— Да п… — закончить фразу я не успела. Потому что в эту секунду дома вдруг резко стемнело. Я сглотнула, пытаясь внять реальности. Свет отключили. Просто взяли и отключили.
Сердце в груди начало ускоряться, удар за ударом, вверх-вниз. Воздух куда-то неожиданно подевался, и как бы я не пыталась заглотить побольше, насытить легкие кислородом не получалось. А потом и руки затряслись. Я даже челюсть сомкнуть не смогла, боялась, что зубы будут колотить друг по дружке. Меня словно поймали в клетку, схватили в замок, сжимая до разрыва связок.
Тот день всплыл. Опять. Картинка за картинкой. Слово за словом.
В перепонках отбивал басами противный мужской голос, смех… мерзкий, липкий и обжигающий. Все волоски на коже встали как по команде.
И я рефлекторно потянулась к руке Ильи. Ведь он все еще стоял рядом, его тепло не давало мне погрузиться в темноту собственных воспоминаний.
— Не уходи, п-пожа-луйста, — еле выдавила из себя я фразу, а может и крик о помощи.
Илья
— Не уходи, п-пожа-луйста, — чуть ли не плача произнесла Даша. А когда ее рука коснулась моей, я вообще опешил. Но не столько меня поразило внезапное притяжение со стороны девчонки, сколько ее голос, и дрожащие пальцы.
— Эй, что с тобой? — растеряно спросил я, пытаясь вглядеться в лицо напротив. Однако света не было, темно до ужаса, ничего не видно. Единственное, что я отчетливо ощущал и слышал, это громкое дыхание Дашки. Будто она пытается схватить побольше воздуха, будто захлебывается, будто тонет под напором массивной морской воды. Вся моя злость в момент улетучилась. Ну не сволочь же последняя, чтобы продолжать точить зуб. Да, Лисицына в последние дни меня знатно раздражала. Мало того, что дома они с мамочкой прописались, так еще и одна школа, да одна парта.
Как видел девчонку, внутри моментально все вскипало, хотелось сделать ей больно, хотелось заставить плакать и вообще, чтобы она ощутила на своей шкуре то, что ощущал я. И вот вроде бы радоваться надо, Дашку трясет, голос охрип, зуб на зуб не попадает от волнения. Но мне почему-то не радостно. Совсем наоборот. Страшно стало. Мерзко от самого себя. Неужели это я ее так довел, что она сейчас еле живая.
— Не ухо-ди, п-пожа-луйста, — всхлипнула Лисицына. У меня от ее слов у самого мороз по коже побежал, будто там за стеной маньяк с бензопилой сидит, и если я выйду, то девчонку покромсают. Долго не думая, вытащил из кармана телефон свободной рукой, за вторую держалась Дашка. Включил фонарик и навел его на потолок. Вот теперь хоть как-то можно было разглядеть лицо мелкой, только лучше бы мы остались в темноте. Глаза у Лисицыной вроде и красные были, но до безумия стеклянные, как у куклы мраморной. И ресницы ни разу не опустились, за минуту так и не моргнула. Смотрела вроде на мою грудь, а вроде и сквозь меня.
— Даша, — тихо и аккуратно попытался позвать ее по имени, но девчонка, словно не со мной сейчас была. Мне вдруг и самому стало не по себе. К горлу ком подкатил, хотелось вдохнуть глубоко, наполнить легкие. Однако вздох никак не шел, вернее, шел, но как-то не так.
Долго не думая, я просто переплел свои пальцы с Дашкиными, и потащил ее за собой на балкон. Там можно открыть окно и вообще хоть немного светлей будет. Девчонка не сопротивлялась, семенила следом, но руку мою сжала настолько сильно, что аж ногти впились в кожу. Вот это да. Видимо что-то конкретно ее напугало, по крайне мере, человек в долю секунды не меняется просто так. Я светил фонариком на пол, чтобы мы не дай Бог не сшибли мебель или она нас. Иногда оглядывался и ловил себя на мысли, что сейчас Дашка выглядела, как маленький котенок, над которым издевались дети. Такие обычно с опаской смотрят потом на людей, не подходят близко, и всегда ждут чего-то… камнем в шею, ногами по ребрам или колбасу, напичканную иглами.
Оказавшись на балконе, хотя это больше походило на лоджию, я планировал оставить Лисицыну и сходить на кухню за водой. Однако она вновь взмолилась не оставлять ее. Ну не сволочь же я. Даже если ненавижу Дашу, даже если хочу, чтобы она с мамашей поскорей свалила восвояси, сейчас просто не могу оттолкнуть. Все нутро противится. Если человек нуждается в помощи, пусть и не самый любимый, не самый приятный, я все равно помогу. Такая уж натура. От самого себя не сбежишь.
На балконе было не особо светло. В соседних квартирах огоньков тоже не наблюдалось, значит не мы одни такие. Я открыл окно, и теплый осенний ветерок ворвался в узкое пространство, позволяя, насытится кислородом.
Решил сесть на пол и Дашку потянул за собой. Она покорно опустилась рядом, коснувшись своим плечом моего.
Поразительная картина, и слов-то нет описать. Вечер, темная комната и мы с Лисицыной сидим, держась за руки. Она смотрит перед собой, а я на нее. Она едва дышит, и мне почему-то дышать тяжело. На языке столько вопросов, но задать ни один не решаюсь. Ладно, посидим так немного, потом свет включат, и разойдемся по разным комнатам. Только бы она дрожать перестала, и слезы на лицо не скатывались. Остальное уже не имеет значение, если честно.
