Лялька снова начинает реветь, Вик сжимает руль, а я начинаю закипать по-настоящему. Они что, собираются молчать до самого Питера?!
— Так, у вас минута, чтобы рассказать, что происходит?! Что будет потом, узнавать не рекомендую. Итак, что с Сашей?
Всхлипы с заднего сиденья становятся громче, а я уже вспомнил все самые страшные болезни, о которых когда-либо слышал.
— Да, что же ты поделаешь — хлопаю себя по коленям — Вик, давай ты, я не выдержу этого.
— Беременна она — сухо отвечает Бельских.
Беременна...
В этот раз не могу говорить я, и усилившиеся рыдания Ляльки уже не кажутся мне неуместными.
Шок — слишком слабое описание того, что я чувствую. Теперь мне понятны слезы Ляльки и сжатые, как у бульдога челюсти Вика. У Саши будет ребенок, если ее организм справится. Да, я читал заключения из ее папки, и они неутешительны. Вздыхаю, хлопаю по плечу Бельских и выдаю стандартную речь о том, что все будет хорошо, Сашка справится, медицина шагнула... да плевать мне, если честно, куда она шагнула. Мне сейчас самому шагнуть в открытую дверь хочется, потому что Саша беременна от Бельских.
Или?
Всхлипы на заднем сиденье прекращаются, а Вик впервые за всю поездку поворачивается ко мне и смотрит так, словно я сейчас оскорбил его и всю его семью до седьмого колена.
— Что? — развожу руками — что опять не так-то? Я с вами не навязывался, могу вызвать такси и поехать домой.
— Она от тебя беременна, придурок — в спинку моего кресла прилетаю удар, а потом еще один — сволочь ты Межницкий! Сашка там... а ты, а ты... Останови, Вик! Пусть домой едет! Мамонт толстокожий!
— Ляль, успокойся, он в шоке.
Строгий голос Вика заставляет ее замолчать, но лучше бы она продолжала лупить в кресло и обзывать меня. Потому что я убит, размазан, меня нет. Не верю в свое счастье. Этого не может быть. Мы же даже не задумывались об этом, и сейчас... все события выстроились словно по линейке. — Я думал это твой ребенок, вы же собирались — говорю я.
— У нас не было ничего — бросает Вик.
— Не было — зачем-то повторяю я.
Вот теперь точно все сложилось, все стало понятным и простым. Потому, что мой ребенок и его мать будут жить со мной. Это не обсуждается. А если ребенка спасти не удастся — холодком заползает червячок сомнения и замирает где-то в груди. Нет, все будет хорошо. Как там я говорил про медицину? Шагнула она и далеко. Будут в моей жизни и Саша, и ребенок, зря я что ли строю большой дом.
— Что говорил тебе врач, Ляль? — поворачиваюсь к ней и с тревогой всматриваюсь в лицо — все плохо или есть шанс?
Глава 51
— Шанс есть — немного помолчав говорит Ляля — она поэтому там и лежит. Я проверила в интернете, клиника частная, хорошая, но врачи тоже не все могут. Никто не знает, что послужило причиной вчерашнего резкого ухудшения состояния. Все было стабильно.
— А подробнее? — нервничаю я.
— Он много говорил, а я так разнервничалась, что половину слов пропускала. Я же ничего не знала! Звонила ей все это время, разговаривали, но она ни разу даже не намекнула о беременности!
— Оля, что врач сказал? — не выдерживаю ее отступлений от темы.
Почему мочала — это мы у Саши выясним. Со мной все понятно, а сестре почему не говорила?
— Врач сказал, что у нее неправильно расположена плацента и рубцы, сказал, ей два месяца надо продержаться любыми способами, а там кесарево.
Киваю, больше своим мыслям, чем Ляльке. Клиника, говоришь, хорошая? Проверим сегодня.
Через два часа мы садимся в Пулково. Как ни крути, а частный самолет — это очень удобно, спасибо Бельских старшему.
Ночной Питер встречает нас моросящим дождем, и выйдя из здания аэропорта, мы сразу прячемся под ближайший навес. Питерская весна — отдельное время года. Никогда ее не любил. Поднимаю ворот куртки и впервые жалею, что у нее нет капюшона. Пытаюсь продолжить разговор с Лялькой, пока Вик вызывает такси. Чувствую, что это необходимо. Она как замороженная рядом со мной, не понимает как себя вести, бояться или нет. Видимо, Грозин ей ничего не рассказал. Оно и понятно, не для девичьих ушей информация. Сама она спрашивать не будет, догадываясь, что есть причины, по которым Грозин не упек меня за решетку.
— Ляль, я про Сашу все знаю, она сама мне рассказала. Вернее, отдала папку, а я прочитал.
В глазах девушки читаю удивление. Страха нет, выслушает. Коротко пересказываю как все было, как мы проводили расследование, как нашли Мирона и как наказали. Краски, конечно, значительно разбавляю, что-то умалчиваю или, чего уж там, привираю.
— Он теперь в тюрьме будет сидеть, да? — уточняет Лялька с надеждой.
— Да — отвечаю твердо — только это закрытая информация, поэтому Грозин и молчит.
Ляля кивает несколько раз и сжимает губы. Конечно, даже урезанный вариант истории получился не из легких, но она имеет право знать, чтобы не шарахаться от меня при каждом резком движении. Осталось с Сашей вопрос решить. Как она меня встретит? Сообщение ведь вчера прослушала, но не ответила ничего, видимо, плохо стало...
