– Вы что-то путаете, Истомина. Но раз вас и вашу маму что-то беспокоит, я как руководитель не могу этого так оставить. Давайте все обсудим. Пройдемте ко мне в кабинет.
А потом он поворачивается к Жанне, которая стоит и смотрит на нас с приоткрытым от изумления ртом, и говорит ей жестко:
– А ты давай домой. Нечего тебе тут делать.
– Пап, но я же только пришла, – протестует она.
– Жанна. Я сказал тебе: домой.
– Да я здесь тихонечко посижу, пап, – она кивает на кресло секретаря. – Я не буду мешать. Вы же все равно там будете разговаривать.
Директор молча подходит к столу, берет оттуда маленькую блестящую сумочку, сует ее в руки Жанне, а потом приобнимает ее за плечи и ведет к дверям.
– Не спорь со мной, малыш, у меня много работы, – говорит он ласково, но очень твердо. – Вечером вернусь, сходим с тобой и с мамой в ресторан. А сейчас давай, нам со студенткой нужно обсудить очень важные вещи, и ей будет неловко, если ты тут будешь. Правда, Истомина?
– Да? – почему-то неуверенно отвечаю я.
Нет, я понимаю, что директор не хотел бы, чтобы его дочка слышала это, но… Но что-то во всем этом мне не нравится.
Жанна переводит взгляд с директора на меня, и я впервые вижу ее растерянной.
– Пап…
– До вечера.
Директор решительно выпроваживает ее за дверь, а потом достает из кармана брюк ключ и закрывает приемную изнутри.
– Чтобы нам не помешали, – с улыбкой поясняет он. – А то у меня тут проходной двор. Пойдемте, Истомина.
Я иду вслед за ним в кабинет, он закрывает за нами еще одну дверь и широким взмахом руки предлагает мне присесть на кожаный диванчик для посетителей.
– Ну что ж, я вас внимательно слушаю, – говорит директор и вздыхает с укором. – Видимо, вас и правда что-то сильно взволновало, раз вы пришли сюда и стали бросать мне в лицо бездоказательные обвинения.
Его голос звучит мило, слегка раздосадованно, и он совсем не выглядит виноватым.
В первое мгновение мне даже кажется, что я ошиблась и что он к домогательствам не имеет никакого отношения, но тут же заставляю себя встряхнуться.
Я вспоминаю синяки на маминых запястьях, страх в ее глазах, мой недопуск к экзамену, и начинаю говорить, глядя в стену. Смотреть ему в лицо я не могу.
Я высказываю директору все. Все то, что так долго боялась сказать.
– И доказательства у нас есть, – с вызовом завершаю я. – Мы с мамой пойдем сегодня в полицию и покажем ее синяки. Она напишет заявление!
– Очень убедительно, – хмыкает он. – И кто поверит ее словам?
– Есть еще мои слова. Я вас слышала! Как вы говорили ей, чтобы…
Директор вдруг откидывает голову и смеется. Огромный живот, на котором не сходится пиджак, дрожит и трясется.
Отсмеявшись, он начинает говорить, и теперь в его голосе нет ни следа былой мягкости и ласковости.
– Ты дура. И мамаша твоя дура. Принципиальная. Вы никогда и ничего не докажете. А вот я могу легко испортить вам жизнь.
– Она уволится! И я тоже уйду! И вы ничего нам не сделаете! – я вскакиваю с дивана.
Достаточно. Я не собираюсь здесь больше оставаться. Я все ему сказала.
И от этого в моей груди растекается новое, такое теплое и такое непривычное чувство гордости за себя.
Я подлетаю к двери кабинета, дергаю ручку, но ничего не происходит. Дверь не открывается.
Странно.
Я не помню, чтобы он ее закрывал. Приемную да, но кабинет…
– Откройте дверь! Мне больше нечего вам сказать.
– Правильно, – директор смотрит на меня, и на его лице расплывается такая отвратительная улыбка, что мои внутренности скручивает от тошнотворного страха. – Ты уже все сказала и сделала. Теперь моя очередь.
Глава 23. Когда страшно не успеть
Зак
Надо идти на пару. Надо хотя бы присутствовать там, чтобы потом получить зачет.
Мне ведь нужен этот дебильный диплом. Несколько бумажек с гербовой печатью, которые откроют мне путь к деньгам и свободе, а мир распахнётся передо мной как открытые настежь двери.
Это будет совсем скоро, буквально через пару месяцев. Я ведь так сильно этого ждал и хотел.
Почему же тогда мне так херово?
Почему больше всего на свете мне сейчас хочется что-нибудь разъебать? Например, этот чертов стенд с расписанием, около которого я стою уже какое-то время. Стою, смотрю в него как дебил, но не могу понять ни слова. Буквы расплываются и отказываются складываться во что-то знакомое.
Блядство какое-то.
Зачем она сказала это? Зачем она соврала мне, что любит меня?
Я ведь и так готов был сделать для нее все. Она ведь мне нравилась и без этой дешевой манипуляции, которой беззастенчиво пользовались все вокруг. Все, начиная от моей ненормальной матери и заканчивая одноразовыми девочками, которые почему-то считали, что слово «люблю» обеспечит им абонемент в мою постель.
Любовь как требование: «Зак, ты не можешь меня бросить! Я ведь люблю тебя! Давно люблю, с первой нашей встречи в клубе! Давай еще хотя бы раз встретимся!»
