— Я видел его на встрече, и это был единственный раз, когда я пересекся с ним, — говорю я.
Я хочу объяснить и молюсь, чтобы она поняла.
Она ерзает у меня на груди, и я кладу руку ей на спину, чтобы прижать ее к себе, не дать отодвинуться, но мне это не нужно. Джулс устраивается поудобнее и остается прижатой щекой к моей груди, когда натягивает простыню повыше.
— Я сделал это, — говорю я, чувствуя, что слова вырываются из меня. Сказать ей правду. Сказать ей, как он меня разозлил. Как Джейс был так уверен в себе, так доволен тем, что сделал. — Ее жизнь не имела для него значения.
— Чья? Чья жизнь?
Джулс убирает руку, слегка отодвигаясь, но я протягиваю руку, чтобы схватить ее. Я подношу ее пальцы к своим губам и медленно целую каждую костяшку. Она не смотрит на меня, пока я это делаю, но, когда я опускаю ее руку обратно, она не убирает ее.
Я не знаю, что с ней делать в этот момент. Может быть, она оцепенела, но Джулс восприимчива. Она проиграла свою борьбу за то, чтобы все это отрицать.
— Ее звали Эйвери.
— Она была его любовницей? — Джулс неловко ерзает, произнося эти слова раньше, чем я успеваю продолжить.
Я киваю головой.
— Я тоже ее знал.
Это самый мягкий способ, которым я могу это выразить.
— Ты ее знал? — напряженным голосом спрашивает Джулс. Это самое громкое произнесенное предложение за весь разговор.
— Да, — честно отвечаю я.
— Это было до того, как мы встретились. До того, как я узнал тебя.
Она кивает мне в грудь.
— Почему? — шепотом спрашивает она.
— Почему он хотел ее убить?
От моего вопроса она еще больше мрачнеет, но кивает.
— Она была беременна, — говорю я, и для Джулс это становится последней каплей, и она теряет самообладание.
Я прижимаю ее к себе, когда она пытается отвернуться. Я целую ее в плечо, когда Джулс наклоняется и пытается спрятать от меня свое лицо.
— Все в порядке, — шепчу я, в воздухе ощущается напряжение между нами.
Боль и предательство эхом отдаются в ее прерывистом дыхании. Я могу только представить, как сильно ее потрясли эти слова, потому что это чуть не убило меня, когда я произнес их.
Она слегка прижимает руки к моей груди, и я на мгновение отпускаю ее.
Садясь, как будто в поисках большего количества воздуха, она сбрасывает с себя толстую простыню и перекидывает свои длинные темные волосы через плечо, когда приподнимается на кровати и устраивается поудобнее, чтобы прислониться к изголовью. Все это время я вижу, как она сдерживает эмоции, прячет все это и подавляет. Но она проглотила правду обо всем: ее муж хотел смерти своей любовницы, потому что она была беременна. Это останется с ней навсегда.
— Это был ребенок…, — начинает она спрашивать сдавленным голосом, ложась рядом со мной на спину и мгновенно кладя голову мне на грудь. — Чей он был?
Мое сердце сжимается в груди, ненавидя то, что я должен ей ответить, и зная, что это будет мучить ее.
— Его, — наконец отвечаю я.
Она кивает, давая мне понять, что принимает то, что я ей только что сказал, но молчит. Проходит много времени, никто из нас ничего не говорит. Мои пальцы скользят вверх и вниз по ее руке, двигаясь к изгибу ее талии и обратно вверх по ее телу. Дыхание Джулс становится ровнее, глубже, как и мое. Медленно она снова устраивается поудобнее рядом со мной, но никто из нас не может заснуть.
— Ты любил ее? — спрашивает она как раз в тот момент, когда мои веки становятся такими тяжелыми, что я готов заснуть, Джулс вцепляется пальцами в мою рубашку, но все еще не смотрит на меня.
— Нет. Я никогда никого так не любил, как тебя, — отвечаю я ей, а потом понимаю, что она может мне не поверить. Хотя это правда.
Я никогда не планировал провести свою жизнь с кем-то. Я не думал, что это возможно для того, кто несет в себе демонов, которые тянут вниз. Но теперь я не могу представить свою жизнь без Джулс. Она — яркий свет в моей тьме. Единственная надежда, которая у меня когда-либо была, — в ее руках.
И снова она подтверждает мои слова лишь легким кивком.
— Ты сможешь простить меня? — тихо спрашиваю я ее, слишком боясь ответа, чтобы даже произнести слово «прощение».
Проходит время, и я думаю, что она, возможно, заснула, но потом ее плечи сотрясаются от тихого всхлипа.
— Нет, — говорит она, и у меня перехватывает дыхание также от боли в ее голосе. — Тебе не нужно было убивать его, — добавляет Джулс почти задыхаясь. — Но я тебе верю.
Она шмыгает носом, и тогда я чувствую, как ее слезы впитываются в мою рубашку. Она прижимается щекой к моей рубашке.
Она мне верит, и это только начало.
Я ей нужен, и она цепляется за меня, потому что ей больше некуда деваться.
По крайней мере, я могу удерживать ее рядом с собой некоторое время, но даже когда она так близко ко мне, даже с этим прогрессом, я чувствую, что так далек от нее, чем когда-либо.
Глава 14
Джулс
Абсурдно двигаться по жизни, когда внутри лишь пустота.
