— Вычитала в дневнике у Лилы. Гипотеза Коллатца[70]. По мнению Эрдёша, «математика еще не готова к решению таких задач».
Питер отхлебнул воды, утерся тыльной стороной руки.
— Вы навестили одного моего старого друга.
— Да. Дон Кэрролл очень хвалил вашу работу.
Мак-Коннел смутился, уставился в пол.
— Он всегда меня жаловал.
— У него в кабинете я видела книжку с двойным тором на обложке. Хотела спросить вас про Лилину татуировку. Почему она выбрала именно двойной тор?
— Она питала слабость к топологии. В этой области геометрии можно выделывать с фигурами что угодно — сгибать, растягивать, а они останутся практически теми же самыми: сфера — сферой, куб — кубом. И так же любая жесткая форма, — например, кровать, на которой я сижу, или ковер у нас под ногами. Но стоит проделать в форме отверстие, и она перестает быть топологически эквивалентной. Двойной тор эквивалентен любой фигуре, имеющей два отверстия. Скажем, призовому кубку с двумя ручками. Лиле нравилась мысль, что можно подвергнуть нечто кардинальным преобразованиям, а оно, по сути, останется неизменным. Двойной тор особенно ценен в этом отношении.
— У Лилы в дневнике есть одна цитата… «Если уравнение не выражает Божьей мысли, оно для меня лишено смысла».
Питер улыбнулся:
— Рамануджан. Он полагал, что вдохновение ему ниспосылает Намагири, его домашнее божество.
— А как по-вашему, в числах есть Бог?
— Не в числах дело. Дело в моделях. Вселенной управляют математические модели. Силу тяжести, теорию струн, теорию хаоса, квантовую механику — все можно выразить в виде уравнения. F=GMm/R2, например, — одно из основополагающих уравнений нашей Вселенной. Есть мнение, что, если нечто можно выразить уравнением, оно существует. Раз можно изобразить в виде уравнения обширное пустое трехмерное пространство, значит, такое пространство существует. Если сущность Господа — творчество, тогда, да, можно утверждать, что красивое уравнение выражает Божью мысль.
Он отвел глаза и улыбнулся собственным мыслям.
— В отличие от Лилы, у меня всегда были довольно примитивные вкусы. Я люблю историю о том, как однажды Харди пришел в больницу навестить Рамануджана и говорит: «Я сюда приехал на такси с номером 1729. Скучное число». На что Рамануджан ему отвечает: «Нет, это очень интересное число; это самое малое число, которым можно выразить сумму двух кубов двумя разными способами. — Помолчал и добавил: — Но вы сюда пришли не затем, чтобы заниматься математикой».
— А дневник Лилы, — осторожно поинтересовалась я. — Как он у вас оказался?
— Мне его дала Лила, в тот последний вечер, за ужином. У нее возникла новая идея — «озарение», как она сказала, — по поводу подходов к Гольдбаху, и ее интересовало мое мнение. Но я, как на грех, заявил, что сегодня — никакой математики. Хотелось хоть раз отложить работу и поговорить о других вещах, что касались нас двоих. Надо было решать насчет моего брака, определяться с нашими планами. И потом, я еще так мало знал о ней самой, о стольком хотел расспросить. В итоге она согласилась, но с условием, что я возьму дневник домой, просмотрю, а завтра мы все обсудим.
— И что же она рассказала о себе? — со жгучим интересом спросила я. — Что в тот вечер вы узнали о Лиле такого, чего не знали прежде?
— Я спросил о лучшем в ее жизни моменте.
— И что она?
— Рассказала, как вы вдвоем путешествовали по Европе.
— Паскаль в Париже, — улыбнулась я.
Он вопросительно взглянул на меня.
— Мечта у нее была такая, — пояснила я, — посетить могилу Паскаля. И в ту поездку эта мечта исполнилась. Ну и разволновалась же Лила! В жизни ее такой не видела.
— Нет, другое, — покачал головой Питер.
— Другое?
— Да, это было в Венеции. Вы путешествовали уже две недели, чистой одежды не осталось. Вас, по словам Лилы, грязная одежда не слишком заботила, вы к чему угодно могли приноровиться, для вас само путешествие, и даже несвежее белье, было одним большим приключением. Но у Лилы имелись свои привычки и правила, и ей было противно ходить в грязном. В тот день она долго разыскивала прачечную самообслуживания, но все без толку. А ночевали вы в общаге, человек двенадцать в одной комнате, мужчины, женщины, все вместе. Посреди ночи Лила вдруг проснулась и обнаружила, что ваша кровать пуста. Она решила, что вы пошли в туалет, но вас все не было. Тогда она забеспокоилась, вылезла из койки и пошла вас искать. Она бродила по коридорам и тихонько звала вас. Там было несколько отдельных номеров с запертыми дверями. Тревога ее росла, и Лила начала прикладывать ухо к этим дверям, прислушиваться — не там ли вы. А потом она услышала стук внизу. Не на шутку перепугавшись, она по темной лестнице спустилась в подвал. И увидела вас, а вы ее поначалу — нет. Горела только одна лампочка, вы стояли и крутили ручку допотопной ручной стиральной машины. Лила спросила, что вы такое делаете. «А на что это похоже?» — усмехнулись вы. Что ей запомнилось, так это выражение счастья на вашем лице, — посреди ночи, в холодном полутемном подвале вы, можно сказать, вручную стирали белье и радовались. А ведь Лила знала, что вы сами могли спокойно проходить в грязном и еще неделю, и две. Вы делали это для нее.
