирке, которую раньше я снимала напополам с пылью.
Когда мы закончили, я оставила Диму в зале выбирать на вечер фильм и начистить мандаринок, потому что я катастрофически ненавижу это занятие, а сама сбежала в душ, потому что остыть было просто необходимо. Но когда вышла из ванной и туда пошел Дима, поняла, что дико хочу есть после такого плодотворного дня. Уверена, что Семёнов тоже. Мне кажется, он вообще может есть ведрами, с его-то комплекцией.
Стою, нарезаю салат, пою себе песню под нос, вообще никого не трогаю, как на кухню заходит Дима. Без футболки, чтоб тебя…
Семёнов, ты совершенно не помогаешь мне понять, как я к тебе отношусь. Ты делаешь хуже, заставляя краснеть и пялиться на твои татуировки.
— Я закинул футболку в стирку, а потом понял, что надеть мне нечего, — он смущается? Какая прелесть. Стоит, затылок чешет, а я с трудом могу челюсть от пола оторвать и перестать разглядывать эти мускулы и рисунки. Его торс весь покрыт татуировками. И если рука у него забита одним сплошным рисунком, то здесь много разных, не создающих что-то цельное. Не удивлюсь, если каждая что-то значит. Надо будет спросить.
— Я бы с удовольствием предложила что-нибудь свое, но вряд ли ты влезешь даже в оверсайз, — а жаль. Я была бы не против, если бы он прикрылся. Потому что я свои желания сейчас вообще не понимаю и не контролирую. Что вообще со мной происходит, черт возьми?
— Тогда придется походить так. Ты не против? — спрашивает и подходит близко, забирая с дощечки кусочек огурца.
— Да мне пофиг, собственно, — вру безбожно, но выхода другого нет. Мне вообще не пофиг, особенно когда ты тут стоишь полуголый так близко, что я чувствую, как от тебя моим гелем для душа пахнет, мамочки…
Надо выпить успокоительное! Что со мной? Овуляция? Сумасшествие? Шарики за ролики заехали, всё, пора звать врача?
Дима отходит, и я выдыхаю. Он становится у плиты и помешивает соус, который был на грани жизни и смерти, пока я тут пускала слюни по своему, вообще-то, другу. Он вроде далеко, но все же слишком близко, и я так теряюсь, что даже не знаю, как и о чем начать разговор. Просто нарезаю эти несчастные овощи в миску, пытаясь расслабиться, как вдруг…
Я поворачиваюсь за солью, когда Дима тянется к раковине, и мы сталкиваемся, чуть не потеряв равновесие.
Твою. Мать.
Он с голым торсом, горячий до невозможности, я дышу ему в ключицы и забываю все на свете слова. Дима хватает меня за талию, потому что я почти падаю от этого столкновения, а я машинально укладываю руки на его плечи и даже не успеваю моргнуть, как сижу на столе и целую Диму.
Я правда ничего не понимаю, как, когда, каким образом, но я обнимаю его так крепко, как будто он может раствориться в любую секунду. Он сжимает мои бедра руками, и, боже, как он целуется… Этот пирсинг добавляет остроты ощущениям, я слышу свои стоны как со стороны, но просто не могу их контролировать, это выше моих сил, это даже не в моих руках!
Я вся в руках Димы, полностью, каждой клеточкой, и он забирает все больше и больше. Целует так, словно я ему принадлежу. Не спрашивая и не подстраиваясь, а так, как нужно ему: глубоко, даже грубо немного, собственнически, страстно.
Его руки гуляют по бёдрам и ягодицам, я царапаю его плечи и хнычу, когда он вдруг прерывает поцелуй и прислоняется лбом к моему, дыша так же тяжело, как и я.
Господи, что мы натворили…
— Цыпленок, тормози, нельзя, — смотрит прямо в глаза, и я киваю, просто потому что правда нельзя!
— Да… Да, я… Правильно. Просто что-то нашло, да?
— Я хочу тебя, цыпленок, врать не буду, но нам нельзя. Ты же мой цыпленок, я не могу так с тобой. Отношения для меня табу, а пользоваться тобой не буду, ты слишком хорошая для такого мудака, как я.
И я киваю, улыбаюсь и неловко отстраняюсь, потому что понимаю, что он абсолютно прав. Заняться сексом и испортить только-только наладившиеся отношения? Это было бы слишком глупо. Дружба бы разрушилась, а отношений никаких бы не было. А мы слишком многое прошли с ним вместе, чтобы потрахаться и разбежаться.
— Давай просто спишем это на минутную слабость и забудем, да? — спрашивает Дима, и я киваю, улыбаясь и поправляя задравшиеся шорты.
Забудем, конечно, потому что так правильно.
