Я сижу на дерматиновом кресле в старом трамвае. Хриплый голос кондуктора сообщает что
—Трамвай дальше не едет. Конечная.
Пора принимать решение. Я хочу убивать. Я не хочу убивать. Я боюсь? Чего? Чего я боюсь сильнее, чем этой бесконечной круговерти серых, однообразных, тупых дней. Голос за псиной смеется:
— Ты хочешь поговорить об этом?
Из обломков телефона судорожно орет парень с пальцами музыканта.
— Не отвечай ему! Никогда не отвечай ,слышишь!
Постепенно его голос сливается с голосом безумной бабки, а затем превращается в мой.
Мальчик с эскимо улыбается, глядя на меня с пустой улицы, пустого города.
— Ты хочешь поговорить об этом?— Спрашивает меня мой собственный голос за спиной.
Охотничий нож лежит на антресоли за банками с огурцами. Пистолет там же. Я медленно растягиваю губы в улыбке
— Да, хочу!
Старый дом
Я прихожу в себя. Открываю глаза. Долго рассматривая закопченный потолок с длинными разводами трещин. Я знала в нем каждую трещину. Губы подрагивают. Едва сдерживаемый смех прорывается хриплыми всхлипами. Бабкин дом. На двери множество замков. Старых, ржавых амбарных. Для интереса дергаю. Заперто Сажусь. Главная комната с просиженным диваном, покрытым серым шерстяным пледом в катышках, местами проеденный молью. Чахлые растения на подоконниках, с желтыми понурыми листьями. Полив их никак не спасет. Клубы пыли по углам. Чистый угол только один с иконами, под которыми висит пожелтевшая надпись “Не отвечай ему! Никогда не отвечай!” Когда бабка наказывала меня, я часами стояла перед этой надписью. Привычно встала на колени. Надпись оказалась значительно ниже взгляда. Я выросла? Или дом стал меньше.
—Я никогда не буду отвечать ему. Я никогда не буду отвечать ему. Я никогда не буду отвечать ему. Я никогда не буду отвечать ему.
Я часами стояла в этом углу, повторяя одну и ту же фразу. Для меня это так же привычно и естественно, как дышать. Эй, ты же хотел поговорить со мной! Что же ты молчишь? Я ведь уже ответила тебя. Иронично.
Я стою на коленях до тех пор, пока не начинаю чувствовать онемение. Вставать все еще нельзя. Кто мне запретит? Никто. Но я все еще стою на коленях. Вставать нельзя. Стук сердца медленно сливается с гулкой минутной стрелкой, в старых часах с кукушкой. Кукушка давно сломана. Кровь шумит в висках. В глазах темнеет. Колени нестерпимо болят. Вставать нельзя.
—Я никогда не буду отвечать ему. Я никогда не буду отвечать ему. Я никогда не буду отвечать ему. Я никогда не буду отвечать ему.
Я шепчу сухими потрескавшимся губами. Если сначала мой голос эхом разносился по комнате, то теперь я сама едва его слышу. Теряю сознание. В забытьи, слышу тихий смех и мой голос спрашивает:
— Ты хочешь поговорить об этом?
— Да, хочу. — где-то щелкает один замок. Я уже все придумала. Чего мне боятся? Но, что скажут люди? Про маму? Про бабку? Про Маришку? Какая мне разница. Их уже нет. Им все равно. Я лежу на дощатых полах, проеденных насекомыми и мышами. Я ненавидела этот дом. Встаю. Опухшие колени нестерпимо болят. Как же я устала. Чуть пошатываясь медленно, преодолевая боль, опускаюсь на колени.
—Я никогда не буду отвечать ему. Я никогда не буду отвечать ему. Я никогда не буду отвечать ему. Я никогда не буду отвечать ему.— Бесполезная глупая мантра. Я уже ответила ему. Я уже не первый раз ответила ему. Хриплый смех снова разносится по комнате. Как я оказалась здесь впервые? Меня привезли родители. Нет! Неверно. Меня привез кто-то другой.
— Ты хочешь поговорить об этом?— вкрадчиво спрашиваю саму себя и сама себе отвечаю:
— Да, хочу.
Щелкает второй замок. Голос, который я слышала с детства. Я думала,что бабка тоже слышит его, но нет. Она никогда не слышала, она никогда не знала, о чем спрашивал меня голос. Где я услышала эту фразу? Кто сказал ее первым? Я не помню. Помню. Смутное воспоминание,с которого словно смахнули толстый налет пыли. Женщина в очках с добрым взглядом.
— Ты хочешь поговорить об этом?
Я ее ненавижу.
— Да, хочу.
Щелкает третий замок. Я могу выйти. Вот только хочу? Кажется, здесь будет безопаснее. Не мне. От меня.
