— Нэд… — тихо сказал, наконец, и я все никак не могла понять: «Нэд» он сказал, или «Нете», а в его глазах — осеннее небо, низкое, тяжелое и какое-то безнадежное совсем. — Нете, — сказал он, — если бы все было так просто.
Глава 8
Тихая песня флейты.
Кто бы мог подумать! У него и флейта есть. И грает он просто невероятно. «Осенняя баллада» на флейте — это самое нежное и проникновенное, что я только слышала в жизни. До слез. Или это просто так совпало, когда смятение и грусть в душе, и тут…
Я пыталась вспомнить слова. Там какие-то слова были, но я обычно слышала в исполнении Хальдора, а он не пел, и играл совсем иначе, у Хальдора выходило скорее весело, едва ли не пошло, а тут… И Унар тоже не пел сейчас… Хотелось спросить про слова, но не было сил.
Я сидела там, под деревом, нервно грызла ногти, не зная, куда себя деть, а он сказал: «Хочешь, я сыграю для тебя?» «Тебя», да. Словно забывшись ненадолго. Достал флейту, покрутил в руках. «Лютню сложно брать с собой в поход, — сказал он. — А клавесин еще сложнее. Поэтому пришлось учиться играть на флейте, ее всегда можно сунуть в карман».
Клавесин.
Когда мы с Сигвалем сидели, после моего первого неудачного побега, это ведь Унар играл?
«Когда отец умер, — сказал он, — меня даже звали помощником органиста в Лирнское аббатство. Чтобы потом играть самому. Но какой мальчишка предпочтет музыку войне? Мне хотелось драться. Хотелось доказать всем, чего я стою… и я…» Он облизал губы, вздохнул, и больше ничего не говорил, только играл. Потом еще, и что-то другое, разное.
У него тонкие длинные пальцы музыканта, а на ладонях — грубые мозоли от оружия.
И еще — я ведь видела его во дворце. «Венке, идем, будешь свидетелем. И отпусти уже принцессу Агнес». Только сейчас поняла, что это был он. Только не в дорожном плаще и чисто выбритый, и вообще тогда все казалось иначе… Унар Венке, младший сын старого герцога Биргира, незаконный сын, решивший доказать, что он сам может получить все, чего не получил по праву рождения. Уже сейчас рыцарь и барон. Да, жестокие поля брани для этого подходят действительно лучше, чем возвышенный строй хоров и покой алтарной апсиды. Честолюбие? Он же тоже помнит меня? Даже если наша встреча вышла случайно, то я легко могла упустить из виду одного многих из рыцарей брата. Но принцессу запомнить проще. Даже в таком виде.
— Ну, вот так…
Он доиграл. Отложил флейту, потом убрал ее в чехол… Не глядя на меня. Вздохнув, с какой-то долей опустошенности, словно выговорился. Словно сказал все, что хотел сказать.
— Вы поешьте, милорд, и поедем, — сказал еще. — Ехать далеко, а ночевать лучше под крышей.
Не глядя. Только куда-то в сторону, на лошадей.
«Вы» и «милорд», — да, так…
— А можно вас спросить, Унар, — решилась я, все равно это не даст мне покоя. — Вот то, что вы играли в самом начале? «Осенняя баллада», ведь правда?
Он вздрогнул, напрягся даже.
— Да, — сказал чуть хрипло, сглотнул.
В этом было что-то. Точно было.
— Ведь это песня? — отчаянно попыталась я. — Там ведь были слова, да? А… Простите… я просто не помню. Я все пытаюсь вспомнить и не могу… О чем?
— Вы не знаете слова?
Он усмехнулся, выдохнул, и в этом разом были облегчение и боль, и легкое недоверие, и чего больше — невозможно сказать. Иронии, наверно, насмешки над собой.
Что-то важное.
Я покачала головой. Было стыдно. Но лучше сказать сейчас.
— Простите… Я слышала… слышал, — я запнулась, не зная, стоит ли продолжать маскарад, — но тоже только музыку. Это что-то старинное?
Он улыбнулся, почти обреченно.
— Я спою. Но не сейчас, хорошо? Давайте, вечером… Только я напьюсь немного… и спою. Честно говоря, на трезвую голову пока не готов петь такие песни.
Мы поели кое-как. Потом поехали.
Я чувствовала на себе его взгляд. Ехала чуть впереди, чтобы уж точно не смотреть на него, зато сама чувствовала его взгляд спиной.
Вечером, уже начинало темнеть и до места оставалось немного, — мы увидели покойников на дереве, немного в стороне от дороги, видно не сразу. Двоих. Но листья уже начали облетать, лес видно насквозь, солнце светило покойникам в спину и ветер покачивал… Почти проехали мимо, чего только не увидишь… Преступники? Только что-то Унара зацепило. Он обернулся.
— Сейчас, милорд, я только гляну… простите.
Вернулся. Съехал с дороги в лес.
Остановился под деревом.
Я подъехала тоже. Честно говоря, разглядывать это не было сил, покойники висели давно, почернели, да и запах… мне становилось нехорошо. Заметила только, что у обоих отрублены кисти рук, и привязаны к шее. И глаза… пустые глазницы… вороны выклевали уже?
Унар хмуро смотрел на них. Потом на меня, словно собираясь что-то сказать, но сомневаясь.
— За что их так? — тихо спросила я, голос слегка дрогнул.
Предчувствие нехорошее.
Унар отчетливо скрипнул зубами.