Только вот я, кажется, влипла по полной…
Глава 14
Ладно. Я решила забить на все и начать новую жизнь, потому что со старой у меня явно какие-то проблемы и споры, из которых я уже в миллионный раз выхожу проигравшей. Надоело. Ничего не хочу больше. Буду брать от жизни то, что она мне даёт, не мечтая, не надеясь ни на что, не ожидая чего-то. Просто жить.
А, ну ещё бегать по утрам и наконец-то не есть чёртовы чипсы, от которых мой желудок порой в трубочку сворачивается.
Ну потому что… а какой смысл? Все эти ожидания, надежды на лучшее, мечты. Чтобы потом опять ныть на диване перед телевизором, как жизнь несправедлива и что всё снова разрушилось?
Вот Дима ушёл, сказал, что у него дела какие-то срочные, обнял меня по-дружески, конечно же, а я на диван под плед и в слёзы. И вот кому оно надо? Мне, к примеру, нет. Как и благородство Димы, которое он решил проявить на моей кухне. Мы после произошедшего несколько дней не виделись и не общались, и я успела всё переосмыслить. Сейчас, сидя на кровати в шесть утра и залипая в собственные носки, которые следовало бы натянуть на ноги ещё минут десять назад, я точно уверена, что не хотела бы, чтобы Дима останавливался.
Ну и дружили бы дальше, подумаешь. Раз ему так важна дружба со мной. А то носится так, как будто я ребенок маленький. Или сестра его. Не дай бог.
Встаю, стараюсь не шататься, потому что спала катастрофически мало, а подъем в шесть утра по будильнику ещё вчера было решено не пропускать. Да, я собралась начать бегать с воскресенья, чтобы не быть той самой, кто начинает новую жизнь с понедельника, только забывает упомянуть, какого года. Поэтому я, решив менять всё, завела будильник сразу же. И именно поэтому сейчас супернедовольно иду умываться.
Раз новая жизнь, значит новая.
***
Не знаю, сколько лет я не бегала по утрам, но уже на пятой минуте этого ада проклинаю себя за оплошность. Вот и чего мне не спалось в своей любимой кроватке в обнимку с подушкой и краем одеяла, а? Нет блин, решилась на перемены, а теперь еле дышу, как дед старый, который курил с пяти лет. А я вообще-то ни разу не курила! Бегу, пытаясь не выплюнуть лёгкие, наверняка со стороны выглядя ещё хуже, чем себя чувствую. Даже наушники пришлось сложить в карман, потому что те от пота выскальзывали из ушей. Мне кажется, что бабки, проходящие мимо (ну потому что в шесть утра им всем куда-то надо) крестятся, глядя на меня. М-да.
Задачу я себе поставила не из лёгких — тридцать минут пробежки и ещё тридцать быстрого шага. Ненормальная. И вот нахрена такая упёртая-то, а? Какой ещё идиот может быть на улице в воскресенье в такую рань?
— Хэй, цыпленок?!
А, ну ясно, какой идиот. Этот идиот всем идиотам идиот.
Поворачиваюсь на голос Димы и неловко улыбаюсь. Мы после тех горячих ласк на моей кухне сейчас первый раз увиделись. Этот дурак бежит в шортах и свободной майке, которая почти не скрывает его наглухо татуированный торс. Ладно, пусть он и козёл, но тело реально красивое. Это я успела рассмотреть, еще когда он по моей квартире без футболки щеголял. Засранец.
Я все ещё не разобралась в своих чувствах (я женщина, имею право), но к Диме меня тянет с каждым днём всё сильнее. Особенно когда он после долгой разлуки светит своими мускулами у меня перед глазами. Как издевается. Ещё и улыбается так мило. И прозвище это звучит почти нежно…
Боже, Кать, просто попробуй забыть. Отпустить, не знаю, забить, в конце концов. Ну не выйдет с ним, с другим выйдет. На семейство Семёновых надо просто поставить табу.
И Дима бежит такой, не уставший совсем, как будто не бежит, а катится на самокате. Улыбается, и даже язык у него с плеча не свисает. Да уж. Мне до такого результата ещё бегать и бегать. Если, конечно, через неделю я это дело не брошу.
А я брошу.
Хотя стоп… я же пообещала начать себе новую жизнь. Вот влипла…
— Привет, — перехожу на прогулочный шаг, глядя на улыбку Димы. Он простой как три копейки. Вроде ещё месяц назад я его терпеть не могла, а сейчас даже рада встрече. Хотя после его явного отказа уже не факт.
— Решила заняться спортом? Похвально, цыпленок, тебе совсем не помешает.
— Ты вообще не умеешь делать комплименты. Как за тобой носятся толпы девчонок, если ты такой прямолинейный?
— Разве это плохо? Людям нравится честность, а я никогда не вру, — он пожал плечами. Да, спасибо, я заметила, что говорить правду в глаза — твоё главное качество. — Это лучше, чем строить из себя доброго и хорошего, а на самом деле быть…