чалась в коридор. В ушах стоял звон от громыхающего сердца, ноги трясло, казалось, еще немного и свалюсь на пол от бессилия.
Ник закрыл за собой дверь и медленно снимал куртку. Он молчал, ничего не говорил, никак не реагировал на меня, я тоже молчала. Ждала. Кажется, с ним я научилась ждать.
- Привет, - произнесла почти шепотом. Новиков повесил парку и повернулся ко мне. Я едва не упала, замечая его побитое лицо, и скопившуюся кровь возле губ. Под глазом у него светился фингал, я скользнула ниже, стараясь разглядеть руки. Костяшки были разбиты, на них тоже запеклась кровь.
Меня начало трясти, я и не знала, что сказать, как реагировать. Лишь поднесла ладонь ко рту, стараясь сдержаться от слез и шока, которые готовы были накрыть волной.
Никита ничего не ответил, все также молча прошел на кухню, налил себе воды из графина и в один миг осушил целый стакан. Я остановилась в проходе, набрала полные легкие воздуха, затем достаточно громко спросила:
- Где ты был? С кем-то подрался?
Ответ последовал не сразу. Мне пришлось выдержать долгих пару минут, пока Никита не повернулся лицом и не подошел к стулу. Он уселся, продолжая избегать меня, моего взгляда, а затем ответил.
- Ринг и кровь – две взаимосвязанные вещи.
Голос Ника мне вдруг показался чужим, далеким. Словно это не он говорил, словно в этой кухне сидел незнакомый человек. Я закрыла глаза, пытаясь взять себя в руки, но внутренний голос, наоборот, подкидывал картинки, где Новикова бьют, где кто-то ставит на него деньги, где болельщики выкрикивают имена борцов. В тот день, я не видела бой, но, если честно, и не хотелось видеть. От одной мысли, что на ринге я могла бы потерять Никиту – сделалось тошно.
Ему ведь могли сломать там руки или ноги. Его могли увезти в реанимацию, не откачать, пульс мог остановиться. Я отчетливо слышала, как тикает аппарат, как любимое сердце замедляет ход. Секунда за секундой, отдаляя жизнь от земли, возвышая душу над телом. Смотря на него такого, страх сам подлез, обхватив за горло ледяными руками.
- Зачем… - с хрипом сорвалось у меня. – Зачем ты туда ходил?
- Захотелось, - сухо ответил Ник, его пустой взгляд был устремлен в стенку, а руки сжались в кулаки, опустившись на колени. Я подошла ближе и присела на корточки перед Новиковым. Постаралась взглянуть в глаза парня, но он старательно их прятал, словно не хотел, словно боялся, что я увижу беззащитную душу.
- Я не хочу собирать тебя по кусочкам, Никит, - нежно произнесла, осторожно касаясь, сжатых в кулаки, рук. Он не оттолкнул, он никак не отреагировал.
- Не собирай, велика беда.
- Ринг тебя погубит. Пожалуйста, если что-то случилось, лучше поговорить, лучше попробовать другой путь. Я… - слова растерялись, они никак не хотели собираться в предложения.
- Серьезно? Ты будешь решать, что для меня лучше, а что нет? – грубо и очень строго спросил Никита. Брови сошлись у него на переносице, а лицо вдруг сделалось хмурым. Он тяжело задышал, его грудь слишком быстро вздымалась, но он продолжал смотреть в одну точку.
- Если это касается твоей жизни! Ты… ты посмотри на себя, на тебе же живого места нет. У тебя кровь. Никита, я… я не хочу, чтобы тебе было больно. Прошу тебя, не ходи больше на ринг. Есть множество…
- Я буду делать так, как считаю нужным.
- Ты хочешь убить себя? – прошептала я, ощущая, как горло сводит от спазма.
- Тебя это не касается, что я хочу, а что нет, - его ледяной голос прозвучал, словно пуля на вылет. Я почти не дышала, слушая острые слова, которые резали больней лезвия. Он прогонял меня. Он закрывался от меня. Он возводил очередную стену из толстых кирпичей, клетку, где нет места никому, кроме него одного.
- Никита…
- Уходи, - мне вдруг показалось, я ослышалась. Губы затряслись, пальцы налились холодом, а затем начали медленно покрываться влагой. Я сглотнула и поднялась, не совсем понимая, что должна делать дальше.
- Это был всего лишь секс, спустись на землю! – стальным тоном произнес Никита. Я опустила голову, пятясь назад. В области солнечного сплетения сильно запекло, казалось, меня ударили, до того вдруг стало больно, что яркие теплые воспоминания дали трещину. Я сморгнула, пытаясь избавиться от подступивших слез, и выдержать то, что происходило сейчас, между нами.
- Ты… - мне было тяжело сказать то, что крутилось на языке. Самой большой страх приходит с наступлением рассвета, когда кажется, что ты уже победил. Когда распускаешь крылья, и попадаешь в острые сети. Туда, где умирают бабочки.
- Ты останешься один, если я уйду. Ты, действительно, этого хочешь?
- Поиграли и хватит. Уходи! – его голос дрогнул. Но я не распознала этого, захлестываясь собственными эмоциями. Он прогонял меня, я здесь больше была не нужна. Это конец. Бабочке сломали крылья. С глаз скатилась слезинка, но я резко развернулась и побежала в спальню.
Открыла шкаф и начала собирать вещи. Руки тряслись, но слезы больше не падали. Я заставляла себя быть сильной. Сжимала губы, прикусывала щеки изнутри, до крови. Соленый привкус заполнил рот, а в горле поселился камень. Моих вещей было так мало, здесь вообще не было ничего моего, но здесь было столько нас. Каждый сантиметр этой комнаты пропитался нами, нашими голосами, улыбками, вздохами и стонами.
