Никита, увидев картину, отмечает, что ничего более прекрасного Анита ещё не писала.
По возвращению домой после сопротивления Ника я все же вплетаю татуировкой в свои шрамы цветы, как на картине Аниты.
Вспоминая о картине и Аните, поднимаю глаза к изголовью кровати, но посмотреть у меня не получается.
Сделать этого не могу, потому что лежу "закольцованная" объятиями мужа.
По снижению частоты движений рук моего любимого по моей спине и попе и выравниванию его дыхания понимаю, Никита снова провалился в сон.
Будить любимого не хочу. Хотя с удовольствием посмотрела бы на умиротворенное и очень красивое лицо своего мужчины. Сделать это у меня тоже не получится, потому как Никитка, обнимая, всегда «замыкает» за моей спиной кольцо из рук.
На очередном сеансе у психотерапевта решила уточнить, зачем муж мой так делает.
Ответ меня порадовал: "Данное действие говорит о том, что человек не хочет вас отпускать. Так обнимают очень дорогих и любимых людей, с которыми есть глубокая эмоциональная связь".
"Мой, только мой! Мой самый любимый, самый сильный, надежный и любящий, - думаю с нежностью, вдыхая аромат своего мужчины, наполняя себя его силой и уверенностью. - Люблю тебя, мой Никита! Люблю тебя всего! Люблю заниматься с тобой любовью, которую ты для меня открыл…"
Глава 26
Сквозь марево сна чувствую, тело Славы напряглось и покрылось гусиной кожей. Спустя мгновение она начинает дрожать, тяжело дышать, стонать, протяжно поскуливая, и дёргать ногами.
" Ну, вот, опять лань моя побежала. Да, давненько у нас не случалось Славкиных ночных забегов. И вот снова здорово! Нервничала днем. Видел же это в ресторане по ее лицу и слышал по заторможенной речи. Еще и Пчелочка масла в огонь подлила своим дурацким заявлением, что поедет в Швейцарию. Слава аж заикаться начала после выступления дочурины. И вообще, жена моя последние дни крайне странно себя ведёт. Какая-то задумчивая и рассеянная. Надо переговорить с ней об этом", - думаю, крепче прижимая к себе свою любимую женщину.
По холодной испарине, выступившей на её теле вместе с гусиными пупырями, понимаю, терапия объятиями не помогает.
- Все хорошо, родная! Все хорошо, любимая! Я с тобой, рядом! - шепчу оленихе своей, мягко целуя ее в висок и еще крепче прижимая к своей груди.
С момента нашего ночного эксцесса, когда я напугал ее в коридоре, никогда не произношу "тихо". Это слово, вообще, в нашем доме запрещено, потому что является спусковым крючком для моего Бэмбика.
Даже Майечку в ее малышковом возрасте никто из нас не успокаивал словами "тихо" или "тише".
Подумав про дочь, решаю, что надо все же ещё раз с Феечкой внятно и доходчиво пообщаться, но сейчас необходимо успокоить жену свою.
- Славуль, люблю тебя, очень сильно люблю! И никогда и никому не позволю тебя обидеть. Веришь мне, милая?! Будешь крутиться, снова залюблю тебя от всего своего неуемного либидо, но лучше спи, Бэмби. Завтра день у нас с тобой веселый! - с закрытыми глазами, но губы в губы, говорю любимой своей, поглаживая ее рельефную кожу.
Чувствуя под своими пальцами небольшие перекаты, оставшиеся от ожоговых рубцов, вспоминаю сколько всего нам со Славиком пришлось пережить и преодолеть.
Да, непросто пришлось обоим. Иной раз от понимания масштабов этого "непросто" в моих венах стынет кровь и волосы на всем теле дыбом поднимаются.
В один из вечеров, находясь уже в постели, Слава завела разговор, которого мне хотелось избежать всеми силами.
Не желал я знать события того ужасного дня, когда её изнасиловали.
Мне совершенно не требовалось никаких подробностей.
Не из брезгливости. Нет! Из обычного, естественного, природного, животного страха.
Мне, мужику, страшно было до дрожи в каждой клетке моего организма.
И я, может и малодушно, хотел отгородиться этого страха.
Уже в самом начале Славиного рассказа, как она вернулась домой, а мать пыталась ее выгнать, хотел сказать:"Стоп!"
Хотел, но не сказал, не смог…
Потому стоически слушал откровения Славика, пытаясь, сдержать бешенный галоп своего сердца. Делал это, понимая, что ей это нужно.
Да, девочке остро необходимо было открыться и выпустить наружу свою боль и смердящий гнойный сгусток негативной энергии, который она копила годами.
Никогда не поверю, что с таким можно сжиться, смириться, принять. Нет! Никогда!
Такое можно просто загнать глубоко внутрь себя, в самую дальнюю ячейку своей памяти, чтобы жить дальше, но все равно помнить, что с тобой случилось однажды…
- Никита, зачем тебе неполноценная женщина? Морально и психически ущербная. Физически испорченная и грязная. Ты никогда не забудешь этого. Своим присутствием в твоей жизни я буду всегда невольно напоминать тебе об этом. Ложась с тобой в постель и прикасаясь к твоему телу этими уродливыми шрамами, будут напоминать тебе об этом…
Слава начинает говорить очень тихо, совершенно безжизненно, безэмоционально, бесцветно. Постепенно её начинает накрывать.
