— Я писал работу о них, — произнес я тоже совсем негромко, боясь спугнуть то благоговение, что охватило меня при виде этой скульптуры. — Олег Евгеньевич прямо-таки настаивал, чтобы я взял эту тему.
Ника обернулась и посмотрела на меня. И что-то совершенно неописуемое было в ее взгляде: какая-то странная задумчивость, граничащая со смятением. А еще нежность. Но не ко мне. Показалось даже, что девушка сейчас не о конкретном каком-то человеке думает, а просто унеслась мыслями в какой-то неведомый мне мир. Искала в нем спасения… от чего?
Потом ее губы дрогнули:
— Мне он тоже предложил взяться за эту тему. Раскритиковал то, что я писала прежде, и сказал, что все нужно менять. А времени почти не осталось.
Она сказала это так жалобно, что я невольно улыбнулся. И не удержался: протянул руку, дотрагиваясь до ее щеки. Поправил выбившуюся из прически прядь, заправляя за ухо. Скользнул пальцами ниже, погладив шею. Я снова хотел эту девочку, но сейчас не желание двигало мной. Что-то другое. Я не знал определения этому чувству, что заставляло смотреть в ее глаза, в тот призрачный туман, что наполнял их, заманивая меня и не давая возможности оторваться. В груди растекалось непривычное тепло, щемящее, волнующее и кажущееся таким хрупким, что я боялся это потерять. Казалось, сейчас сделаю следующий вдох, — и это ощущение исчезнет. А я этого не хотел. Безумно не хотел. Как бы ни назывались эти странные ощущения, мне хотелось продлить их как можно дольше. Прочувствовать. Напитаться.
— Страх Олег Евгеньевич умеет нагонять, это верно, — я улыбнулся. Такая мелочь, но мысль о том, что могу помочь Нике, невероятно вдохновила меня. — Но только на тех, от кого рассчитывает добиться чего-то стоящего. Так что, видимо, он заметил в тебе потенциал, который хочет развить.
Девушка чуть растерянно пожала плечами.
— Я на самом деле боюсь не успеть.
Игнорируя пронзительный взгляд смотрительницы, явно заподозрившей, что беседуем мы совсем не об итальянской скульптуре XV-ХХ веков, я склонился к Нике, легонько касаясь поцелуем ее губ. Она вздрогнула и откликнулась, тотчас потянувшись ко мне, и вряд ли бы я сумел устоять, если бы не весьма характерное покашливание за спиной.
— Ты все успеешь. Вечером приедем ко мне, и я покажу свою работу. Может быть, получится что-то использовать.
Глава 23
«Вечером приедем ко мне». Я повторила про себя эти слова, и мое сердце пустилось вскачь, а тиски обиды, сдавливающие грудь, разжались. Успела ведь известись за те несколько минут, что прошли с момента нашей встречи у гардероба. Матвей вел себя так сдержанно и холодно, будто не было сумасшедшей ночи и потрясающего утра. А я не могла понять, что случилось. Жалеет о том, что мы сделали? Это было самым логичным объяснением. Вдали от меня чувства улеглись и ослабли, а здравый смысл возобладал. Думать об этом было больно, но я не могла исключать такой вариант. Да и других попросту не видела. В конце концов мы знакомы всего несколько дней, разве я могла за это время стать для него кем-то значимым?
Странным было еще и то, что я в принципе думала об этом. Все ведь временно. Временна моя работа у него. Временны наши отношения. Да, они невероятные, и ничего подобного я не и представить себе не могла, но у меня есть Амур и именно с ним я хочу проводить и ночи, и дни. А у Матвея тоже наверняка кто-то есть. Ну не может быть, чтобы такой шикарный мужчина оставался один. Я просто подвернулась под руку. Удобный, короткий, ни к чему не обязывающий роман.
Я пыталась убедить себя в этом, но получалось плохо. И хотелось совсем иного. Чтобы Ольшанский снова посмотрел на меня так, чтобы подкосились колени, а в животе расправили крылья сразу сотни бабочек. Чтобы налилась сладкой болезненной тяжестью грудь, а между ног сделалось влажно.
А он даже не улыбнулся. Вел себя почти так же, как при нашей первой встрече. Еще эта скульптура, так некстати оказавшаяся перед глазами. Во мне ожили сразу все комплексы. Если после всего, что было, после того, на что я осмелилась, Матвей остался таким отстраненным и холодным, то это значило, что первый зачет я с треском провалила. И не на что рассчитывать ни с ним, ни, тем более, с Амуром.
При этих мыслях я ощутила, как меня затапливает удушливая, жгучая тоска. Глаза защипало, и лишь нежелание выдать свое состояние удержало от того, чтобы разреветься прямо здесь. Я вполуха слышала слова Матвея, не совсем понимая, зачем он рассказывает о своей учебе. Даже отвечать что-то пыталась. А потом он оказался так близко и в черноте его глаз отразилось именно то, чего я так ждала. И мне стало одновременно и стыдно, и удивительно хорошо. Понимание того, что мои страхи и сомнения надуманны принесло такое облегчение, что я от радости едва не повисла у мужчины на шее. Но задержать дыхание, впитывая в себя его вдох, когда наши губы сомкнулись, все же позволила. Что бы там ни думали про нас смотрители и другие посетители, я не хотела терять эти драгоценные минуты рядом с ним. Собиралась наслаждаться каждой из тех, что отмеряны. Сколько бы их ни было.