Я отчетливо помнила, как мы лежали на этих подушках, как Ник накрывал меня одеялом, и как ночью его ладонь иногда проникала мне под майку. А вот здесь – напротив шкафа, он всегда останавливался, чтобы стянуть с себя брюки и всегда заглядывался на меня, на пару секунд, но это был обязательный ритуал.
Мне хотелось закричать в голос, хотелось подойти к нему, вцепиться в плечи и встряхнуть. Я ждала, что он войдет в комнату и заберет из моих рук сумку, обнимет, извинится. Хотя нет, Никита никогда не извиняется. Он просто не умеет говорить это слово, признавать своих ошибок. Поэтому Новиков точно не войдет сюда, точно не будет останавливать. Но почему же я так ждала обратного? Почему сердце сжалось в комок, надавливая на легкие. Дышать с каждой секундой становилось невыносимо.
Через десять минут я вышла с сумкой в коридор. Поставила ее на пол и опустилась на корточки. Начала надевать обувь, но из-за того, что пальцы тряслись, никак не могла попасть шнуровкой в нужный крючок.
- Ульяна, - его голос, как прострел, как самая горящая и обжигающая пуля ударил в легкие, и я резко подняла голову. Посмотрела испуганными глазами в его покрытые, коркой льда, глаза. Он не поднялся со стула, так и сидел на нем, разглядывая меня в дверном проеме. Нас разделяло приличное расстояние, но мы отчетливо видели и ощущали друг друга.
Должна ли я была подойти к Никите? Сделать очередной шаг первой? Хотел ли он этого? Не знаю. Возможно, те бесконечные секунды, что Ник смотрел на меня, он пытался осознать, насколько правильно поступает, а возможно, ждал, что осознаю, как ошиблась я. Сердце у меня изливалось от обреченности.
- Ключи… - хриплым, едва слышным, и каким-то уж больно неуверенным голосом произнес Новиков. Он никогда так не говорил, это совсем не было похоже на него. – Оставь на полке.
Руки у меня упали безжизненными палками к ногам. Я вдруг потерялась в собственных мыслях. Знала только одно – хочу уйти отсюда. Откуда-то взялась сила, куда-то пропали слезы. Я резко поднялась, накинула куртку, и вытащив из кармана ключ, положила его на тумбу.
Затем схватила сумку, и сделала шаг к дверям. Кажется, сердце остановилось. Я не слышала ударов, я ничего не слышала. В один миг будто оглохла. На автомате дернула ручку, переступила порог квартиры и захлопнула за собой дверь.
Это был конец. Это было его решение. Это был просто секс.
Глава 39 – Никита
Комната.
Слишком тихая, слишком темная.
Фотография в рамке. Как я мог не заметить ее? Как мог случайно задеть?
Закрываю глаза. Делаю глубокий вдох. В квартире стало тихо. В квартире больше нет никаких звуков. Только что хлопнула дверь. Ульяна ушла. Как смешно звучат ее слова, какая странная реакция.
Проклятая фотография. Проклятая рамка. Почему я постоянно наступаю на один и те же грабли.
Делаю опять вдох. Воспоминания врываются яркими красками из детства. Мне десять. Я уже не жду счастья и любви от отца, хотя может, и жду, просто ложь помогает не утонуть в собственном отчаянии. Завтра родительское собрание. Нужно сказать папе, мне хочется, чтобы он обязательно сходил, чтобы посмотрел, как ведут себя другие отцы.
Пробегаю вдоль длинного коридора, оставляя позади голые стены и волшебный дворец, в котором так много дорогих картин, посуды и мебели. Здесь живет роскошь. Здесь не живут люди. А еще ночами по темным углам скитается маленькое приведение в поисках очередной жертвы – меня. Оно обещает назвать свое имя, и каждый раз протягивает руку, но я старательно прячусь под одеялом. И нет, не в страхе дело. Далеко не в нем.
Стучу в дубовую дверь, крепко сжимаю пальцы в кулак, впиваясь ногтями в кожу ладони. Никто не открывает, тогда решаю войти без приглашения. Оглядываю комнату. Большую. Светлую. Полную книжных полок, дорогих шкафов, прикрытых прозрачным стеклом. А в этом кожаном кресле обычно сидит отец. Склоняется над бумагами, разглядывая их на письменном столе.
Прохожу вглубь и не замечаю предметов на этом самом столе. Кручу головой, задаваясь вопросом, почему папа бывает в кабинете чаще, чем у меня в комнате. Хотя кого я обманываю, в мою комнату он никогда не заходит. Даже когда туда заглядывает приведение. Моему родителю нет дела до собственного ребенка, это нормально. В хрустальном замке из розовых грез не существует семьи и любви. Здесь живут два незнакомых человека и одно приведение.
Вздыхаю, стоя возле стола. А потом резко поворачиваюсь и задеваю ее – рамку с фотографией. Она падает. Треск. Осколки. Почему я не заметил проклятую рамку? Сажусь на корточки, разглядывая стеклышки. Маленькие, красивые, острые. Аккуратно оттряхиваю фото, и вглядываясь в лица. Со снимка на меня смотрит молодая пара, отца узнаю сразу, а вот девушка… Ее лучезарная улыбка и голубые глаза я никогда не видел. Светлые кудри лежат на хрупких плечах незнакомки. Но нет, это не незнакомка. От осознания кого я вижу перед собой, вздрагиваю. Едва не теряю равновесие, и чтобы не упасть, упираясь ладонью в осколки.