Да… глупая была и наивная, влюблённая по уши Динь.
Павел снял пальто, повесив его на вешалку неподалеку от нашего столика. Одёрнул светлый вязаный свитер — его я как раз узнала, сама покупала в подарок, — и я поняла, что бывший муж действительно сильно похудел. И свитер, и джинсы — всё висело на нём, будто было на пару размеров больше.
Но меня это совсем не побеспокоило, я просто отметила факт, как бывает, когда видишь на улице сбросившего вес соседа. Да, молодец, похудел, спортом занимался или болел, какая разница? Не волнует. Не больше, чем бывшие и нынешние мужья Анджелины Джоли.
— Что пьёшь? — спросил Павел нейтральным тоном, садясь напротив. Он тоже смотрел на меня, но его взгляд не был таким же нейтральным, как голос. Я не знала, каким он был, предпочитала не анализировать, но то, что мне под ним стало неуютно — это точно.
— Фруктовый чай.
Павел поколебался, полистал меню. Видимо, хотел, как и прежде, взять со стола вторую чашку — а она тут стояла — и налить себе чаю из моего чайника. Вот только я не предлагала, а он не спрашивал. Спросил бы — разрешила. Что мне, чаю жалко? Я всё равно столько не выпью, а если выпью, до дома не дотерплю.
Заказал в итоге кофе, капучино. Это тоже было странно, как и сигареты на крыльце кафе — раньше Павел пил кофе, как и я, раз в месяц, и никогда не делал этого в кафе. Варил дома в турке по какому-то своему рецепту, очень сладкий кофе с корицей и сливками, и пил из маленькой белой чашечки. Он её не забрал тогда с собой, и я, подождав пару недель для очистки совести, выбросила её. Как и турку, впрочем. И много чего ещё из оставленных им вещей.
Я сделала глоток чаю, потом ещё один, и как раз когда ставила чашку на блюдце, услышала вопрос, сказанный тихим и словно неуверенным голосом:
— Как ты?
Подняла глаза, посмотрела на бывшего мужа. Он дико нервничал, я видела это так же ясно, как и снег за окном. Когда Павел нервничал, у него всегда чуть дёргались мышцы на лице, создавая ощущение нервного тика. Вот только подобное случалось с ним лишь в минуты крайнего, почти запредельного волнения.
И что его настолько волнует сейчас? Ну не я же.
— Отлично.
Я замолчала и сделала ещё один глоток из чашки, а Павел продолжал сидеть и смотреть на меня. Хоть бы он уже поскорее сказал то, ради чего позвал меня в это кафе, а потом я уйду и больше никогда его не увижу. И вообще у меня там книжка интересная не дочитана…
— Ты прекрасно выглядишь, Динь, — произнёс он чуть хрипло, и я выдохнула, почти сражённая наповал внезапно вспыхнувшим раздражением.
Так, Дина, спокойно, ты беременна, тебе нельзя волноваться. И плевать на то, что выглядишь ты сейчас как жёваный башмак, а вовсе не прекрасно, и вообще называть тебя Динь этот мужчина давно не имеет права — плевать на всё. Главное — ребёнок.
— Спасибо.
И вновь молчание. Тяжёлое и такое вязкое, тягучее, будто между нами потерялись и повисли миллионы слов, и теперь не могут найти дорогу обратно.
Боже, Дина, что за образы, о чём ты, какие слова? Тебе не нужно от Павла никаких слов.
Принесли его кофе, и бывший муж сразу, почти залпом, выпил половину, как коньяк в глотку захлестнул. Поставил на стол чашку, я проследила за этим движением и нахмурилась, поняв, что мне не чудится и у Павла действительно слегка дрожат руки.
Он пить, что ли, начал? Не пил же никогда, даже по праздникам. Из-за того, что однажды, когда Павлу было двадцать, его отец погиб, сев за руль пьяным. Тогда он пообещал и себе, и матери, что не будет пить вовсе. Машину Павлу приходилось водить долго и часто, и обещание пригодилось.
Нет, ерунда, не мог Павел начать пить, Любовь Андреевна не позволила бы. Тогда почему у него трясутся руки?
Он вновь повторил этот жест, как на крыльце кафе, потерев ладонями лицо, будто стирая лишние эмоции. Отнял ладони от лица, положил их на стол перед собой и наконец заговорил.
— Я знаю, что это выглядит нелепо, но… Динь, я хочу попросить у тебя прощения. За всё. Ты можешь ничего не отвечать, не нужно, я понимаю, что… — Он тяжело вздохнул, отводя глаза. — Это важно для меня. Я тогда просто ушёл, ничего толком не объяснив, потому что…
— Не надо сейчас ничего объяснять, — резко перебила я его, вновь испытывая раздражение. Какое ещё «хочу попросить у тебя прощения»? Может, убийцам тоже просить прощения у родственников жертв? По абсурдности это приблизительно такой же поступок. — Всё в прошлом. Мы расстались и живём дальше, каждый собственной жизнью. Если тебя по какой-то причине мучает совесть, или не знаю, что там у тебя есть вместо неё, то утешься — мне давно безразлично то, что случилось три года назад. Выкинь из головы эту чушь и возвращайся к жене и ребёнку.
Павел вздохнул, сглотнул, и его щека снова нервно дёрнулась.
— Нет никакой жены и ребёнка, — сказал он негромко, глядя на меня с каким-то звериным отчаянием. — Нет, Динь.
Я недоуменно моргала, не понимая, что за странное признание сейчас услышала.