И пофиг, что я к ней ничего не чувствую и сразу об этом честно говорил.
Любовь как оправдание любого поступка: «Захарчик, мальчик мой, ну не сердись на мамочку, мамочка же тебя так любит!»
И пофиг, что вчера она порвала все мои рисунки и ударила меня по лицу, потому что была не в адеквате без своих таблеток. Сегодня она их снова достала, поэтому теперь радостная, добрая и снова любит своего сыночка. Который обязан ей за это все простить.
Любовь как приз, который надо заслужить: «Как я могу тебя любить, если ты ведешь себя так отвратительно? Ты позоришь меня и всю нашу семью! Позоришь нашу фамилию!»
И пофиг, что со мной происходит на самом деле. Ему же именитый психолог сказал, что такого неуправляемого подростка как я можно приструнить только жесткими мерами. К примеру, ремнем.
Любовь – это всегда лишь средство манипуляции. Не более того. Тот, кто говорит, что любит, обычно всегда что-то от тебя хочет.
Поэтому я до сих пор не могу понять, зачем Лие это было нужно. И меня это бесит, бесит!
Она ведь ничего от меня не требовала, не шантажировала меня, не играла со мной во все эти идиотские игры. Она была такой настоящей, что я уже и забыл, что у нас все не по правде. Да, это, конечно, изначально было ради договора, но…
Но я ведь и правда хотел ее целовать. И сейчас хочу. Я хотел перебирать ее светлые волосы и дышать ее тонким запахом. И сейчас хочу. Я хотел входить в нее, со свирепой первобытной радостью осознавая, что она только моя.
И продолжаю этого хотеть.
Даже несмотря на то, что от злости все внутри меня полыхает адским огнем. От злости и безнадежности.
И я не знаю, что с этим делать! Может, и правда разъебать расписание? С ноги, кроша это дурацкое стекло? Мне станет от этого легче?
– Захар!
Я машинально оборачиваюсь и сразу же кривлюсь. Чертова Жанна, как же она меня достала. Ну видит же, блядь, что она меня не интересует! Какого хрена раз за разом навязывается, а?
И хотя я понимаю, что в моих интересах быть с ней повежливей, но сегодня на это нет сил.
– Отвали.
– Захар, послушай…
– Я сказал! Отъебись уже от меня! – рявкаю я.
Она вспыхивает, в ее бледном кукольном лице появляется что-то живое. Она порывисто поворачивается, взмахнув длинными темными волосами, и явно собирается уйти, но почему-то не уходит. Вздыхает и снова делает шаг ко мне.
– Твоя девушка в кабинете моего отца, – скороговоркой произносит Жанна.
– Что? – хмурюсь я. – Какого хрена она там забыла?
– Она пришла и стала на него кричать, я так и не поняла, в чем там дело. Что-то с ее мамой, кажется. Папа сказал, что они поговорят, выгнал меня, закрыл дверь на ключ и… – она глубоко вздыхает, пытаясь успокоиться, и я вдруг понимаю, что она нервничает. В обычно равнодушных глазах сейчас видна растерянность, а губы у нее некрасиво подрагивают. Но почему-то от этого она внезапно кажется живой и даже симпатичной.
Нормальной.
У меня не входит в голову то, что она говорит.
Лия. Кабинет. Директор. На ключ.
Ничего не понимаю, но предчувствие мерзкое. У меня все внутри ощетинивается, а инстинкты поднимают голову.
– И что? – резко спрашиваю я. – Ты ушла?
Она отводит глаза.
– Не ушла. Осталась в коридоре. И мне показалось… мне показалось, что я слышала, как она кричала. Я не знаю… Может, это не так?
Она смотрит на меня отчаянно и жалобно одновременно.
– Я даже не знаю. Я хотела постучаться, но… Как-то…Давай вместе туда пойдем. Или нет, лучше ты один сходи. Мне все это… не очень нравится. Но я не знаю… Все же должно быть нормально, да?
Жанна будто ищет у меня подтверждения, что ее отец не делает там ничего плохого. Но меня тошнит от одной мысли, что Лия заперта там с этим старым мудаком. И мне пиздец как страшно.
– Ты идешь?
Я понимаю, что уже иду размашистыми шагами в сторону его кабинета, почти бегу, а Жанна волочится со мной рядом, тормозя мое движение.
– Нет, – она останавливается. – Слушай. Я не пойду. Ты…
Я не дослушиваю. И даже не отвечаю ей, нет смысла. Я бегу. Бегу к кабинету директора через один коридор и две лестницы.
Я не думаю. Ни о чем не думаю.
Мне просто надо успеть.
Пока я бегу, на ходу набираю номер Лии. Звонок идет, но ответа нет. Плохой знак. Очень плохой.
Я подлетаю к двери приемной и со всей силы дергаю ее на себя. Заперто. Реально заперто. Жанка не врала. Удивительно, что у нее в кои-то веки проснулась совесть.
– Откройте! – ору я, все еще надеясь, что она ошиблась. И что сейчас мне откроют и там не будет ничего страшного. Ничего такого, от чего у меня внутренности разъедает кислотой, а в голове мутится от ужаса.
Я несколько раз ударяю по двери кулаком, но когда не вижу никакой реакции, понимаю, что мне просто не оставили другого выхода.
Все на парах, в коридоре никого нет, и это сейчас мне на руку.
– Лия! – на всякий случай ору я прямо в дверь. Но в ответ ни звука.