— За что?
— Это другой вопрос.
— Блин, погоди…
— Ты сформулировал свой вопрос так, что он не требует развернутого ответа. Поэтому теперь — моя очередь. Почему ты боишься Рыбы?
У меня пересохло во рту. Если Боря действительно соблюдает наш уговор и говорит только правду, то сейчас я сижу напротив убийцы, к тому же пьяного. Но ведь он все еще считает меня другом, так?
— Потому что… Потому что он может бить меня и унижать. Может делать это постоянно.
— И что?
— Что «и что»?
— Это не причина. Объясни, что страшного в побоях и унижении?
Я внезапно понял, что Боря сейчас всеми силами сражается с алкоголем. Так же, как пытался раньше победить сон. Его лицо напряжено, на шее вздулись жилы, глаза покраснели. Чего ему стоила эта концентрация? Страшно представить.
— Я не смогу объяснить. Ты ведь не понимаешь самой сути страха. Ну, во-первых, инстинкт самосохранения.
— Запомни, — скрипнул зубами Боря. — Жизнь — это бесконечная битва. За все нужно драться. Там, откуда я, это выглядит иначе, но суть та же: мы постоянно преодолеваем трудности. Такие, которые тебе и не снились. И мы изучаем эти трудности. Забудь про страх. Тебе нравится девушка? Возьми ее и не отпускай! Боишься человека? Покори или убей его. А не можешь убить — пусть он тебя убьет. Или изобьет. Раз, два, десять, сто. А ты поднимайся с улыбкой. И запоминай эти чувства. Помни эту боль, наслаждайся ею. Потому что потом тебе очень сильно пригодятся эти знания. Больше, чем какие-нибудь другие.
Мне сделалось не по себе. Боря уже не походил на человека — до такой степени покраснело его лицо.
— Я ответил на твой вопрос? — спросил я.
— Да. Задавай свой.
— Зачем ты убил свою мать?
— Совокупность причин. Она была глупой женщиной, склонной к истерикам. Я пытался освоиться. В мозгу Бориса нашел знание о том, что мама — самый близкий и нужный человек. Но она мне совсем не помогла. Я казался ей странным. Она обвиняла меня в наркомании, алкоголизме, называла «психом, таким же, как отец». В понедельник утром я попросил ее помочь мне собраться в школу, а она устроила скандал. Бегала по дому, глотала какие-то таблетки. Я понял, что эта женщина постепенно сходит с ума. Догадался, что и до моего появления ее поведение логикой не отличалось. Поэтому убил. Избавил от бессмысленных неприятностей ее и себя.
Ну вот, я и узнал истину. Что я чувствовал в этот момент? Сложно сказать. Я не боялся Бориса. Но ощущение жути не покидало. Убил свою мать… В голове не укладывается.
— Что? — встрепенулся я, поняв, что Боря говорит.
— Ты можешь дать мне ту книжку, о которой говорил? Я должен ее прочесть. Потом. Сейчас, извини, я больше не могу контролировать это.
Речь его снова стала невнятной, взгляд затуманился.
— Конечно. Завтра сходим в библиотеку.
Я вскрыл еще несколько коробок, пока Боря стонал и нес какую-то чушь, ткнувшись в стол головой. Наконец, мне посчастливилось: я нашел активированный уголь и вернулся к Боре.
— Вот, выпей.
Он поднял голову, и я отступил на шаг. В глазах Брика застыл ужас.
— Дима, — прошептал он. — Мама… моя мама, она… Я же ее сам…
Я замер, не в силах не то чтобы шевельнуться — слова сказать. У штурвала стоял настоящий Брик…
— Мама… Мамочка!
Он завизжал, попытался вскочить, но зацепился за ножку стола и упал. Несколько секунд я слышал только его дыхание. Потом он поднялся на ноги.
— Все в порядке, — сказал другой человек. — Больше я этого не допущу. Где таблетки?
Я шел домой, размышляя об услышанных откровениях. Как мне поступить? Любые мои действия должны основываться на одном лишь допущении: верю ли я в то, что мой друг — не человек? А как я мог безоговорочно поверить в это?
Мама готовила ужин. В доме царила атмосфера недовольства.
— Привет, мам, — сказал я, входя в кухню. — Прости, я…
— Понятно, — отмахнулась она. — Чайник поставь, я печенья купила. Все равно нескоро приготовится.
Я наполнил чайник, включил его и задумался, сидя за столом. Мама, заметив мое состояние, спросила:
— Ты чего такой грустный?
Внезапно я решился на откровенный разговор. Хотел спросить какую-нибудь глупость, типа: «Мама, а если я узнал, что один из моих одноклассников совершил преступление, как мне стоит поступить?» Одним махом преодолеть огромную пропасть, разделившую меня с родителями. Я даже открыл рот, но мама меня опередила:
— Что, наполучал чего-то? «Двойка», поди, опять?
— Ничего я не получал, — отозвался я, чувствуя, как тает в душе порыв.
— А чего грустишь тогда?
— Так. У друга неприятности.
— Тебе не о друзьях думать надо, а об учебе. Дима, это же выпускной год, в конце-то концов!
— Я понимаю…
Позже, сидя в своей комнате, я смотрел невидящим взглядом в учебник и думал. Думал о своем будущем, которое представлялось мне в каком-то сером и вязком тумане. Безрадостная громада института высилась надо мной, являя воплощение Высшего Образования. Чему я там буду учиться? Кем пойду работать?
