— Сколько слов! — прошепелявил Бобби, неслышно, благодаря своим мягким башмакам, выходя на террасу и останавливаясь подле Карди.
Китайский сановник приветливо помахал ему навстречу пушистым хвостиком, а отпрыск английской аристократии радостно залаял.
— Подарок вам, Тото, — пробормотал Бобби, вытаскивая коробочку из кармана. — Купил в Париже прошлой весной.
Тото предоставила Ионафану заняться дальнейшим приведением в порядок его шерсти, вскочила на ноги и открыла коробочку. От восторга у нее перехватило дыхание, она бросилась к Бобби и поцеловала его, в экстазе размахивая шагреневым портсигаром.
— Как листочек, тоненький, — говорила она. — О, дэдди, подумай…
— Для "Золотых снежинок" годится, — серьезно объяснил Бобби. — Я, разумеется, примерил сначала.
Они вместе уложили в портсигар дюжину папирос. На террасу вышел Чарльз Треверс в сопровождении лакея, который нес кофе.
Карди встретился с ним впервые в Париже, затем он оказался в Гамбурге и далее — здесь, в Копенгагене. Карди нравился молодой американец, очень богатый, воспитанный, прямой юноша, на котором лежал отпечаток какой-то необычайной и приятной чистоплотности, составляющей, по-видимому, торговое клеймо молодой Америки. Он извлек на свет Божий неизбежные чайные розы и небольшой таинственный сверток, перевязанный ленточкой и завернутый в папиросную бумагу, из которой выглядывала черная мордочка. Тото схватила сверток, сорвала бумагу, и на нее залаял крошечный щенок.
— Вы посмотрите на его ошейник, — сказал, улыбаясь, Треверс.
Тото нагнула голову щенка и увидела на ошейнике, величиной с браслет, золотую пластинку с надписью: "Саул. Принадлежу Гардении Гревилль. Счастливый песик!"
Тото довольно рассмеялась, глядя на Треверса поверх маленькой эбеновой головки.
— Какие милые мысли приходят вам в голову! — сказала она. Чарльз вспыхнул, а Карди подумал с состраданием: "Бедняга!"
Они пили кофе с тортом на террасе, и Скуик (Squeak (англ.) — писк, визг.) разливала. (Довольно упомянуть, что ее настоящее имя было Вильфрида, чтобы люди сообразительные догадались, откуда пошло это прозвище.)
Скуик была родом из Австрии, и девять лет тому назад Карди впервые беседовал с ней, — наряду с несколькими дюжинами других кандидаток она предлагала свои услуги в качестве гувернантки. Тото присутствовала при этом, и каждая кандидатка считала долгом расточать нежности по ее адресу. Скуик не нежничала: она вошла в своей клетчатой блузе и темной юбке, в шляпе, которая явно была приобретена по необходимости, а не для украшения, посмотрела на Карди робкими голубыми глазами и очень просто объяснила, что ее бросил муж. Карди тотчас же угадал, что за топорной, спокойной внешностью скрывается существо, страдающее так же, как он.
Он безжалостно спросил:
— Вы все еще любите его?
И Скуик с тихим достоинством, слегка краснея и чуть не плача, откровенно ответила:
— Конечно, люблю. На следующий вопрос:
— Нет, детей у меня нет. Мне всегда хотелось иметь ребенка.
Тото серьезно сказала:
— Как вы думаете, могли бы вы полюбить меня?
Скуик, разумеется, обожала ее все эти годы и невероятно баловала.
Сегодня, одетая в лучшее свое платье, которое Тото выбрала для нее в Париже, а Скуик испортила, насадив ненужные украшения и доделав длинные рукава, — Скуик улыбалась, слушала и была довольна всем миром. За Чарльза она не огорчалась, хотя и была искренне расположена к нему. На ее взгляд, ему повезло уже тем, что посчастливилось влюбиться в такую Тото. Они с Тото одинаково свободно говорили по-немецки и по-французски. Иной раз переходили на английский. Тото нравился акцент, с которым говорила по-английски Скуик.
Скуик смотрела на собравшихся и думала о тем, как все они милы, и в тысячу первый раз отмечала про себя, до чего красив Карди. Он был из типа жгучих брюнетов, которые либо слишком бросаются в глаза, либо производят особенно благородное впечатление. При полном отсутствии самонадеянности в нем была какая-то особая, проникновенная ласковость, выделявшая его среди других; и даже будь он обезображен, искалечен, в фигуре и посадке головы сохранилось бы подкупающее, изящество — признак истого спортсмена и тренированного жизнью человека. И ростом он был в шесть футов три дюйма без башмаков; черные волосы, начинавшие серебриться на висках, красиво обрамляли смуглое лицо; глаза у него были серые, с очень темными короткими густыми ресницами, которые унаследовала от него Тото.
Он уже со школьной скамьи играл в карты, за что и получил свое прозвище[1] которое так и осталось за ним на всю жизнь. Родители — ирландцы, поглощенные охотой и скачками, научили его правилам игры, которые Карди запомнил раз навсегда. Он славился тем, что во все игры играл мастерски и по крупной.
Имея небольшой доход со своего состояния, он благодаря карточной игре мог окружать роскошью Тото и Скуик.
Ко дню рождения он подарил Тото нитку жемчуга, приобретенную на деньги, выигранные в бридж в Лондоне, куда он незадолго ездил по делам. Тото и Скуик из-за Давида и Ионафана оставались в Париже, где и ждали его.