— Замерзли? — возвращается к нам под навес Вик.
— Немного — натягивает шапку на нос Лялька.
— Погода, дрянь — машинально соглашаюсь я, а сам цепляюсь за фразу «вчера прослушала».
Интуиция подсказывает, что это именно та точка, от которой я должен оттолкнуться. Начало начал и с ним связано все, что случится после... Телефон — следующий в цепочке. Достаю его замерзшими пальцами и, разблокировав экран, захожу в мессенджер.
Время. Теперь время.
— Ляль — поднимаю голову от экрана смартфона — во сколько звонил врач.
Язык переваливается во рту словно замороженный. Мне приходится делать усилие, репетировать каждое слово, чтобы оно получилось понятным. Предчувствие, мать его, острым лезвием режет кожу и заставляет захлебываться от боли.
— Два тридцать ночи — Лялька поворачивает ко мне экран смартфона на котором видны данные звонка.
Открываю мессенджер на своем телефоне. Сразу сфокусировать взгляд не получается, руки дрожат и цифры расплываются. Время отправки сообщения пятнадцать минут первого. Интервал ведь большой получился? Ведь возможно?
Нет. Врач мог позвонить только после того, как Сашино состояние стабилизировали. По времени получается так: прочла, почувствовала себя плохо и вызвала врача. Плюсуем время на оказание помощи, ну или что там понадобилось.
Сходится.
Причина — я. Если бы я не рассказал ей правду, Саша была бы в порядке.
Шуршание шин по мокрому асфальту возвращает меня в реальность. Вик помогает Ляльке сесть в машину и вопросительно смотрит на меня, а я так и стою с телефоном в руке. Он окликает меня, наши взгляды встречаются, а я не могу пошевелиться. Придавленный осознанием происходящего, стою и не обращаю внимание на дождь, ветер и сигналящее такси. У меня даже появляется мысль никуда не ехать, вернуться в здание аэропорта, ждать ближайший рейс на Москву.
Всего лишь на минуту я поддаюсь этой слабости, а потом решаю идти до конца. Сажусь в машину и, не отвечая на вопросы Вика, молю высшие силы об одном, чтобы Саше стало лучше. Только тогда я смогу поговорить с ней о нашем прошлом, о ребенке и о будущем.
Саша Лисицкая
Ненавижу больницы. С тех самых времен просто терпеть не могу, а здесь... уже почти два месяца нахожусь и, как говорит доктор, еще месяца два мы с ним вряд ли расстанемся.
Конечно, я не все время лежу, иногда гуляю по коридорам, а в хорошую погоду даже на улицу выходить разрешают. РазрешаЛИ, поправляю себя. После ночного кризиса многое останется только в моих воспоминаниях.
— Не вставать, не нервничать — отчитывает врач, догадавшись о причинах моего состояния — телефон буду выдавать на час, вечером, чтобы родным позвонить!
Он снова повторяет то, что я и так вызубрила. Врезавшиеся на подкорку диагнозы уже не пугают, потому что я здесь, а этого никогда не должно было случиться. Дешевый тест, купленный четыре месяца назад в сетевом супермаркете, показал, что все могут ошибаться. Исключений нет, я точно знаю и это единственное, что не дает мне скатиться в бездонную яму самобичевания.
Балансирую на грани.
Все правильно, но должно быть не так, и мне ничего не остается, как начинать привыкать к этой новой реальности.
Отвлекаюсь от мыслей. Голос врача становится громче.
— Вы понимаете, Александра Сергеевна? Кри-тич-но — растягивает по слогам врач — да, мы немного компенсировали деформацию шейки матки пессарием, но он бессилен при отслойке плаценты, а в вашем случае этот риск очень высок из-за ее расположения. Всего два месяца, Александра Сергеевна, потерпите, а на 26 неделе сделаем кесарево. Договорились?
Киваю, понимаю, постараюсь — больше ничего от меня не зависит.
Его цель — сохранить здоровье и жизнь мне и ребенку. Моя обязанность — выполнять все предписания. Всегда, даже если мой мир в очередной раз перевернется и придется искать свое место в нем.
Первую неделю, после того как вернулась домой, я провела в постели. В моей жизни больше не было цели, как и необходимости вставать по утрам. Я отомстила, получила то, что хотела и обрекла себя на бесцветное существование.
Реальность оказалась страшнее.
Я была пуста.
Как так получилось? Почему разрушить и уничтожить все оказалось легче, чем построить заново? Я пыталась жить, пытаясь заполнить себя чем-то новым, но ничего не подходило. Месть занимала слишком много места, чтобы ее можно было заменить чем-то простым и повседневным.
Дни шли, ничего не менялось, и я почти смирилась с этим. Потом был тест, маленькая полосочка бумаги, изменившая все за каких-то пять минут. Я была счастлива и, несмотря на диагнозы, верила, что все будет хорошо, пока не получила сообщение с неизвестного номера. Прослушала его несколько раз, запомнила каждое слово. Сначала молча наблюдала, как рушится мой хрупкий мирок, а потом был взрыв. Я не смогла сдержать эмоции. Плакала от обиды и счастья, испытывая боль и облегчение одновременно, словно что-то выломало ребра изнутри и я наконец-то могла свободно дышать.