Дом старый, примерно восьмидесятых годов прошлого века, ответил Джордж. Но в 1905 году его родители пристроили еще крыло с кухней на первом этаже и спальней на втором. Всего наверху три спальни. Участок раньше был приличный, примерно четыре акра, но, к счастью, землю Джордж успел продать до начала Великой депрессии. Сейчас остались всего пол-акра, которые ведут к маленькому озерцу. Называется оно Чайлд – это фамилия семьи Джорджа.
– И сколько вы за него просите? – спросила Грейси, которая даже есть перестала.
Когда Джордж назвал цену, Грейси встала из-за стола и поднялась наверх. Чековую книжку она хранила в верхнем ящике конторки. Кожаная обложка была еще совсем жесткая и не успела размягчиться от использования. До этого Грейси ни разу не приходилось выписывать чек.
Трудно было сказать, который из двух мужчин был потрясен больше.
– И всем этим великолепием я обязан жене! – впоследствии часто провозглашал Томас, делая широкий жест рукой. Теперь он стал настоящим землевладельцем, сквайром. Томас любил сидеть с гостями на террасе и наблюдать, как дети, Артур и Марджори, играют в рыбаков на маленьком причале. Летом весь август Томас проводил здесь. В этом месте он чувствовал себя счастливым. После войны (Томас благополучно вернулся из Южно-Тихоокеанского региона, но его коллеге Джорджу Чайлду, увы, не посчастливилось) он рассказал жене, что по ночам, вдали от дома, лежал и представлял, будто слышит звуки дождя на озере. Это помогало ему заснуть.
Каменный дом с башенкой в Стэмфорде перешел к Артуру. Тот продал его и, к удивлению всей семьи, взял да переехал в Хьюстон. Племянница Артура, Грейс Рейнхарт-Сакс, была незнакома с дядей и ни разу его не видела.
Дом у озера достался Марджори, матери Грейс. Строго говоря, по закону он принадлежал вдовцу, однако Ева, будучи обладательницей гораздо более роскошного летнего дома на Лонг-Айленде, побывала в Коннектикуте всего один раз. Кроме того, Грейс любила домик больше, чем кто-либо еще из членов семьи, – совсем как мама, дедушка и бабушка, в честь которой ее, собственно, и назвали. Грейс радовалась, что ее тезкой была именно экономная и находчивая бабушка. Однако для всех них, в отличие от Грейс, домик был удовольствием, а не необходимостью.
Куда еще Грейс отправилась бы в тот день, бежав из дома на Восемьдесят первой улице? С собой она взяла только брезентовую сумку, в которую положила одежду Генри, книги и ноутбуки и готовый вот-вот порваться пакет для мусора, куда сложила собственное белье, свитера, предметы гигиены и одну очень дорогую скрипку. Фасад здания уже был освещен, точно кинотеатр перед премьерой. Рядом с двумя машинами телевизионщиков змеились сотни спутанных проводов, а между ними стояла и шумела толпа репортеров. Вот голодные волки и добрались до дома Грейс, а теперь сидят и подкарауливают ее. Однако один из консьержей проявил неожиданную любезность и молча отвел Грейс вниз, в подвал, да еще вдобавок помог донести вещи. Консьерж выпустил Грейс через черный ход в переулок, тянувшийся за домом 35 на Восточной Восемьдесят первой улице. На Мэдисон-авеню консьерж остановил для нее такси и помог уложить в багажник сумки, но от чаевых отказался наотрез. Но за все время в глаза Грейс ни разу не взглянул.
Всего три часа спустя Грейс и Генри ехали на север вдоль реки Со-Милл. Машину взяли напрокат. Холодная, пасмурна я погода полностью соответствовала настроению внутри машины. И Грейс, и Генри сохраняли напряженное молчание. Единственное, что смогла сообщить Грейс, – что с дедушкой все в порядке, и с Евой тоже, однако кое-что все же произошло. Грейс объяснит позже, и – да, она обещает не врать (мысленно она прибавила – не слишком сильно врать). Но сейчас Грейс не может рассказать, в чем дело, потому что ей надо следить за дорогой. Лучше не отвлекаться. Последнее утверждение было истинной правдой. Дорога в здешних местах была извилистая, к тому же сегодня было скользко. Раз или два Грейс готова была поклясться, что видела на земле участки черного льда. Представляла даже, как машину заносит и их с Генри несет непонятно куда. Грейс покрепче вцепилась в руль. От усилий даже разболелась спина. В этот момент Грейс в голову пришла еще совсем новая, непривычная мысль – «Ненавижу тебя, Джонатан».
Он был любовью ее жизни, другом, партнером, мужем. Джонатан воплощал в себе качества, которые Грейс призывала развивать своих клиентов мужского пола. В своей книге убеждала читательниц, что именно таких хороших супругов они все заслуживают. А теперь Грейс просто не сможет перестать его ненавидеть за все, что он сделал с ней и сыном. Ни за что, ни при каких обстоятельствах. Теперь Грейс презирала и отвергала Джонатана с той же силой, с какой любила и заботилась о нем. Из-за силы этой ненависти Грейс было даже трудно сосредоточиться на обычных делах – стоять, разговаривать, присматривать за Генри или аккуратно вести машину по петляющей дороге, покрытой гололедом. А ведь сделать это было необходимо, ведь в автомобиле сидел ребенок Грейс. Она была настолько сосредоточена на самом ходе своих мыслей, что даже не задумывалась, куда они ее могут привести.
