– Я знал, – вдруг сказал Генри.
– О чем?
– Ну, что папа… в общем, я видел его с мамой Мигеля. Один раз. То ли в сентябре, то ли в октябре – точно не помню. Конечно, надо было сразу тебе рассказать. И тогда, наверное, ничего бы не случилось.
Все это Генри выпалил скороговоркой и сразу отвернулся.
А теперь надо соблюдать крайнюю осторожность, решила Грейс. Дело очень важное и серьезное. Она заставила себя говорить ровным, спокойным голосом:
– Милый, очень жаль, что тебе пришлось это увидеть. Понимаю, как тебе тяжело. Но это наши отношения, и ты вовсе не должен улаживать дела взрослых.
– Нет, они ничего такого не делали, – продолжил Генри. – В смысле, не обнимались, не целовались… Но как только увидел их, сразу понял. Сам не знаю, как и почему. Они стояли на крыльце. Вокруг было много народу. Но я их увидел и сразу подумал… В общем, это как будто в глаза бросалось. Но когда папа меня заметил, совсем не смутился, не испугался. Наоборот, вел себя так, будто ничего особенного не случилось. Просто отошел от мамы Мигеля, и все. Даже ничего ей не сказал. Знаешь, как бывает – мол, это мой сын. И мне ничего не сказал. Я тогда тоже не стал ничего говорить.
Грейс покачала головой:
– Генри, ни один сын не должен такое видеть.
– А всю дорогу до дома папа разговаривал со мной так, будто ничего не случилось. Спрашивал, как дела в школе, не помирился ли я с Джоной. Но папа знал, что я их заметил. – Генри сделал паузу, будто задумался. – А еще… в общем, был еще один случай.
– Ты опять видел папу с миссис… с мамой Мигеля? – растерянно спросила Грейс.
– Нет, не с ней, а с другой женщиной. Это давно было.
Грейс сдерживалась изо всех сил. Сейчас речь идет вовсе не о ее оскорбленной гордости.
– Если не хочешь, можешь не рассказывать, – сказала она.
– Наверное, лучше расскажу. Я тогда стоял с Джоной рядом с его домом. Ждали его маму. Она пошла в магазин, а мы стояли на тротуаре. И тут я заметил папу. Джона ведь жил недалеко от больницы.
Грейс кивнула. Насколько она помнила, Хартманы проживали на одной из Восточных Шестидесятых улиц, в нескольких кварталах от Мемориального центра. Но, когда мальчики учились в шестом классе, Дженнифер и Гэри развелись, и мать перевезла обоих детей, Джону и его сестру, в Вест-Сайд. Именно тогда крепкая дружба мальчиков и дала трещину. А до тех пор Генри много времени проводил в районе, где жил Джона – то есть неподалеку от Мемориального центра.
– Папа шел по улице в нашу сторону. Как раз шагал мимо детской площадки. Помнишь площадку на Шестьдесят седьмой улице? Мы там часто играли.
Грейс кивнула.
– С папой была женщина. Врач, тоже из больницы. И они… нет, в тот раз они тоже ничего не делали. Сначала подумал – ну, мало ли. Они же просто шли и разговаривали. У этой женщины была такая же форма, как у папы. Заметил он меня не сразу. Даже когда они перешли на другую сторону. А когда поравнялись с нами, я его окликнул: «Папа!» Тут он прямо подпрыгнул! Повернулся к нам и говорит: «Здорово, сынок! Привет, Джона!» Потом обнял меня и давай болтать о каких-то пустяках. Сейчас уже не помню про что. А я повернулся и посмотрел, куда пошла та докторша. Она ведь не остановилась. Но папа на нее даже не поглядел и прощаться не стал. Мне это показалось странным. Совсем как в другой раз, с мамой Мигеля. Сразу было понятно – как-то это все подозрительно. Так что я все знал. То есть, – исправился Генри, – не то чтобы знал… я вообще-то и сам толком не понимал… Просто чувствовал – происходит что-то не то. У тебя так бывает?
Грейс печально кивнула.
– Наверное, и про этот случай надо было раньше рассказать.
– Нет, Генри. Не нужно было.
– Но вы бы тогда просто развелись, и все.
– В таких делах даже взрослым трудно разобраться, что будет правильно, а что – нет. А ты тем более не в ответе за наши с папой отношения.
– А кто тогда в ответе? – грустным голосом спросил Генри.
Шерлоку наконец надоело стоять в ледяной воде, и пес неспешно направился вверх по склону к дому.
– Взрослые, – ответила Грейс. – Папа и я. Похоже, папа давно уже многое от меня скрывал. Но… – Усилием воли Грейс взяла себя в руки. Конечно, дело было не из легких и не из приятных, однако следовало довести его до конца. – Что бы папа ни сделал, ты всегда должен помнить, что он любит тебя. Ты здесь вообще ни при чем. Я, может, в чем-то и виновата, но не ты.
– Но ты же ничего плохого не сделала! Это он… – заспорил Генри, и тут Грейс заметила, что он плачет. Сердце ее сжалось. Похоже, слезы текли по его лицу уже некоторое время.
Грейс потянулась к сыну, и он позволил себя обнять. Оказывается, даже повзрослев, Генри по-прежнему был ее мальчиком. Но Грейс было грустно, что это проявилось именно при таких обстоятельствах. Тем не менее Грейс радовалась возможности прижать его к себе и мимоходом заметила, что Генри не мешало бы в ближайшее время помыть голову.
Шерлок приблизился к ступенькам террасы и бросил на них призывный взгляд. Но Грейс не выпустила Генри из объятий.