Когда ты пуст и нет эмоций
Когда все, что было, умерло.
Онемев от прикосновения,
Онемев от движения,
Лишь молчание осталось со мной.
И даже если так случилось, что выбора уж больше нет,
То даже в самый мрачный год,
Но сила-то тебя найдет.
Обман.
Это слово безостановочно крутится у меня в голове. Я никак не могу от этого избавиться. Я ни за что не смогу стоять в комнате, полной людей, чувствуя себя пустой оболочкой женщины, и улыбаться, как будто ничего не изменилось. Я ни за что не смогу смеяться и разыгрывать из себя счастливую и влюбленную.
Они увидят меня насквозь, я знаю, что так и будет.
Я всегда остро осознавала свою публичность. Моя мама часто говорила мне, что это важно для семьи. Всю свою жизнь я знала, как держать лицо и оставаться вежливой, даже когда меня обижают. Я точно знаю, что сказать и как действовать.
Но прямо сейчас? В этот момент? Нет. Я не могу пройти через это. Я больше не могу притворяться. Притворство — вот что втянуло меня в эту передрягу.
— Ты прекрасно выглядишь.
Глубокий баритон Мейсона посылает дрожь по моему телу. Он всегда меня ободряет, и мой инстинкт кричит — вцепиться в него прямо сейчас. Я хочу спрятаться за ним. Он мог бы все исправить или, по крайней мере, сделать вид. Более того, я так отчаянно забочусь о нем, несмотря на все, что произошло, и от этого меня ломает.
— Спасибо, — шепчу я, а затем прочищаю горло, переводя взгляд ко входу в Regency Auditorium, когда лимузин останавливается перед зданием. Я нервно кончиками пальцев задеваю по кристаллам на платье.
Я привык жить ради этого. Все эти великолепные платья и льющееся шампанское, фотографии и общение. Теперь вместо желания, волнения и предвкушения все, что я чувствую, — это страх.
Я поворачиваюсь к Мейсону как раз в тот момент, когда он кладет свою большую руку поверх моей, и я тут же вспоминаю, кто он, что сделал и почему все изменилось. Я хочу отстраниться. Мое тело и разум находятся в смятении. Я чувствую себя атакованной и загнанной в угол, но не знаю, кого винить, кроме себя.
— Все будет хорошо. Ты выглядишь отлично, — говорит мне Мейсон.
Его голос словно успокаивающий бальзам, но это обман. Милая, красивая ложь, предназначенная, чтобы успокоить меня, чтобы я могла делать то, что мне говорят, и вести себя соответствующим образом.
Отдергивая от него руку, я смотрю, как напрягается его лицо, и перегородка медленно опускается.
— Все в порядке, мистер Тэтчер? — спрашивает Маркус, водитель. Я не могу смотреть ему в глаза.
Я судорожно сглатываю, наблюдая, как мимо проходят дамы в сверкающих нарядах. Я знаю многих из них, некоторые лица просто знакомы. Сегодня вечером состоится сбор средств для детей, страдающих диабетом. Почти триста человек будут находиться в большом бальном зале, торгуясь на аукционе, освещенные прожекторами, и вести светскую беседу, потягивая шампанское, сплетничая или хвастаясь.
Так это работает. Те, кого вы знаете, и с кем разговариваете, могут быть разными, в зависимости от того, в какой группе людей вы находитесь.
Моя роль изменилась от милой светской львицы, которая привлекает прессу, на роль преданной сопровождающей конфетки. Однако список дел не изменился: выглядеть красиво, улыбаться и быть очаровательной. Все те годы, что я была в обществе, мне не казалось такое поведение очень уж плохим. Даже мой отец приводил меня на подобные мероприятия, когда я была подростком. Мне это нравилось. Я была горда тем, что пришла и стала частью общественной жизни, особенно когда она касались таких благотворительных акций.
— Все в порядке, — отвечает Мейсон Маркусу, и я сжимаю клатч от Шанель, как будто это защитит меня и избавит от необходимости выходить на улицу. — Я открою дверь Джулс, спасибо.
— Я не уверена, что готова, — шепчу я Мейсону, поворачиваясь к нему и наклоняюсь, остро осознавая, что Маркус наблюдает за нами. Мне не нужно поднимать голову, чтобы увидеть его глаза в отражении зеркала заднего вида, оценивающие ситуацию, чтобы знать, что он все понимает. Все всегда наблюдают.
Мейсон что-то ищет на моем лице, а затем уголки его губ дергаются, когда он обнимает меня за талию и притягивает ближе к себе.
Его сила, тепло и близость — все это заставляет мою кровь бурлить, а беспокойство и страх сменяются чем-то совершенно другим.
— Ты определенно готова, — говорит Мейсон, прежде чем наклониться ко мне для поцелуя.
Проходит доля секунды, прежде чем я задаюсь вопросом. Это кажется таким естественным, как будто я сама хотела, чтобы это произошло.
Как будто ничего и не случилось. Как будто не было письма, как будто секреты не вылезли наружу.
Я резко отстраняюсь, втягивая горячий воздух и откидываясь на кожаное сиденье. Мой взгляд скользит к зеркалу, к вечно любопытному взгляду Маркуса, пока я возвращаю себе самообладание, и сразу же перегородка начинает двигаться вверх, предоставляя нам уединение.