По остальным залам мы ходили — просто невероятно! — держась за руки. Как влюбленные подростки или парочка в старом-старом романтическом фильме. От пальцев мужчины, сжимающих мою ладонь, по всему телу растекалось тепло. Время от времени он легонько поглаживал запястье, и эта невинная ласка будоражила мое воображение. Я хотела домой. Ко мне, к нему — неважно. Подальше от посторонних глаз. Поближе друг ко другу, чтобы снова с головой нырнуть в этот омут.
На улицу вышли, когда в город уже прокрались сумерки. У машины Матвей обернулся ко мне, и я застыла, зачарованно глядя на него. Понимала, что нельзя так смотреть: не отрывая глаз и не скрывая своего обожания, но и поделать с собой ничего не могла. В золотистой вечерней дымке он был похож на ожившую статую одного из тех богов, на которых мы любовались в Зимнем дворце. И я вдруг подумала о том, что если бы умела рисовать и захотела бы изобразить Амура, то показала бы его именно таким.
По телу пробежал холодок, а потом на смену ему пришел жар волнения и желания. Жар, который был мне не подвластен. Я шагнула к автомобилю, чтобы поскорее оказаться внутри. Это вряд ли позволит успокоиться, особенно после того, что мы вытворяли в этой самой машине прошлым вечером, но хотя бы Матвей не заметит, как дрожат мои руки и колени.
Но спасаясь от одной нелицеприятной ситуации, я тут же угодила в другую. Висевшая на плече сумка зацепилась за дверцу и соскользнула вниз, а я настолько не ожидала чего-то подобного, что и не подумала ее удержать.
Сумка грохнулась, и содержимое оказалось на полу. Все наполнение моей косметички, которую я тоже умудрилась не застегнуть: помады, тени, тоналка и пудра, щетка для волос, — разлетелось так далеко, словно эти вещицы специально решили подразнить меня за несобранность. Три моих ручки, которые я носила «про запас», тоже откатились в разные стороны. Но хуже всего было не это. Я совсем забыла про книгу, что купила по совету Инги. И не подумала выложить, когда была дома, оставив вместе с учебником по искусствоведению и общей тетрадкой. Они тоже лежали сейчас у моих ног, благополучно покинув пределы сумки. Но по закону подлости Матвей на них даже не взглянул. И рассыпанная косметика, присутствующая в таком количестве, его тоже, кажется, совсем не удивила. А вот бордовая обложка привлекла внимание.
Когда мужчина наклонился, поднимая книгу с земли, я затаила дыхание и зачем-то зажмурилась. Как будто это могло помочь спрятаться от его реакции. Но глаза пришлось открыть, особенно когда он хмыкнул где-то совсем рядом со мной. Так близко, что я почувствовала тепло его дыхания. А когда взглянула на него, увидела вопросительно приподнятые брови и напряженные в попытке удержать улыбку губы.
— Какая занятная книжка. Я и не знал, что в институте ввели такой предмет.
— Отдай, — шепотом попросила я, протягивая руку за книгой и чувствуя, как заливает щеки краска смущения.
Он покачал головой.
— Ну уж нет. Ты такие интересные вещи в одиночку читаешь. Это нечестно. Особенно после того, как я пообещал помочь тебе с курсовой.
Я смутилась еще больше. Ольшанский же неторопливо раскрыл книгу и прямо посреди улицы углубился в чтение. Пролистывал страницу за страницей, даже не собираясь садиться в машину. Или правда увлекся, или делал вид, но мне с каждой минутой становилось все больше не по себе.
Что он теперь подумает обо мне? Что вообще можно подумать о девушке, читающей подобную литературу? Озабоченная дурочка?
А ведь кто-то вместе со своим партнером смотрит более чем откровенные фильмы, еще и умудряется получать от этого удовольствие. Я бы, наверно, сгорела от стыда, застукай меня Матвей за таким занятием. И уж тем более не смогла бы вместе с ним…
— И правда занимательная книжка, — задумчиво повторил он, поднимая на меня глаза. — Ты ее специально захватила с собой? — и, не дожидаясь моего ответа, добавил: — Тогда предлагаю сначала поработать с твоей курсовой, а потом с ней. Попрактиковаться, так сказать. Вот с этим, например, — он взглянул на страницу. — Эротическая щекотка. Звучит прямо-таки интригующе. Ты уже пробовала что-то подобное?
Проходящая мимо женщина не могла не расслышать его слов. Она вздрогнула, уставившись на нас почти с испугом, и буквально отпрыгнула в сторону. А потом припустила прочь с такой скоростью, как будто за ней кто-то гнался. Матвей усмехнулся, а мне стало неловко.
— Обязательно было шокировать окружающих? — я укоризненно взглянула на него.
Мужчина пожал плечами.
— Ты первая начала. Это же не я таскаю с собой учебник секса. Да и потом, в этом нет ничего страшного. Мы же не приглашали ее присоединиться.
Кожа на лице горела огнем, и, наверно, я была совершенно пунцовой, но не удержалась, чтобы не рассмеяться после его слов. Кто бы мог подумать! Еще несколько дней назад и представить не могла, что со мной случится что-то подобное. Да, я писала откровенные письма Амуру, но чтобы обсуждать такие вещи лицом к лицу с мужчиной, еще и настолько привлекательным… Это выходило за рамки моего понимания. Не только многократно превосходило весь прежний опыт, но как будто наделяло меня какими-то особенными силами. Дарило чувство восхитительной, будоражащей кровь легкости.