Как это ни странно, Тото не стремилась домой. Она любила эту бродячую жизнь: дом связывался в ее представлении с кучей скучных родственников и с вечно вспоминающим выражением лица у отца.
Чарльз и Бобби неохотно удалились часов около шести, и Тото сообщила Скуик об их планах — "только вы и я и дэдди!".
Они отправились в такси в итальянский ресторанчик, помещавшийся у дороги на полпути к вершине скалы. Сверху свешивались кусты дрока и терновника; внизу, на террасе, густо разрослись гвоздики и розовая герань: брызги морских волн посеребрили края их лепестков. Дальше скала обрывалась отвесно в море; сплошной, бесконечный сад из роз, фиалок, страстоцвета казалось Тото, когда она подъезжала с отцом к ресторану. Знаменитый итальянский оркестр мягко наигрывал что-то; одна из внутренних комнат была отведена для танцев.
Тото взволнованно ущипнула Скуик за руку, глаза ее сияли, на губах дрожала улыбка.
Скуик с гордым удовлетворением замечала, что Тото привлекает общее внимание, танцуя с Карди, На ней было бледно-розовое платье с серебряным поясом и серебряные туфельки на узких ножках. При всей своей стройности, гибкости она дышала силой и здоровьем. Кожа была безукоризненно свежа, очень густые волосы круто вились и блестели.
Она смеялась, говоря что-то Карди, и смех был совсем детский, безыскусственный и подлинно счастливый.
В этот вечер она в первый раз прибегла к губной помаде, и Карди бранил ее за это.
— Мне семнадцать лет, прошу не забывать, — отвечала ему Тото.
Подавали мороженое из дыни, утку, как всегда в день рождения Тото, и маленькие сливочные сырки, и салат, а вначале коктейль, больше ничего ни Карди, ни Тото не любили пить, как говорила Тото.
Лениво оглядываясь кругом, Карди задавался вопросом, не следовало ли предложить Чарльзу и Бобби явиться позже. Тото должна танцевать сегодня без передышки. Взгляд его оживился, остановившись на одном столике, у самого края террасы. За ним обедали мужчина и женщина, но не женщина заинтересовала Карди. Он вставил свой монокль в глаз, вгляделся пристальнее, потом вынул монокль, отвернулся и принялся за еду.
Тото проследила за его взглядом и спросила:
— Кто эта красивая женщина за столиком подле оркестра, дэдди? Я уверена, что видела ее где-то и его тоже.
— Это, кажется, Марта Клэр, из кафе Капуцинов, — отозвался Карди.
— А он кто такой? — настаивала Тото. — Я знаю наверное, что видела его где-то — ужасно красивый, правда?
Скуик неуклюже повернулась на стуле: стоило Тото заинтересоваться кем-нибудь, как Скуик испуганно настораживалась.
— Мне хочется, чтобы он обернулся, — весело щебетала Тото.
Карди продолжал есть утку, но легкая улыбка пробегала под коротко остриженными усами. Чего ради Доминик Темпест здесь, в Копенгагене? И как это ему удалось убедить мадмуазель Клэр сопровождать его?
Некоторое время он думал о Темпесте. Ему сейчас лет тридцать шесть, должно быть. Пошел по дипломатической части после войны.
Небо! Как в свое время Ник Темпест, он и Билль потешались над старшим братом Ника!
Он не имел ни малейшего желания нарушать tete-a-tete Темпеста, и, танцуя, старался держаться подальше от его столика, но они неожиданно наткнулись на Темпеста, когда тот возвращался после разговора по телефону, и Тото тотчас крикнула:
— Дэдди, да это же мистер Темпест!
Темпест сразу остановился.
— А это… да неужели же это Тото? — спросил он. Тото кивнула головой:
— И совсем взрослая!
— Да, совсем! — согласился Темпест, улыбаясь Карди.
Тото снова обратилась к нему:
— Дэдди говорит, что с вами сидит Марта. Клэр; мне так хочется познакомиться с ней, прошу вас.
— Увы, это не мадмуазель Клэр, — не задумываясь, ответил Темпест. — Эта дама — жена одного делового знакомого.
— Красивая, правда? — не унималась Тото, — волосы какие чудесные!
Темпест кивнул, улыбаясь, поболтал с Карди и отошел.
Оглянувшись назад, он снова бросил взгляд на то, что его пылкому ирландскому воображению казалось большим розовым цветком на серебряном стебле.
Вот какова дочка Гревилля, которую он смутно помнил маленьким ребенком с очень тонкими прямыми ножками, очень большими зелеными глазами и очень ровным носиком, обсыпанным веснушками, необычно ласковым ребенком.
С такой кожей, с такими глазами через год-два она будет ошеломляющей красавицей.
Немного погодя Марта Клэр сказала ему с загадочной улыбкой:
— Вы, видимо, увлечены, мой друг! Jeunesse eternelle (вечная юность) околдовала вас.
Она смеялась, но голос звучал совсем невесело.
— Я знал их: мужчину — со дня рождения, — вежливо пояснил Темпест. — Поместье его родителей расположено рядом с моим. Он танцует с дочерью.
Марта пропускала между пальцами свою дивную жемчужную нить. Глупо, конечно, ревновать, она это прекрасно понимала, но Никко так трудно было завлечь и, несомненно, еще труднее будет удержать.