— Т-ты ведь… не уйдешь? — разрывает тишину голос Дашки. Мне требуется больших усилий, чтобы вообще разобрать ее реплику. Говорит так тихо, почти шепотом.
— Пока ты не успокоишься, не уйду.
— Только маме не говори, пожалуйста? — кажется, она всхлипывает. Но освещение от телефонного фонарика такое тусклое, да и лежит он далеко, просто не дает тьме поглотить помещение до конца.
— Почему?
— Она думает, что все давно в прошлом.
— Ты боишься темноты? — вопрос с языка слетает быстрей, чем я успеваю подумать, а надо мне ли знать эту подробность жизни едва знакомого человека.
— Звуков в темноте, голоса… — Дашка поворачивает голову и смотрит на меня из-под густых ресниц. Вроде и тускло, вроде и видимость почти нулевая, а меня пробирает от ее взгляда. Там отчетливо, большими буквами, читается страх. А еще мольба, как у невинного и бездыханного животного. Сглатываю ком, который затесался в горле. Откидываю дурные мысли, и тут Лисицына вдруг подает голос.
— Мне было шесть. Знаешь, дети очень доверчивые. А он был таким набожным.
— Что… — хрипит мой голос, но девчонка будто пропускает мимо реплику. Смотрит так внимательно в мои глаза, словно ищет там, ищет надежду, ищет спасательный круг. Снова сглатываю.
— Он часто играл с детками, конфеты раздавал. Его все родители любили. Добрый дядечка, который помолится за вашего малыша. В тот день было солнечно, и я вышла во двор к девочкам. А их не было. Зато был он. Улыбнулся и протянул конфету. Предложил поиграть с ним… — Дашка замолкает, делая глубокий вдох. Ее зрачки слегка расширяются, и теперь уже, кажется, она смотрит не на меня. Будто погрузилась в свои воспоминания.
— Я знала, это хороший дядя. И все родители знали, что он хороший. В церковь ходил. Собирал деток у себя. Подарки мастерил им. Шутил и играл. Поэтому пошла с ним, не задумываясь. А он… он завел меня в комнату без окон, закрыл дверь и потушил свет.
— Твою мать… — сорвалось у меня. В груди защипало, так если бы два крюка воткнули и подвесили к стенке. А в животе словно ледяная яма образовалась, куда бухнуло сердце и замерло в диком оцепенении.
— Сел рядом… Я хотела уйти, пыталась. Но он сказал, что, если я не буду паинькой, будет больно мне и… маме.
— Даша, не надо, не мучай себя, — не зная, что и сказать, выдал первую и единственную фразу. Хотя внутри бушевала ярость. Она ведь была ребенком. А этот урод… Потом я оборвал себя, пытаясь в глазах девчонки разглядеть ответ на самый главный вопрос. Ее тело дрожало, а на лице ни капли эмоций. Будто их похоронили. И мне до одури захотелось найти конченного извращенца и разбить его голову об асфальт, бить до самого мяса, пока мозги не разлетаться в разные стороны.
Я сжал руку в кулак, упираясь ногтями в ладошки. Стиснул зубы, до хруста. А Дашка продолжала тонуть. Она тонула в своих воспоминаниях, в тех адских минутах, в дикой боли, в страхе, что пожирает тело, что заставляет гнить и разлагаться. Я вдруг вспомнил, как издевался над ней, как кричал, как угрожал, и стал сам себе омерзителен. С какой стойкостью девчонка держалась, каждый раз стояла и не падала духом. Хотя после такого любой бы сломался, а она не сломалась.
Я смотрел на нее.
Она смотрела сквозь меня.
Я боролся с желанием разнести все вокруг.
Она боролась сама с собой, с собственными воспоминаниями.
Я думал, что больше и пальцем ее не трону.
Она думала, о том ублюдке, что причинил ей боль.
Мне казалось, она разобьется прямо сейчас в моих руках.
Ей казалось, что мои руки — единственное спасание.
Да и к черту! Плюнул на все: на убеждения, на ненависть, даже на гордость. Потянулся к Дашке, и прижал к себе. А она впилась в мою грудь маленькими пальчиками, словно котенок, который никогда не видел улицу и сейчас ждет своего часа. Слезы еще больше хлынули с ее глаз, всхлипы стали звучат чаще.
Я же молча гладил Лисицыну по волосам, пытаясь передать хоть немного тепла. Но сам то и дело задавался вопросом, как же ей было страшно в тот роковой день. Как страшно до сих пор.
— Убить бы этого урода, — прошипел я, то ли сам себе, то ли в утешение Дашке.
— Его в больницу забрали, — шепотом ответила девчонка, не высовывая нос из моих объятий.
— Насильника в больницу?
— Что? Нет он… он… он просто… — Лисицына будто захлебывалась в собственных воспоминаниях, пытаясь произнести слова, которые ее могли бы сломать.
— Даша…
— Трогал, шептал всякие гадости, но… но не… не наси… — потом она закашляла, и я вдруг ощутил, как горло освобождается от удавки. Хотя до этого и глотка воздуха сделать не мог. От ярости сковало все, вены натянулись до электрического разряда. И вот она сказала «не насиловал». Я выдохнул. Мерзкие картинки испарились, и челюсть чуть отпустило.