Надавливаю на звонок, ключей-то нет. Заспанная мама открывает дверь и что-то спрашивает, но уши забиты толстым слоем ваты. Ничего не могу разобрать. Кажется, мама понимает – со мной что-то неладно, – потому что лицо её меняется, она пытается дотронуться до моего лба, машет перед лицом руками.
– Мне нужен Денис Владимирович… – бормочу и поднимаюсь наверх, в кабинет отчима.
Его там не обнаруживается (конечно же, кто сидит в кабинете ранним утром?), но у меня нет сил искать его по дому. Падаю в кресло и просто застываю. Кости ломит, ноги болят от неудобных туфель. Кажется, я заболеваю, но это мелочь по сравнению с остальным. Уткнувшись носом в куртку Артема, пытаюсь сосредоточиться.
Денис Владимирович врывается в кабинет, за ним следом туда прибегает мама. Отчим встрепан и бледен. Он показывает маме на дверь и говорит ей что-то, наверное, просит выйти, потому что она нехотя кивает. Всё как в замедленной съемке, не со мной, с кем-то другим, а я – сторонний наблюдатель.
В мини-баре отчим достает непочатую бутылку с коньяком, берет стакан. Подумав, наполняет его до половины.
– Пей, – коротко приказывает Денис Владимирович, и моё горло обжигает горечью.
Всё в точности как требовал Артем. Приехать домой, выпить коньяка. Алкоголь расползается, обволакивает, притупляет панический ужас, что скопился внизу живота.
– Рассказывай.
– Вы уже знаете… про…
Слов не находится, я невразумительно мычу и дрожу всем телом. Отчим накидывает мне на плечи плед, закутывает целиком, оборачивает словно гусеницу в кокон. А затем кивает. Медленно, будто сам не верит.
– Увы. Меня известили, что Артем дошел до закономерного финала. Не расстраивайся, Софья, это было лишь вопросом времени.
Он опять даже не допускает возможности чистоты собственного сына. Доброты его помыслов или ситуации, в которой ему пришлось пойти на сотрудничество со следствием. Думает, будто я приехала сюда только из-за того, что Артема забрали.
Почему так?
– Вы хотите помириться с сыном? – цежу, подавшись вперед. – Так помогите ему выйти. Он не должен сидеть. Он не такой… он признался, чтобы защитить меня…
Слова даются тяжело. Наверное, во мне включился механизм защиты, поэтому воспоминания последних нескольких часов кажутся размытыми, почти нереальными. Я несколько раз сбиваюсь и начинаю сначала, а Денис Владимирович внимательно слушает.
Впервые мне хочется поблагодарить судьбу за отчима. Маме бы я всё равно не смогла признаться. Она бы плакала и переживала, просила меня не ввязываться в очередные проблемы. А Денис Владимирович смотрит с железным спокойствием, не лезет и не закатывает глаза. Только периодически подпихивает стакан с коньяком, когда меня начинает совсем уж сильно трясти.
И когда я заканчиваю, он дает короткий вердикт:
– Я не уверен, что смогу вытащить его.
– Почему?
– Потому что я не волшебник. Думаю, Артем своим чистосердечным обеспечит себе лет десять срока. – Он морщится, когда я начинаю всхлипывать. – Тихо, девочка. Как жаль, что мы не уберегли тебя. Что я, что мой сын.
– Денис Владимирович! Вы вообще услышали, что Артем не виноват?
– Он виноват. Давай смотреть на вещи трезво. Он виновен не меньше своих дружков, просто он нашел в себе силы свои ошибки признать. Я тоже не безгрешен, – глаза его опасно сверкают на этих словах, – и мне хорошо известно, как тяжело бывает искупить вину. Я обещаю найти ему хорошего адвоката, позвоню знакомым из органов. Что-нибудь придумаем.
– Поговорите с ним, – не прошу, но умоляю. – Выслушайте его.
– Обязательно. Отдыхай, Софья. День был долгим и тяжелым.
То ли от количества выпитого, то ли от тотального недосыпа, но меня штормит, и путь до комнаты кажется бесконечным лабиринтом. Непонимание будущего давит под ребрами. Реальность пропадает и вновь появляется, будто бы картинка барахлит. Я рушусь прямо в одежде на кровать, пишу девочкам короткое смс и засыпаю быстрее, чем они успевают прочитать его.
***
Я умудрилась проспать целый день и проснуться только к вечеру, разбитая, размолотая в порошок. Мне то холодно до озноба, то так жарко, что хочется содрать с себя кожу. Ну вот, ко всему прочему ещё и заболела.
По стеночке, еле-еле переставляя ноги, иду на кухню, где наливаю целый стакан воды и опустошаю его залпом.
– Как ты себя чувствуешь? – Мама застывает в дверном проеме, окидывает меня взглядом, в котором читается искреннее волнение. – Денис мне всё рассказал.
– Мам, я не желаю слышать о том, что Артем плохой или…
Вместо того, чтобы завести очередную пластинку про запрет отношений и «я-же-тебе-говорила», она подходит и крепко прижимает меня к себе.
– Я не знаю, хороший Артем или плохой, но он – мой сын, – заявляет безапелляционно, чем окончательно рушит мою картинку мира. – Мы со всем разберемся. Ох, да ты же вся горишь!
Интересно, что переменилось в её мировоззрении за несколько дней? Я ждала атаки и мысленно готовилась обороняться, но мама даже не пытается скандалить.