Я сижу перед незапертой дверью. Изучаю трещинки, потертости, следы от цепей и замков. Мне надо открыть дверь. Просто встать, повернуть ручку и, чуть надавив, открыть дверь. Нежелание и сопротивление мешают хуже цепей и запоров. Здесь, в доме тихо, спокойно. Здесь нет никого. Зачем выходить? Я не хочу знать, что там за дверью. Голос за спиной смеётся. Если вы хотите двигаться дальше , выйдите из зоны комфорта, кажется так говорят уверенные и успешные буквально из каждого утюга. Я б не отказалась знать, где моя зона комфорта, где мне спокойно и уютно. Пять кварталов, лесопарк и окраина леса, лезут в голову неприятные мысли. Встаю. Осторожно трогаю старую, потёртую ручку. Вздыхаю и поворачиваю, открывая дверь настежь. Делаю шаг.
Девочка лет пяти сидит на залитом кровью полу. Чуть в стороне кровавый комок, кажется, он был моей сестренкой. Девочка на полу — я. С моего места виднеется тело отца в коридоре. Слышится бормотание матери:
— Он все равно был плохой.
И смех.
Боясь наступить в лужу крови, иду к двери. Меня не видят. Все правильно. Это мой самый большой страх — моя память. Девочка провожает меня взглядом и улыбается. Ей бы плакать. Поворачиваю ручку, выхожу.
Девочка двенадцати лет, подросток. Ножки веточки, ручки веточки. Сжимается в углу, закрывая голову руками. Пьяная мать бьет скалкой и что-то орет, а потом падает в кровать. Девочка ждет. Девочка улыбается. Я улыбаюсь. Мать храпит. Плотно закрываю окна. Затыкаю вентиляцию. Включаю газ. Прикидываю время. Я умная. Очень умная.
— Ты все равно была плохой. — закрываю дверь в квартиру. Выхожу в подъезд.
Холеная женщина-психолог спрашивает меня:
— Ты хочешь поговорить об этом?
Я молчу, качаю головой и сжимаюсь в комочек.
Я пришла вовремя, чтобы убрать тряпки из вентиляции и до того, как кто-то что-то учуял. Хорошие девочки так не поступают. Я подумаю об этом. Выхожу вслед за психологом из кабинета.
Я выхожу из школы, дрожа в мокрой кофте на холодном осеннем ветру. Мне пятнадцать. Девки хотят, чтобы я купила им водки. Улыбаюсь. Легко.
Таблетки снотворного, иначе бабка не засыпает, у меня уже заготовлены. В новостях будут истерить о том, что дети отравились паленым алкоголем. Я умная.
— Они все равно были плохими.
— Ты хочешь поговорить об этом?
Я молчу.
Прохожу мимо пьющих, еще смеющихся девиц. Заворачиваю за угол.
Игорь. Тридцать ударов ножом. Мне понравилось. Это приносило мне такое удовольствие, а он еще удивлялся, как я могут смеяться и убивать.
— Он все равно был плохой!
— Ты хочешь поговорить об этом?
Я молчу.
Потом был мудак на машине. Забравший бабку и Аринку.
— Он все равно был плохой!
— Ты хочешь поговорить об этом?
Я молчу.
И девка эта, в дорогом костюме и очках она тоже плохая. Они все плохие!
— Ты хочешь поговорить об этом?
Я молчу. Я смеюсь. Я все еще иду по своим страхам.
Бесконечно блуждаю в лабиринте, из которого нет выхода. Я устала. Мне хочется остановиться. Мне хочется отдохнуть, но я иду и иду. Я вижу каждого из тех, кого забыла, кого захотела забыть, так как они были плохие, то я же дала хорошо. Правда? Почему-то мне в это не верится. Я слишком умная для самообмана и после того, как открыты все двери, их уже не закрыть. И да, парня с пальцами музыканта, я придумала.
***
— Это вот она? — стажер робко заглянул в окошечко палаты.
— А ты кого ожидал увидеть? — фыркнул главврач больницы и потянулся за сигаретой.
— Здесь же курить нельзя!— Возмутился стажер.
— Если нельзя , но очень хочется, — отрезал главврач.
— А это точно она? Ну вдруг экспертиза ошиблась?
Глав врач почесал затылок и вздохнул.
— Экспертиза не ошиблась. Да и она все признала. Все сто тридцать два эпизода. Ее бы еще долго ловили, если бы… Она умная.
— Если бы что?
— Если бы сама не пришла. Она устала.
За дверью палаты, уставившись невидящим взглядом в угол ,сидела довольно молодая и странно ухоженная для этого места женщина. Она не казалась больной. Просто иногда спрашивала.
— Ты хочешь поговорить об этом?
А потом долго молчала.