Она глубоко вздохнула, присела к письменному столику и написала записку мадам Ларон с просьбой выдать подателю ее вещи.
Когда мальчик-рассыльный ушел с запиской, она побежала в ванную комнату.
О, краны, которые без всяких усилий с твоей стороны подают горячую воду! Несколько минут, и ванна наполнена до краев! А полотенец, полотенец-то сколько!
"Я никогда в жизни не ценила так полотенца, как сейчас!" — подумала Тото.
Она лежала в ванне, временами высовывала одну белую ножку из воды и помахивала ею от избытка радости жизни.
Когда она вышла из ванной, горничная развешивала вывернутые платья. Тото накинула черное крепдешиновое платье с нефритовой пряжкой на поясе, натянула маленькую черную шляпку на свои огненные волосы и отправилась к парикмахеру — вымыть, надушить и уложить волосы.
— Жасмин де Коти, — назвала она свои любимые духи и вышла от парикмахера, напоминая курчавую и гибкую веточку жасмина.
Наконец, вернувшись к себе, она вызвала номер Ника.
— Алло, алло…
Молчание. Снова — алло… Сердце Тото бешено колотилось. Казалось, если Ник заговорит с ней, она не в состоянии будет слова сказать, так пересохло у нее во рту.
Ответил всего только слуга.
Оказалось, что мсье нет дома.
— Мсье Темпест в отъезде?
— Мсье возвращается сегодня из Лондона.
Тото, дрожа, поблагодарила говорившего. О, придется еще ждать! Сейчас всего три часа. Три часа десять минут, в сущности; но что считать минуты?
Надо будет дать ему время, чтобы переодеться и пообедать. В девять часов она отправится на авеню Ставрополь — звонить не станет, а прямо войдет и спросит Ника.
Не пойти ли гулять? На Енисейские поля хотя бы… Там она посмотрит, как дети катаются на осликах или кружатся на маленьких каруселях.
Был солнечный день; небо синее и белое, с пушистыми белыми облаками. Деревья стояли серебристо-зеленые или того нежного зеленого оттенка, в котором есть уже намек на изумрудный.
Казалось, все милые крошки Парижа высыпали на воздух. Тото наблюдала, как они тряслись на маленьких пони, выставив в стороны толстые ножки, с торжественным выражением на мордочках, явно проникнутые важностью момента и своих успехов.
Какие они все хорошенькие! Какая у них нежная, чистая кожа, какие шелковистые волосики! Можно ли их не любить!
Тото вспомнила вдруг, как была шокирована Скуик, когда она сказала: "Я хочу бэби, точь-в-точь похожего на Ника".
Глядя на этих малюток, она снова думала, как было бы чудесно иметь крошку, похожего на Ника как две капли воды и принадлежащего им обоим, — живой символ счастливых часов, живое напоминание о любви, которая обессмертила себя творчеством.
И еще думала:
"Нет, не такая шапка — это чересчур взрослая, а пышная белая шапочка с большим помпоном, а на зиму — белая меховая шубка, и шапка с наушниками, и такие славные крошечные белые мокасины, как те, что я видела сегодня у Пине".
Она нарядила бэби Ника от рубашки до пальто, самым экстравагантным образом.
Проезжавший мимо в автомобиле мужчина замедлил ход, повернул, поравнялся с ней. Лицо его осветилось радостью, когда он выскочил из автомобиля и бросился к ней.
— Тото!
Это был Чарльз Треверс, вылощенный, приятный, как всегда.
Он схватил обе ее руки в свои, а глаза его засияли.
— Поедем со мной пить чай!
Он помог ей сесть в автомобиль, и они покатили, раньше чем Тото, застенчиво улыбавшаяся, успела сказать что-нибудь, кроме "Чарльз!".
Солнышко раньше времени выманило любителей чаепития. В Арменонвилле было уже полно. Оркестр играл, и несколько пар танцевало.
— Сядем снаружи, сегодня так хорошо, — предложила Тото.
Чарльз заказал кофе, которое подали в толстых белых чашках, вызывающе помеченных "3 фр. 50", но он до своего и не дотронулся. Он только смотрел на Тото, и почти в каждом его слове был вопрос.
Вместе с тем он посмеивался тем коротким нервным смешком, каким смеется мужчина, когда он и обрадован, и смущен.
— Тото, знаете, ведь это изумительно! Когда вы приехали?
— Только что! Утренним экспрессом из Вены.
— Из Вены! Я чуть было не поехал туда служить в банке. Знай я, что вы там, ни минуты не задумался бы. Вы были у фрау Майер?
Тото кивнула головой. Она чувствовала, что не в состоянии говорить о Скуик.
Она только взглянула на Чарльза, но он сразу угадал — так сильна была его любовь. Он сказал:
— Она была чудная, правда? Воображаю, как обрадовалась вам. Вы, верно, поехали, узнав, что она больна?
— Нет, я убежала, — ответила Тото со слабым намеком на улыбку.
— О, великолепно! — Чарльз смеялся, не зная сам, чему он смеется. — Вот я и говорю… да возьмите пирожное — здесь они, право, неплохи. С кем же вы здесь? С миссис… миссис Гревилль?
— Я не знаю, где моя мать, — отозвалась Тото, делая вид, будто с увлечением поглощает шоколадное пирожное. — Понятия не имею.
— Я читал, или слыхал, будто она возвращается через Нью-Йорк, — вставил Чарльз.