— Не знаю, — сказал он. — Сложно сказать. Но… готов поспорить, что вешали их по приказу Тифрида.
— Что?!
Я не поверила. В первую очередь, не поверила, что слышу именно это. Кого?
— Тифрида, из Золотых Садов, — повторил Унар, в его голосе едва различимая злая усмешка, но больше настоящей злости, без смеха.
Нет!
— Как вы смеете!
Это не правда! Первое, что поднялось во мне в ответ — возмущение. Неправда! Я знаю, это они сговорились с Сигвалем! Унар с Сигвалем, чтобы рассказывать мне такое. Специально, чтобы я испугалась. Чтобы я начала думать об Эдриане плохо. Это специально!
Унар повернулся ко мне.
— Смею, — спокойно сказал он. — Знаете, милорд, вот это как раз тот случай, когда мне искренне плевать, верите вы или нет. Я просто говорю то, что думаю. А слушать или вешать за дерзость — решайте сами.
Очень спокойно.
Я… нет…
— Почему? — только и смогла спросить.
Он смотрел на меня прямо, в глаза, без всякого выражения.
— Я уже достаточно насмотрелся на это, вот именно так, когда отрубленные руки и выколотые глаза. Вся дорога на Норлок была увешана. Не знаю, кто эти парни, — он кивнул на покойников. — Может, разбойники, которые решили ограбить, или еще подонки какие. Бог им судья. Но вешал Тифрид.
Нет.
Даже если разбойники…
— Глаза?
Я думала — вороны…
Унар вздохнул.
— Еще при жизни, — сказал он. — Видно, что вся одежда в крови.
— Неправда.
Он покачал головой, словно говоря, что верить или нет — решать мне. Не важно. И уже собрался было повернуться и ехать дальше. Но я… я некстати ляпнула снова.
— А, может быть, их стоит похоронить?
Это не мое дело, конечно. Но оставлять так… Даже если они действительно совершили какое-то зло. Не по-людски…
Он остановился, долго молча смотрел на меня, что-то оценивая.
— Да, — сказал, наконец, — пожалуй, стоит.
И спрыгнул с лошади.
Вечером он пел для меня.
До трактира мы добрались совсем поздно, задержались… Свободная комната нашлась, так что мы перекусили на скорую руку…
Хотя есть не хотелось. Скорее хотелось выпить. Да, впервые в жизни, вот так. На самом деле, у Унара была фляжка, и я успела напиться какой-то чертовски крепкой дряни, еще копая могилу. А то руки тряслись. И — да, сегодня я первый раз в жизни копала могилу человеку. Очень надеюсь, что последний.
Унар пытался объяснить мне, что не надо, он справиться сам. Но я же упрямая. И я все еще строю из себя мальчика-пажа. А если пажа, то, значит, не выше по положению, чем этот барон Йоалка, и стоять в стороне мне положено. Унар играет честно. И я тоже буду играть. Я начала это. Я так и сказала ему — раз я мужчина, то тоже должна делать это.
Я копала… ну, как могла… и у меня тряслись руки, и еще слезы… так и лезли из глаз. Сопли и слезы я размазывала по лицу.
И тогда, после очередной неудачной попытки меня оттащить, Унар достал фляжку и протянул мне.
— На, — сказал он, — глотни, раз ты мужчина. Только немного, нам еще ехать.
Я глотнула, и горло обожгло.
— Что это? — спросила, когда, наконец, смогла дышать.
— И не спрашивай, — он невесело усмехнулся, отобрал.
Помогло. Но не сильно.
Я в первый раз видела смерть так близко, во всей ее… красе. Я видела раньше, но все было иначе.
Помню смерть моего третьего брата, Бранда, первенца моей матери. Вернее не саму смерть, он много болел и умер в постели, во сне. Мне было четыре. Я помню сначала суету, потом, как я, почему-то одна в часовни, у гроба, я растеряна… не помню, как это вышло. Кажется, после официальных церемоний я решила посмотреть сама, своими глазами, в толпе не видно ничего… И Бранд, такой красивый мальчик, золотые кудри… он лежит весь в цветах. Словно спит. Маленький ангел. Я стою там… А потом пришел Сигваль, обнял, поднял меня на руки и унес на конюшню смотреть котят, которые только что родились у рыжей Фурии… три рыженьких и один черный.
Сейчас никто не придет, не возьмет меня на руки и никуда не унесет.
И цветов тоже не будет.
Когда разобрались со всем этим, доехали до трактира, у меня уже совсем не осталось сил. И казалось, я до сих пор чувствую этот запах, словно он въелся и не отстает. Невыносимо.
Мы с Унаром выпили по кружке эля и поели какого-то рагу, вернее, я поковыряла это рагу, но аппетита не было. И спать. У нас даже оказалось две кровати в комнате.
Я залезла под одеяло, немного расслабилась…
И только тогда поняла, что откуда-то из зала доносятся звуки лютни и веселое пение. И вспомнила.
— А вы ведь обещали спеть мне, Унар.
Он, уже тоже успевший улечься к себе, приподнялся на локтях, глядя на меня из другого угла комнаты. Помню, почти растерянность на его лице.
— Предлагаете пойти вниз, отобрать у певца лютню и спеть для вас?
Ирония. Он тоже устал. Какие сейчас песни?
— Нет, не надо ничего отбирать. Просто так… Ну, хоть в общих чертах, что там в песне расскажите.
— В общих чертах? — Унар вздохнул, потер шею сзади. — В общ