Как это — нет? А к кому он тогда ушёл? Он же сказал, что завёл себе бабу и она от него забеременела. Пошутил, что ли? И когда пошутил — тогда или сейчас?
— А куда они делись? — спросила я, сама не осознавая, зачем спрашиваю. И предположила: — Ты развёлся? Второй раз?
Это было глупо, ведь даже если развёлся, ребёнок-то должен был остаться. И в целом не стоило спрашивать, ну какая мне разница? Развёлся он, как её вообще звали, кто у них в итоге родился — плевать. С высокой колокольни плевать!
И я уже открыла рот, чтобы это сказать и попрощаться, когда Павел неожиданно признался:
— Я и не женился. Соня родилась на двадцать четвёртой неделе, она весила всего шестьсот граммов. — Я задохнулась, пытаясь справиться с волной тошноты и безумного ужаса, а бывший муж между тем продолжал меня добивать: — Она прожила только две недели… И потом…
Всё. Я зажала обеими ладонями рот, вскакивая из-за стола, и помчалась по направлению к туалету. Благо, перед встречей с Павлом я туда заходила и помнила, где он находится.
Забежала, даже не заметив, закрылась ли дверь, и склонилась над унитазом, извергая из себя весь выпитый чай.
Господи, какой кошмар… Шестьсот граммов! Двадцать четыре недели! Господи!
Меня трясло от страха так, что зубы стучали. Павел умудрился озвучить то, чего я боялась больше всего на свете. И зачем я вообще пошла на встречу с ним? Надо было дома сидеть и учиться вязать пинетки!
Я встала, покачиваясь, но потом всё же села на унитаз, закрыв ладонями лицо и глубоко дыша распахнутым ртом, пытаясь унять панику. Спокойнее, Дина, спокойнее… Совершенно не обязательно то же самое случится с твоим ребёнком, абсолютно не обязательно. Тысячи детей на этой планете рождаются недоношенными, не только дочка Павла. И ты про них знаешь, так отчего отреагировала настолько резко именно на его рассказ? Не он первый, не он последний. И кого-то из этих детей спасают, и процент выживаемости там на самом деле уже довольно высок, наука не стоит на месте.
Постепенно я успокаивалась, дыхание выравнивалось, сердце переставало колотиться. Я хорошо умела контролировать собственные чувства и уговаривать себя не переживать, мне пришлось этому научиться, иначе я бы попросту свихнулась. И сегодня навыки в очередной раз пригодились.
Я поднялась, покосилась на дверь — захлопнута, но не закрыта, щеколда свободно болтается. Повезло, что до сих пор никто не вошёл.
Видимо, мои мысли были слишком громкими, потому что мгновением спустя дверь осторожно приоткрылась, и в туалет шагнул обеспокоенный Павел.
— Ты совсем? — прохрипела я. Голос после недавнего опорожнения желудка звучал надсадно и горло саднило. — Выйди.
— Я волновался, — сказал бывший муж спокойно, разглядывая моё наверняка бледно-зелёное лицо. Я поморщилась и отвернулась от Павла, посмотрела в зеркало — да, трупы и то симпатичнее. Кожа не бледно-зелёная, а какая-то серая, на лбу мелкие бисеринки пота, сухие губы, лихорадочно блестящие глаза, на голубом вязаном свитере — следы рвоты. Павел меня и не такой видел за семь лет брака, но всё же показываться ему сейчас в подобном состоянии было неприятно. Ещё и потому что у него наверняка возникнут лишние вопросы, отвечать на которые мне не хотелось совсем. И врать в том числе. Я слишком суеверно отношусь к собственной беременности, чтобы убеждать даже посторонних людей — а Павел для меня был посторонним — будто её нет.
Повернула кран, наклонилась и попрыскала ледяной водой в лицо. Стало легче, хотя всё ещё тошнило. Выпрямилась, оглядела пострадавший свитер и потянулась за бумажными полотенцами.
— Подожди, давай я. — Павел развернул меня лицом к себе. В руках у него были невесть откуда взявшиеся влажные салфетки, подозрительно похожие на мои. Он проследил за моим взглядом и серьёзно кивнул, ничуть не смутившись. — Да, взял из твоей сумки. Знаю же, что ты всегда с собой носишь.
Краткая вспышка раздражения помешала решительно запротестовать, когда Павел начал одной рукой оттирать пятна с моего свитера влажной салфеткой, а другой натягивал ткань, взявшись за край одежды.
Дикость какая-то. Он в своём уме вообще? Ну мало ли, всё же смерть ребёнка…
Резко затошнило, и я задышала чаще, вновь покрывшись ледяным потом и ощущая, как по телу бегут противные и до ужаса колючие мурашки.
— Плохо? — Павел перестал чистить свитер, подхватил меня под руки и почти силой усадил на унитаз. — Сядь. Может, скорую вызвать?
— Не надо. — Я вздохнула. Тошнота постепенно унималась. — Лучше просто выйди и закрой дверь.
— Нет, Динь. — Павел сел рядом на корточки и заглянул мне в глаза, словно пытаясь что-то в них прочесть. — Я тебя не оставлю. А если ты в обморок упадёшь? Не нужно так рисковать. Ты же беременна, правильно я понимаю?
Я не могла ответить «нет», просто не могла. Плевать, пусть бывший муж узнает о моей беременности, это лучше, чем соврать, отрицая то, что являлось для меня божьим чудом.
— Да.
Он выдохнул, и я недоуменно моргнула, не понимая, действительно ли вижу то, что вижу, или мне кажется?