Интерлюдия 1
Чаще всего жизнь напоминает скорый поезд, несущийся через всю страну без остановок. Ты смотришь в окно, видишь леса, поля, реки, деревни и города. Сначала эта феерическая карусель тебя увлекает, но потом взгляд замыливается, и ты все чаще обращаешь взгляд в купе. Здесь все стабильно, привычно. Здесь ты чувствуешь себя уютнее. Наверное, не так уж много людей, которые способны постоянно пялиться в окно. И еще меньше людей, которые спустя годы смогут описать мельком виденную деревеньку.
Сейчас, когда та осень моего последнего школьного года осталась далеко позади, я поражаюсь, до чего же ярко сохранились в памяти события. Как я провел то лето? Не помню. Что было со мной в десятом классе? Туман. Как будто я задремал в своем купе, и только Боря Брик, которого проводник определил ко мне, сумел нарушить сон. Только через него, как через некую призму, я воспринимал окружающий мир. Но когда он исчез из моей жизни, я не потерял способности смотреть и видеть.
Но только те события, к которым, прямо или косвенно, имел отношение этот человек, остались самыми яркими. За исключением одного темного пятна, когда я словно провалился в недельную кому. До сих пор не могу простить себе этой слабости. Хотя и понимаю, что будь я рядом с Борей в то время, ничего бы не изменилось. Может быть, у нас просто было бы немного больше времени.
Прошлой ночью, когда я, как обычно, сидел на кухне, куря одну сигарету за другой, и записывал свои воспоминания, дверь неожиданно открылась, и вошла моя жена, сонно щурясь и отворачиваясь от лампы.
— И долго ты еще будешь сидеть? — проворчала она.
Я ответил не сразу. Некоторое время я просто смотрел на нее с улыбкой. Наш союз прошел испытание временем, и теперь очевидно, что я сделал верный выбор.
— Извини, помешал? — спросил я тихонько, чтобы не разбудить сына.
— Нет. Просто кое-кто мне обещал быть всегда рядом, а я уже которую ночь сплю одна.
— Я думаю, скоро это закончится. Вряд ли у меня получится спокойно уснуть, пока не выскажу все, что думаю.
Она склонилась над моей писаниной. Я не возражал. Все равно она прочитает эту повесть, рано или поздно.
— Это про него?
— Да.
— Боже мой, почему ты никак не можешь забыть этого психопата? Я готова мириться с твоими ежемесячными визитами в дурдом, но это…
— Он не был психопатом.
— Да конечно, а то я не помню. Про его последний визит в школу даже в новостях рассказывали. Образец здравого смысла!
— Когда я закончу, ты все поймешь. А теперь иди спать, хорошо? Я скоро приду.
Но она ушла не раньше, чем выкурила одну из моих сигарет. И вот, я снова один. За стеной спит моя жена и наш ребенок. За окном тишина, изредка нарушаемая проезжающими машинами. Уютно светит настольная лампа. Почти такая же, какую демонстрировал мне Боря. Включенная в обычную розетку и теряющая немыслимое количество электроэнергии.
Моя повесть не только о Маленьком Принце. В ней явно есть что-то еще. Может быть, я пишу о любви. Той самой, чистой и непорочной, которой, наверное, могут любить только подростки. И о какой-то несоизмеримо высшей любви, включающей в себя всю Вселенную. Получится ли выразить это? Не такой уж я мастер слова. Но если не я, то кто?
Глава 19
Неделя, минувшая с последнего заседания клуба, показалась мне годом. Да, я прекрасно помнил Борю, стоящего у доски, испещренной схемами, помнил его рассуждения о глупости героев «Собора Парижской Богоматери». Но столько событий произошло с тех пор! Я побывал дома у Жанны, она согласилась идти со мной на бал, выяснилось, что меня любит Маша, Рыба со своей кодлой избили меня, Боря изобрел способ сохранения энергии, Разрушители убили Мартына… Как все это могло произойти за неделю? Ведь даже за минувшие десять школьных лет я не смогу наскрести и трех ярких воспоминаний!
Но вот мы снова здесь. Стулья стоят полукругом, в центре которого — Софья Николаевна. Мы с Борей сидим рядом. На соседней скамье — Маша с отсутствующим выражением лица. Книга Хаксли у нее на коленях. Рядом с Машей какой-то десятиклассник. Время от времени он пытается с ней заговорить, но Маша отвечает односложно, и он начинает нервничать. К своему удивлению я чувствую укол ревности. Если бы она с ним заговорила, мне было бы очень неприятно.
— Ну, подождали немножко, и хватит, — сказала Софья Николаевна. — Давайте начнем. Кто подойдет — тот подойдет. Итак, сегодня у нас на растерзании «О дивный новый мир» Олдоса Хаксли. Леонид, ты читал произведение?
Десятиклассник встрепенулся и пробурчал нечто отрицательное.
— Ну, ничего страшного. Может быть, послушав нас, ты и захочешь ознакомиться с этим романом. Я, как обычно, начну.
В своей бодрой и интересной манере Софья Николаевна рассказала об Олдосе Хаксли, не забыв упомянуть и его эксперименты с ЛСД. Потом немного коснулась истории романа и дала слово нам. Вернее, Боре. Сложно ее в этом обвинять.