Слышал он и многое другое в Клубе Путешественников.
Тото вдруг сказала:
— Поедем дальше, Чарльз, хотите? Я… я, увидав вас… я вспомнила прежние времена… и… не могу… не могу…
Голос изменился, глаза налились слезами.
В автомобиле Чарльз взял ее за руку.
— Если бы можно было найти слова утешения, я бы сказал их, вы знаете, — хрипло заговорил он. — Я ведь знаю, как вы… вы и Карди… любили друг друга. — Рука, державшая ее руку, дрожала, и лицо его было очень бледно. — О, Тото, может быть, вы все-таки согласитесь? Я не переставая думал о вас. Вы так одиноки сейчас. Я… если вы не любите меня, как нужно, если вам не хочется выходить замуж, — клянусь вам, вы будете свободны, будете жить собственной жизнью, пока не найдете, что сможете. Я не могу примириться с мыслью, что вы одна, что некому присмотреть за вами. Я хочу беречь, охранять вас. Тото, неужели бесполезно просить вас?..
Тото сжала ему руку.
— Чарльз, милый…
Он не дал ей говорить, быстро перебив:
— Хорошо, хорошо, понимаю. Оставим это, бедненькая крошка. Но… я буду ждать. Этого вы мне запретить не можете!
И он решительно заговорил о другом:
— В Вене плохо, верно, живется, — страшная нищета, да?
Тото кивнула головой.
— Да, было трудно. Продукты все очень дороги и дрова, а молока никогда почти и не видишь. Скуик только и питалась, что свеклой и луком. Расплакалась, когда у нас было в первый раз мясо на обед.
Чарльз геройски болтал о том, как он жил это время в Лондоне и Париже, а серые глаза меж тем настойчиво допытывались. Она очень похудела, но есть в ней и другая перемена. Какая же? Неужели? Возможно ли?.. Сердце его сжалось, как от физической боли.
Он часто говорил себе: раз Тото не любит меня, она может в один прекрасный день полюбить кого-нибудь другого. Но как бы мы в скверную минуту ни старались представить себе наитягчайший для нас удар, мы не можем заранее перечувствовать все то, что он принесет нам с собой, когда, наконец, разразится.
"Но если она любит, кто же он? — сокрушенно вопрошал Чарльз себя. — Кто он?"
Он повез Тото к Серинье и купил ей большую круглую коробку шоколада с картиной, изображавшей Версаль, на крышке, под стеклом; он повез Тото в цветочный магазин на площади Вандом, закупил чуть ли не весь и отвез цветы к ней в комнату, в "Ритц". Они заполнили чуть ли не всю комнату: оранжевые бутоны роз, связанные в плотные, невыразимо изящные викторианские букеты, и большие пунцовые розы на длинных-предлинных стеблях, и сирень белая и пурпурная, экзотическая, без всякой листвы; красивые толстые кисти покачивались на голых, цвета нефрита, стеблях.
"Без десяти семь, — думала Тото, — еще два часа ожидания".
Она пообедала в grill-room отеля, но, как она ни растягивала обед, чашка бульона, котлета и соус из шпината отняли у нее всего час.
Тяжело вздыхая, поднялась она в читальню и принялась изучать газеты, что ей скоро смертельно надоело.
Наконец, половина девятого! Она поспешила наверх, пригладила волосы щеткой, обрызгалась духами — за ушами и верхнюю губу и шею, — пожалела, что у нее нет нового платья и нового вечернего манто, выбрала, наконец, прелестную накидку из серого шифона с беличьим воротником и сбежала вниз по лестнице.
Ник жил в старом корректном здании старого корректного квартала. Тото еще днем произвела рекогносцировку — проехала мимо. Консьерж поднял ее наверх в лифте и оставил у дверей квартиры, снабженной целомудренным металлическим звонком.
Она нажала кнопку. Послышались ровные шаги, дверь распахнулась.
— Мсье Темпест?
Слуга объяснил, что имеется телеграмма: мсье опоздал к одиннадцатичасовому поезду и выехал в два часа экспрессом.
— Если поезд не опаздывает, мсье будет здесь через три четверти часа, — закончил он.
— Я подожду, — сказала Тото и вошла в переднюю.
Анри поднял брови, запер дверь и пригласил мадам, "если она соблаговолит последовать за ним", в большую комнату, где стоял маленький стол, уже накрытый к обеду, рояль, несколько глубоких кресел и очень стильный письменный стол.
— Не прикажете ли, мадам, чашечку кофе?
— О нет, благодарю вас.
Анри удалился с поклоном.
Комната Ника, его собственная… когда-нибудь, скоро, наверное, их комната.
Она сообщалась с его спальной — длинной, узкой, очень высокой комнатой. Вместо обычного туалета старенький гримировальный столик из темного красного дерева и очень низкая кровать, покрытая просто куском темно-синего атласа; ничего декоративного, кроме прекрасных гобеленовых ширм, и — на отдельном столике — большой бронзовой фигуры Пана, насвистывавшего, закинув голову, на свирели. Все. Только на спинке стула висел еще аккуратно сложенный халат из пестрого фуляра.
Тото оглянулась кругом и внимательно прислушалась: ни звука. Тогда она схватила халат в руки, зарылась в него на секунду лицом, затем торопливо водворила его на прежнее место и вернулась в первую комнату.
Огромный диван оказался удивительно уютным, но… о, до чего медленно ползло время!