По крайней мере, Грейс знала дорогу. Она столько лет ездила одним и тем же путем, что уже успела выучить его наизусть. Сначала в родительском микроавтобусе с панелями «под дерево». Машина была сверху донизу забита вещами, в основном принадлежавшими маме и самой Грейс. Папу они встречали в пятницу вечером на железнодорожной станции в Пикскилле, а потом в воскресенье днем везли обратно.
Бывало, в старших классах они с Витой ездили в домик на озере одни, тайком, и занимались делами, о которых по разным причинам не следовало знать родителям, – например, проводили время с бойфрендами. А однажды, будучи студентками, закатили большую вечеринку, созвав всех старых реардонских друзей, кто смог приехать. Пили «Роллинг Рок», листали школьные альбомы. Весной того года, когда познакомилась с Джонатаном, Грейс уехала сюда писать магистерскую диссертацию, а он пока проходил обязательную практику в Бригеме и Женской больнице. Однако Грейс так скучала по Джонатану, что почти все время провела, читая мамины пожелтевшие старые романы, и едва ли усвоила хоть слово из Скиннера[39].
Потом, всего через несколько месяцев была свадьба, которая состоялась прямо здесь, на лужайке. Мама сказала бы, что они слишком поторопились и помолвка была неприлично короткой. Впрочем, мама вообще придерживалась по этому вопросу старомодных взглядов. Будь ее воля, все пары перед свадьбой проходили бы через долгий период ухаживания в стиле Эдит Уортон[40]. Но к тому времени мама, увы, возражений высказать не могла. А что касается папы… Что ж, у Грейс с Джонатаном были самые серьезные намерения. Они вовсе не собирались сожительствовать или что-то в этом роде. По крайней мере, законный брак был очень важен для Грейс, а Джонатан хотел доставить ей удовольствие. Им не нужна была религиозная церемония, они не стремились никому пустить пыль в глаза, демонстрируя показную роскошь.
Грейс и Джонатан были двумя людьми, которым посчастливилось найти друг друга. Оба только начинали реализовываться профессионально и стремились к одним и тем же целям в жизни. Для обоих были важны комфорт и респектабельность. Оба мечтали о детях и стремились посвятить жизнь тому, чтобы избавлять людей от страданий – хотя бы частично. Джонатан и Грейс были идеальной парой. Много денег им было не нужно – главное, чтобы хватало на все необходимое и на кое-какие удовольствия. Оба терпеть не могли, когда люди вульгарно и безвкусно сорили деньгами. Грейс и Джонатан стремились к спокойной, приятной жизни, но при этом обоим не было чуждо честолюбие. Любому приятно заслуживать уважение коллег и благодарность пациентов. Радостно сознавать, что твои способности, тяжкий труд и самоотверженность приносят пользу. Что и говорить, лишнего Грейс и Джонатану было не надо. Кто обвинит ее в том, что она слишком многого хотела, думала Грейс, продвигаясь на север в ранних зимних сумерках.
А что касается семьи Джонатана, то эту тему они обсудили всесторонне. Грейс встречалась с ними всего один раз, за неловким и неприятным ужином в китайском ресторане, за которым последовала такая же неприятная прогулка по Рокфеллеровскому центру. Джонатан и сам почти не виделся с родителями и братом, с тех пор как уехал в Хопкинс. Излишне говорить, что за все годы студенчества так называемая семья не поддержала Джонатана ни финансово, ни в любом другом смысле. Высшее образование Джонатан получил только благодаря попечительскому совету университета. В свободное от учебы время приходилось подрабатывать. А еще Джонатану повезло, когда его судьбой заинтересовалась сердобольная бездетная старушка из Балтимора. Джонатан познакомился с ней, когда доставлял стулья для праздника, и в результате весь последний курс бесплатно проживал в ее гостевой спальне.
Грейс, естественно, интересно было узнать побольше о семье Джонатана, однако он быстро остудил ее любопытство, напомнив, что эти люди не любили его, не понимали его стремления стать врачом и вдобавок не имели ни малейших представлений о долге и ответственности. Однако свадьба есть свадьба. Можно сказать, в этот день у них начинается новая жизнь, а ради такого стоит преодолеть себя. Родных Джонатана пригласили по всем правилам, однако на приглашение они не ответили.
Только разглядывая напечатанные фотографии, Грейс рассмотрела молодого человека. Высокий, чуть полноватый, с такими же черными кудрявыми волосами, как у Джонатана. Вот только не такой улыбчивый и держался гораздо скованнее. Это был младший брат Джонатана, Митчелл. Пришел, увидел, уехал. И все это – не сказав ни слова невесте.
Ну и семейка, подумала Грейс. Как среди них мог появиться такой человек, как Джонатан?
Замуж Грейс выходила в старинном платье, которое нашла в винтажном одежном магазине рядом с Гарвард-сквер. Продавщица уверяла, что наряд относится к Эдвардианской эпохе