А вот врача она вызывает, несмотря на мой отказ. Тот измеряет температуру, выписывает кучу таблеток и требует соблюдать постельный режим.
Собственно, на иные режимы я неспособна. Лежать, уставившись в потолок, – единственное верное решение в ситуации, когда ты вообще не понимаешь, что происходит.
Подруги пишут, переживают, заваливают вопросами. Они до сих пор не знают, что конкретно случилось, и куда я смылась за те пять минут, что Нику тошнило в туалете. Я и сама не знаю, но по ощущениям – той ночью переломалась вся моя жизнь.
Сколько дадут Артему, если посадят? Пять лет, десять, пятнадцать? Когда он вернется, кем станет? Я ведь понимаю, что тюрьма – это не санаторий, это место, где люди ломаются.
«Не вздумай меня навещать», – да с чего он вообще взял, что может решать за нас обоих.
Его куртка лежит в кресле. В карманах нашлись ключи от квартиры и какая-то мелочь. Он оставил ключи сознательно, понимая, что нескоро приедет туда? Или забыл, когда укутывал меня?
Всю следующую неделю я провожу в постели. Меня воротит от вида еды, мне тяжело вставать, я даже не могу читать, потому что сразу же устаю. Тошнота, кашель и озноб – вот мои товарищи на ближайшее время.
Зато впервые у меня появляется возможность думать. Много. Почти бесконечно. Анализировать. Искать объяснения.
– Давай поговорим, – в один из вечеров прошу маму, которая всё это время не лезла с нравоучениями и вообще ненадолго стала той, прежней мамой, которой я всегда восхищалась. – Извини, что я ушла из дома, но…
– Не извиняйся. Мы обе хороши. Я сошла с ума и прогнала тебя, мне за это потом Денис мозги промыл, – она кладет руки на живот. – Ты вспылила и восприняла мои слова в штыки. Разве тут только твоя вина? Увы, нет. Я, знаешь, чего боюсь? – мотаю головой. – Тебя потерять. Отпускать тебя не хочу никуда, мне очень страшно, что моя малютка вырастет и уедет. Ты отдалишься от меня, а я как дальше буду? Кто меня выслушает? Кто даст трезвую оценку, когда я не смогу? Вот только сейчас додумалась до этого. Поступаю с тобой как будто ты моя собственность.
– Всё равно извини, мам, – я тяжко вздыхаю. – Я – сплошная нервотрепка. Значит, ты не против нас с Артемом?
Я, конечно, с трудом понимаю, что подразумеваю под словом «нас», потому что не могу представить наше совместное будущее. Артем сам запретит к нему приближаться. Неужели его всё-таки обвинят? Это не дурной сон, не ночной кошмар?..
– Я не понимаю ваших отношений, но я приняла их, – мама отвечает не сразу и долго подбирает слова. – Мне хватило двух недель без тебя, чтобы правильно расставить приоритеты. Ты неравнодушна к Артему? Хорошо, я готова с этим смириться. Он – не чужой мне человек, и если ты считаешь его достойным… я просто буду наблюдать со стороны.
Я догадываюсь, что мама недоговаривает, и в её словах чувствуется фальшь. Она раздражена, недовольна и не может выплеснуть свой негатив, боясь снова потерять меня. Но пока она не проедает мне мозг упреками и не требует забыть о Миронове-младшем, всё не так уж и плохо.
Мы обязательно докажем ей, что поступили правильно.
Только бы Артем вернулся.
Я знаю, что Денис Владимирович занимается делом сына, но подробностей он не разглашает. Просто приходит домой позднее обычного – то есть практически ночью, – пьет много кофе и постоянно держит наготове телефон. А спустя три недели после той ночи он стучится ко мне в спальню.
– Мы можем надеяться на условное, – объявляет вместо приветствия. – Рано говорить о чем-то конкретном, но варианты имеются.
Надеяться?
Это хорошо или плохо?
Сколько ждать оглашения приговора?
Разве люди не годами ждут решения суда, разве их не мотают по разным инстанциям?
– Когда будет известно точно? – заглядываю в глаза отчима с надеждой, но тот отводит взгляд.
– Следствие может затянуться, некоторые дела рассматриваются и по полгода.
Полгода. Бесконечное множество дней непонятно где. Не в тюрьме, но в следственном изоляторе. Вдалеке от дома.
– Не куксись, Софья, – Денис Владимирович почесывает щетину. – Мы сделали невозможное, изначально планировалось семь лет. Я целое состояние отдал и все свои связи поднял, чтобы скостить срок. Если ему дадут условное, считай – отделается испугом.
– Я могу его увидеть?..
Отрицательно мотает головой.
– Артем очень просил тебя не впутывать и по казенным учреждениям не катать. Пожалуй, я соглашусь с ним.
– А как-нибудь связаться с ним можно? Поговорить?
– От телефона Артем отказался принципиально. Поэтому насчет связаться – очень вряд ли.
– Хорошо, но записку я могу написать? Вы же его увидите? Передайте ему, это же несложно.
Денис Владимирович неоднозначно пожимает плечами, а я несусь к письменному столу, вырываю из тетрадки листок в клеточку и пишу короткое послание, в которое вкладываю все свои эмоции.
Я буду тебя ждать.
И мне плевать, какое мнение на этот счет у Миронова Артема.