— Она так сказала?..
Венецию — да, помню. Даже смутно припоминаю ту общагу. Но полуночная стирка в подвале? Нет, полный провал в памяти. Удивительно, что Лила запомнила и что придавала этому такое значение.
— Да. Назвала лучшим моментом в своей жизни.
— Но это же такая чепуха! — воскликнула я.
— Для нее — нет.
— Спасибо, что рассказали.
На крыльце раздались шаги. Я выглянула в окно. Какой-то мальчишка кинул под дверь небольшой сверток и укатил на стареньком скрипучем велосипеде.
— Это Педро, — сказал Мак-Коннел. — Раз в месяц он привозит мне карандаши.
— Еще один вопрос, — снова заговорила я, когда скрип велосипеда стих.
— Гм-м?
Он принялся разглаживать наволочку на подушке. Я следила глазами за его рукой, за неторопливыми движениями пальцев по белой ткани. На краткий миг я словно перенеслась в другое место и в другое время, мне было дано заглянуть в самый сокровенный момент его жизни: я видела Мак-Коннела в гостиничном номере в заливе Хаф-Мун — вот он проводит рукой по наволочке, запоминая след, оставленный на подушке Лилиной головой.
Его голос вернул меня назад:
— Элли, где вы?
— Простите, задумалась…
— С вашей сестрой тоже такое бывало. Вдруг посреди разговора унесется мыслями неведомо куда. Я поначалу обижался, а потом она мне объяснила, что…
— …что она как будто зашла в другую комнату и так увлеклась, что не заметила, как дверь захлопнулась. И вывести ее из этого состояния можно было, только прикоснувшись к ней.
— Точно. Трону за плечо или возьму за руку — и она снова со мной и четко, ясно объясняет, о чем думала. А у меня всякий раз оставалось ощущение, что я исполнил диковинный фокус — одним касанием вернул Лилу из другого мира. Забавно, но я всегда считал, что такое под силу только мне. — Он помолчал. — Вы хотели о чем-то спросить?
— Почему вы вернули мне дневник?
— Я выучил наизусть каждую страницу. Зачем мне сам дневник, если каждая цифра, каждая закорючка намертво врезалась в память. А кроме того, я полагал, что он должен быть у вас.
— Я думала, дневник даст какой-нибудь ключ. Надеялась отыскать на его страницах разгадку того, что стряслось с Лилой. И ничего не нашла. Такое разочарование…
— Вы вернулись, потому что по-прежнему не уверены? Вы отправились домой, искали ответы и ничего не нашли. Но я рассказал все, что знал. Поверьте, я очень хотел бы помочь, да нечем. Уж простите.
Его взгляд застыл на моей шее. Он наклонился ко мне. На долю секунды я почувствовала скользнувшие по коже теплые пальцы. Неужели он хочет меня поцеловать? Что ж, пусть.
— Она здесь, — удивленно выдохнул Питер.
Ах, вот оно что. Он приподнял двумя пальцами кулончик с топазом, цепочка натянулась. Он разжал пальцы, камешек упал на место. Он снова прикоснулся к нему. Я заглянула ему в глаза, он был за тысячи километров отсюда.
Я вытащила из сумки журнал и протянула ему.
Питер непонимающе уставился на обложку.
— «Роллинг Стоун»?
— Страница шестьдесят три.
Он снова поднял глаза и, кажется, собрался что-то сказать, но просто принялся листать журнал.
На верхней половине разворота редакция поместила фотографии группы «Звуковой вал». Статья называлась «Последний выход Билли Будро». Ниже, более мелким шрифтом: «Бен Фонг-Торрес». Бен тряхнул старыми связями и в последнюю минуту пропихнул-таки статью.
— Что это? — спросил Питер.
— Посмотрите на бас-гитариста, — сказала я. Этот снимок я изучала так долго, что он навсегда врезался мне в память. На переднем плане — Кевин Уолш с микрофоном у самого лица, только что не во рту. Билли сзади, в тени, лица почти не разглядеть, свет падает только на сильные руки и пальцы на струнах. — Это Билли Будро.
— И что?
— Не торопитесь. А я пока выйду.
Я ждала на крыльце. Подняла сверток с карандашами, вдохнула чистый запах дерева. Двадцать минут я стояла на крыльце, глазея на спешащих по своим делам собак, высматривая птиц в листве. Затем скрипнула пружинами кровать. На крыльцо вышел Питер и встал рядом со мной.
— Откуда это взялось? — тихо спросил он.
— Долгая история.
Мы постояли, глядя на дорогу. Закрапал дождь. Крупные капли оспинами метили красную землю. Я не знала, что сказать. Только надеялась: он понимает, что я чувствую себя некоторым образом в ответе за произошедшее с ним. И это единственное, что я сумела для него сделать.
— Теперь вы можете вернуться домой, — сказала я. — История даже попала в «Новости». Думаю, кое-кто хотел бы попросить у вас прощения.
— Когда-нибудь, может быть. Сейчас мой дом здесь.
— А эти числа на камнях? Что они значат?
— 13–10–13–1, — произнес он. — Л-и-л-а. Я взял восемь камней и написал имя дважды, потому что восьмеркой изображается бесконечность.