– Я долго думала, – начала она. – Днями и ночами, – сочла нужным уточнить Грейс, вспоминая долгие часы, проведенные под одеялом, пока Генри был в школе. – Все размышляла про папу, про то, где он сейчас может быть. И про миссис Альвес. И про бедного Мигеля. Мальчика можно только пожалеть. Но потом я поняла, что думать про все это можно очень долго, но у меня полно дел и забот, которые требуют моего внимания. И я вовсе не хочу только сидеть и переживать и больше ничем не заниматься. И ты тоже не должен этого делать. Ты заслуживаешь гораздо лучшего, Генри.
Сын отстранился. Грейс сразу обдало холодным воздухом. Воспользовавшись представившейся возможностью, пес осторожно поднялся по лестнице и подошел к Генри. Тот почесал его за ушами.
– Папу называют Доктор Смерть, – сказал Генри. – Когда был в гостях у Дэнни, мы посмотрели в Интернете…
Огорченная до глубины души Грейс кивнула:
– Да. Знаю.
– А еще мы нашли твою фотографию. Ту, что должны были напечатать на обложке книги. Про тебя много пишут. – Генри повернулся к ней: – Ты видела?
Да. Видела. Грейс кивнула. В первый раз прочла эти замечательные заметки пару недель назад. Однажды утром, отвезя Генри в школу, Грейс, как обычно, поехала в библиотеку и, как обычно, села за компьютер. Однако этот день отличался от предыдущих, и отличие было серьезное – Грейс вдруг почувствовала, что готова. И увидела себя, точно в кривом зеркале, через искаженные взгляды людей, которые ни разу ее не встречали и ничего о ней не знали. Комментарии лились бесконечным потоком. Статьи были достаточно плохи, но комментарии оказались одновременно и нелепы, и омерзительны. То Грейс объявляли бессердечной стервой, которая и пальцем не шевельнула, чтобы помочь женщине, которую ее муж использовал, унизил и с которой наконец жестоко расправился, – а ведь бедняжка любила его! То называли лицемеркой, у которой хватает наглости учить других, давать «ценные советы» и, что хуже всего, написать книгу. Нет, вы подумайте, какая возмутительная самонадеянность – захотела поделиться своей так называемой «мудростью»! Этот факт вызывал у общественности особое возмущение. Фотография, которую предполагалось разместить на обложке, была везде. Часто встречались и цитаты из книги, вырванные из контекста и извращенные до такой степени, что приобрели прямо противоположный смысл.
В общем, шумиха была настолько неприятная, насколько представляла Грейс. Оставалось только радоваться, что не хуже.
– Скоро все это закончится? – спросил Генри.
Если бы Грейс хотя бы примерно знала ответ на этот вопрос…
– Главное – помни, все будет хорошо.
– Ладно, – произнес Генри. Сказал он это решительно, но не убежденно.
– У меня была одна клиентка, – проговорила Грейс. – И у нее случилось несчастье…
– Какое? – вполне закономерно поинтересовался Генри.
– Ее сын был тяжело болен. Страдал шизофренией. Знаешь, что это такое?
С верхней ступеньки Шерлок попытался взобраться Генри на колени. Мальчик рассмеялся и подхватил его на руки.
– Это когда человек сумасшедший?
– «Сумасшедший» – неправильное слово. Он был очень болен. У него была очень серьезная душевная болезнь.
– Это и было несчастье?
– Да, и это тоже, но я говорила о другом несчастье. Болезнь привела к тому, что сын этой женщины умер. Ему было всего девятнадцать или двадцать, около того.
– Не знал, что от этого умирают.
Грейс вздохнула. Не хотелось бы вдаваться в подробности, но похоже, что придется.
– Из-за болезни он совершил самоубийство. Это и было несчастье. Конечно же моя клиентка, его мать, очень сильно горевала. Ее нужно было как-то утешить, сделать так, чтобы она смогла примириться со случившимся. Однажды эта женщина сказала: «Теперь это будет первое, что обо мне скажут, когда выйду из комнаты». И я подумала – да, это правда. Но мы ничего не можем поделать с тем, что люди говорят про нас в наше отсутствие. Мы ведь не можем за этим проследить. Не стоит и пытаться. Лучше всего просто… пока ты в комнате, делать то, что считаешь нужным, и не думать, что о тебе будут говорить, когда из этой комнаты выйдешь. Что бы ни происходило, – неловко закончила речь Грейс.
На Генри ее рассуждения, похоже, особого впечатления не произвели, да это и понятно. Что такого сказала Грейс, кроме набора абстрактных слов? И вообще, двенадцатилетние мальчики смотрят на жизнь совсем по-другому, чем их матери среднего возраста. К тому же Грейс и сама толком не знала, что с ней сейчас происходит. До недавнего времени Грейс размышляла только о том, что подумала, сказала или сделала, а не о том, как себя чувствует. Мало того – значительная часть того, что подумала, сказала или сделала Грейс, была одинаково неприятна. Но сейчас Грейс просто сидела на террасе вместе с Генри и смотрела на знакомое с детства озеро, а еще они оба гладили не слишком чистую гончую родом из Теннесси. И во всем этом ничего неприятного не было, даже наоборот. А Генри? Разве у него все плохо? Учитывая все обстоятельства, можно сказать, что нет. Хорошо, пусть эта история будет первым, что начнут обсуждать люди, как только они выйдут из комнаты. Что и говорить, перспектива не самая радостная. С другой стороны, ничего с этим не поделаешь, и при мысли, что даже пытаться бесполезно, Грейс испытала облегчение.