— Прежде всего, — сказал Боря, встав со скамьи, — я бы хотел отметить сарказм моего друга и одноклассника Дмитрия. Он великолепно понял все мои мысли, высказанные на предыдущем заседании, и посоветовал произведение, в корне противоположное «Собору» во всех возможных ракурсах. Я оценил юмор, но готов поспорить с его саркастической составляющей.
— Хорошо сказано! — подбодрила его Софья Николаевна. — Итак, что ты можешь сказать по поводу романа?
— Первое, что нам необходимо принять — это художественную особенность рассматриваемого текста. «Антиутопия» — жанр, в котором описывается не реальность, какой мы ее привыкли видеть, но гипотетически возможное будущее. Причем, будущее отталкивающее.
— Между прочим, — ввернула вдруг Маша, — нет четкого мнения относительно того, является ли роман утопией или антиутопией.
— Мнения тех, кто не сидит в этом классе, нас не должны интересовать, — не глядя на Машу, сказал Боря. — Если мы станем пересказывать чужие слова, то так никогда и не произнесем своих. У меня же есть, что сказать по поводу прочитанного. Возможно, в свете моего прошедшего выступления, многие ждут, что я начну защищать описываемый в книге мир, поскольку он, якобы, является образцом рациональности.
— Слушай, а ты можешь нормально говорить, а? — взбрыкнул внезапно Леонид.
— Видишь ли, Леонид, — повернулся к нему Боря. — Я искренне стараюсь освоить общепринятую манеру общения. Но в данный момент мы не ведем светскую беседу, а обсуждаем литературное произведение. Этот процесс требует от нас более глубоких лексических пластов, чем те, что мы используем обычно.
— Чё? — скривился Леонид.
Боря в восторге показал ему два поднятых больших пальца.
— Вот именно! — невпопад сказал он. — Хорошо, когда есть возможность переключиться, и плохо, когда ее нет. Но вернемся к «Новому миру». В противоположность «Собору», здесь царствует эмоциональная нищета. Люди не ведают любви, привязанности. Ими правят первичные инстинкты. При этом они умудрились создать совершенную в техническом плане цивилизацию. Впрочем, противоречия здесь нет. Как мы видим на примере Монда, управляют этим обществом люди, не верящие в его идеалы. По сути, все происходящее — их эксперимент, давно зашедший в тупик. Я не вижу смысла пересказывать события романа. Скажу лишь, что автор совершил крайне удачный ход, показав изъяны общества не только глазами Бернарда, являющегося его частью, но и глазами Дикаря, который всего лишь гость в этом дивном мире.
— Я ничего не понял, — скучным голосом поведал нам Леонид.
— Это совершенно нормально, — утешил его Борис. — Думаю, мне следует высказаться по поводу несовершенства общества. В прошлый раз я подверг резкой критике персонажей, действующих исключительно под воздействием эмоций. В этот раз я критикую общество, управляемое одним лишь разумом. Дело в том, что чувства, эмоции только с первого взгляда противостоят разуму. На самом деле это совершенно равновеликие силы. В идеале человек должен сообразовываться и с тем и с другим. Нельзя выбирать себе пару, руководствуясь лишь чувством, но также нельзя и хладнокровно рассчитать это. Вначале должна быть любовь, а потом — трезвая оценка этой любви. Если разум говорит, что союз возможен — все прекрасно, но если разум не находит ни малейшей лазейки, то чувство неизбежно заходит в тупик.
В этот момент Боря бросил взгляд на меня, и я ответил ему взглядом, полным доброты и радости. Вернее, нет — злости и печали!
— В этом и состоит ошибка создателей «нового мира», — продолжал Брик. — Исключив основополагающие человеческие чувства из уравнения, они сделали его неразрешимым. Человечество должно было бы неизбежно задаться вопросом: «Для чего мы живем?» И, чтобы избежать этого, была изобретена сома — наркотик, приводящий в эйфорию. Так удалось замкнуть круг. Любопытно то, что, несмотря на техническое совершенство, в описываемом мире совершенно отсутствует прогресс. Люди достигли того уровня, когда практически все процессы автоматизированы, и остановились, словно достигнув своей цели. Но это не цель. Это лишь облегчение существования. И если его делают целью, то девиз описываемого общества — «жизнь без проблем». Палка о двух концах: решив все проблемы и отгородившись от новых, они утратили навык решения проблем. Поэтому-то Дикарь и становится сенсацией. Будь общество действительно совершенным, на него никто не обратил бы внимания. Ну, до тех пор, пока он не стал бы мешаться, путаться под ногами. Но люди, эмоционально кастрированные, хотят все разложить по полочкам. И они определяют Дикарю место — еще одно развлечение. Когда же он отказывается служить им потехой, они теряются. Так автор показывает зацикленность, несовершенство общества.
Слушая Борины слова, я непрестанно думал, насколько велика вероятность того, что так будет говорить школьник. Возможно ли это в принципе? Я прекрасно понимал то, что он говорит, но сформулировать такое самостоятельно, пожалуй, не решился бы.