Голос девушки приобретает оттенки боли, отчаяния, гнева, ненависти.
- Никогда…не смогу…забыть…того дня! Никогда! Все эти годы об этом помню! Каждое мгновение, каждую черточку, каждый штришочек, каждый удар, каждое прикосновение к моему телу, свой страх, - не забуду.
Голос Славы дрожит, периодически срываясь на тихий крик и падая до сипа.
- Знаешь, Никит, я никогда и никому не рассказывала, как меня били, поили водкой, насиловали и рвали на части. Сначала по одному, а потом втроем. Одновременно…
Славик замолкает, будто, окунувшись в свои воспоминания и в их переживания, снова оказывается в том времени, в том месте, с теми людьми.
- Не рассказывала не от стыда и не от страха. Просто мне все время казалось, если я об этом никому не скажу, и никто об этом не будет знать, то этого и не происходило. Понимаешь, мне так легче жить было.
Слава не плачет, но её начинает колотить так, что зуб на зуб не попадает.
У меня возникает непреодолимое желание обнять девочку, прижать к своей груди, чтобы унять её дрожь и взять хоть маленькую толику её боли себе.
- Ты, Н-Ни-ки-та, не п-подумай, я тогда не с-сдалась и д-далась им с-смиренно в руки. С-сначала п-пыталась убе-ж-жать. Но дядька со звериным лицом, поймал меня в коридоре, схватил за волосы, ударил головой о стену и потащил, как мешок, в помещение пустующей части барака.
Девочка снова берет паузу, собираясь с силами. По ее щекам начинают катиться хрустальные слезы. Капли, невыплаканной боли.
- Насколько у меня хватало сил, так и сопротивлялась: пиналась, дралась, царапалась, кусалась. Ну, что я могла сделать против троих здоровых мужиков. Вообще, их было четверо. Правда, один из них пытался меня защитить, говорил, что у него дочь почти такая же как я. Между ними завязалась драка. Моего защитника избили. Я начала кричать. Подумала, может хоть кто-то обратит внимание на мои крики. Но все впустую…Самый страшный из троицы моих палачей пережал мне горло так, что я потеряла сознание…
Слава резко замолкает, закрывает глаза и на время перестает дышать, будто снова теряет сознание.
Пауза висит в воздухе домокловым мечом.
Понимаю, что впереди самое страшное.
У меня снова возникает желание сказать:"Нет! Все! Хватит!"
Не делаю этого, основываясь только на своей интуиции.
Раз Славка никогда и никому об этом не рассказывала, значит не могла себе этого позволить. Ей элементарно не перед кем было открыться. Да и для неё - интеллигентной и воспитанной девочки - решиться поделиться таким просто невозможно.
То, что она со мной делится своей болью, которую держала в себе все эти годы, является высшей степенью доверия ко мне.
И если я сейчас её остановлю, то разом потеряю не столько даже это доверие, сколько саму девочку.
Мы сидим на кровати уже много времени в полной тишине и темноте. Последнее меня очень радует, потому как Слава не может видеть моего перекошенного от бешенства лица и слез, стоящих в глазах.
От выбросов адреналина, злости и напряжения меня колотит. Моё тело пронизывают разряды негативных импульсов. Мои кулаки сжаты до боли в суставах, а челюсти до зубного скрежета. Мой кадык пытается протолкнуть нервный горький ком. В солнечном сплетении мой ментальный дракон бушует и изрыгает пламя огня.
Знаю, что если бы сейчас хоть один из той группы ублюдочных недочеловеков попал в мои руки, то я бы заставил его подыхать медленно и мучительно, наблюдая за процессом, как в фильме "Законопослушный гражданин".
"Такие нелюди, должны живьём гореть, не только чувствуя пламя огня, но и видя процесс своими глазами!" - об этом думаю все время рассказа Славы.
- Чувство страха ушло из меня через какое-то время, а может так действовал алкоголь, который они вливали в мое горло. Я уже не кричала и не плакала, только периодически теряла сознание. Сначала от страха и боли, потом уже не могу сказать от чего. Все мои ощущения притупились. На каком-то этапе мне стало совершенно безразлично. Я даже перестала чувствовать что и куда они в меня запихивают. И кровь, которая текла по моим ногам, уже не пугала. Ожоги от окурков и порезы, методично наносимые острым ножом на разные участки моей кожи, не вызывали никаких реакций. В какой-то момент, придя в себя, услышала слова четвёртого, ну, того, которого избили, о том, что мне в сентябре исполнилось 16-ть лет. Он, вероятно, рассматривая мои учебные тетради, увидел справку из школы с датой рождения.
После этих слов Слава снова замолкает. Я тоже молчу. Украдкой утираю слезы, которые текут из моих глаз. Через силу сглатываю горькую и вязкую слюну. Даже дышу через раз. В моем мозге от испытанных мной шока и душевной боли ни одной здравой мысли, кроме деструктивной "убивать".