Лишь годы спустя я осознаю, что жизнь подростка проходит в абсолютной тьме. И взрослые, которые должны бы помочь выбрать нужный путь, зажигают лишь один тусклый фонарь. «Ты должен учиться, чтобы не забрали в армию. Ты должен устроиться на работу, где платят много денег». Это — все жизненные ориентиры. Нас готовят к бегству от армии, к бегству от бедности. Но никто не поможет понять, где твое место в этом мире.
Тогда же я сидел, не понимая ничего этого. Уверенный, что жизнь такая и есть: серая и безрадостная. В ней нет места любви, восторгу, приключениям. Только страх и деньги, деньги и страх.
Я принял твердое решение молчать. Возможно, это был некий подсознательный протест против взрослого общества. Ведь сдай я Бориса, — сыграл бы им на руку. Позволил бы бесчувственной машине правосудия разжевать и проглотить этого необычного человека. Возможно, его преступление было для меня символом освобождения. А может, я просто успел привязаться к нему сильнее, чем можно было ожидать.
Глава 12
Ночью я спал плохо. Мне постоянно снилось искаженное ужасом лицо настоящего Брика. Каково это — очнуться после долгого забытья и найти в своей памяти убитую маму? Может ли рассудок выдержать такое? Проснувшись утром, я решил задать этот вопрос Принцу.
На большой перемене ко мне подошла Жанна, источая приторный запах духов, и сказала:
— Ну что, зайдешь сегодня?
Как будто и не было того предостережения. А может, она просто о нем забыла?
— Сегодня? — переспросил я.
— Ну да. Есть время?
— Есть! Конечно же, есть.
— Ну и хорошо. Ты домой заходить не будешь?
— Нет.
— Тогда сразу после уроков пойдем, — улыбнулась она.
Огромных трудов мне стоило успокоить бешено колотящееся сердце. В немалой степени этому поспособствовал Брик, все еще бледный и хмурый с похмелья. Он принялся доканывать меня расспросами о назначении алкогольных напитков.
— Я все еще не могу понять, — причитал он, — какой в этом смысл? Сначала ты полностью теряешь познавательные способности, а потом и весь следующий день оказывается безвозвратно потерянным. Голова болит, работоспособности никакой. Зачем люди пьют?
— Чтобы не думать, — отозвался я, все еще мысленно перебирая произнесенные Жанной слова.
— Чтобы не думать? — поразился Брик. — Люди добровольно отрекаются от самого дорогого, что у них есть?
— Выходит, так. Большинство людей живет не очень-то хорошо. У них куча проблем, их мучают всякие мысли. Чтобы на какое-то время забыть обо всем этом, они пьют.
— Ужасно, — сказал Брик, и его изможденное бледное лицо придало этому слову поистине устрашающую окраску. — Пообещай мне, что никогда не будешь пить.
— Чего?
— Пообещай, что не станешь таким. Когда я тебя оставлю… В общем, я хочу быть спокойным за тебя. Если у тебя будут проблемы — решай их, а не забывай. Хорошо?
— Обещаю, — улыбнулся я.
Тогда мне было очень легко дать такое обещание.
Перед уроком русского языка Софья Николаевна поделилась с нами новостью: через две недели в школе состоится Осенний бал.
— Я очень надеюсь, что вы все придете, — сказала она. — Ведь это последний год, когда вы вместе. Будет профессиональный оператор. Представляете, какая прекрасная память останется?
Я представлял. Одноклассники и одноклассницы кружатся в вальсе посреди огромного зала, а я сижу за столом, делая вид, что мне все равно. Великолепная память. Надо обязательно будет купить видеокассету с этим торжеством.
— Можете уже сейчас искать себе пару! — Софья Николаевна с улыбкой забила последний гвоздь в крышку моего гроба.
Но вот, наконец, уроки закончились. Я видел, как Петя подошел к Жанне и что-то сказал. Она покачала головой. После этого Петя окинул меня презрительным взглядом и, вскинув голову, удалился.
— Готов? — Жанна повернулась ко мне.
Я распрощался с Бриком и вместе с Жанной отправился к раздевалке. Там на меня всем своим весом обрушились вопросы, ответов на которые я не знал. Идти рядом с Жанной, или чуть поодаль? Слева или справа? Подать ей куртку? Если да, то как найти ее куртку в гардеробе быстрее нее? Как, открыв перед ней первую дверь, успеть подбежать и открыть вторую? Как поступить с дверью, если она открывается от себя? И, наконец, о чем говорить по пути?
— А по какой теме нужно заниматься? — выдавил я, когда мы прошли уже половину дороги.
— А, черт ее знает, — поморщилась Жанна. — Там плоскости какие-то, прямые… Вообще этого не понимаю.
— Ясно. Попробуем.
От дальнейших переживаний меня спас звонок. Жанна достала из сумочки телефон и принялась разговаривать с какой-то своей подругой. Я плелся рядом и украдкой бросал взгляды на ее смеющееся лицо.
Квартира, в которой жила Жанна, встретила меня легким беспорядком. Ее отец, вышедший нам навстречу, поприветствовал меня рукопожатием и обратился к дочери:
— Ты бы прибралась, что ли. Знала ведь, что человек придет.