— О чем задумался? — Чей-то грубый, с хрипотцой голос привел меня в чувства.
— А? — повернулся я.
Рядом со мной сидел человек лет пятидесяти в милицейской форме. Я вцепился пальцами в колени и, наверное, побледнел. Что еще им надо?
— Не волнуйся, я не зомби, — улыбнулся мне милиционер. — Михаил Геннадьевич. Можно просто дядя Миша, меня так племянники зовут.
— Дима, — прохрипел я и пожал протянутую руку.
— Очень приятно. Так о чем задумался, Дима? Что-то серьезное?
Я пристально вглядывался в его глаза, мысленно повторяя фразу: «Я не зомби». Кажется, дядя Миша был обычным человеком. Более того, казался знакомым. Покопавшись в памяти, я вспомнил его лицо. Это он дал платок, когда банда Рыбы избила меня.
— Так, не очень, — сказал я, отведя взгляд.
— Да ну? Прогуливаешь школу, чтобы думать о всякой ерунде? Не поверю.
Вот черт! А с другой стороны, разве запрещено законом прогуливать школу?
— Поссорился с классом, — буркнул я. — Решил уйти.
— Ну, ситуация, конечно, скверная, но не смертельная. Хочешь, скажу тебе одну мудрую вещь?
Я пожал плечами.
— Когда перевалит за тридцать, ты об этом даже не вспомнишь. Так что не стоит сильно переживать. Каждый раз, когда тебя что-то тревожит, задавай себе вопрос: будет ли меня это беспокоить через год? Два? Десять лет?
Это меня немного покоробило. У любого подростка поперек горла стоят поучения взрослых.
— А вам плевать на то, что с вами в этом возрасте было? — вдруг огрызнулся я.
Дядя Миша остался спокойным.
— Не на все. Мне плевать на то, как полоумная учительница вызывала родителей в школу каждую неделю. Плевать на то, что отличники-активисты позорили меня на собраниях. Плевать, что первая школьная красавица рассмеялась, когда я пригласил ее в кино. Но один случай не получается выбросить из головы.
— Какой?
Дядя Миша достал из кармана мятую пачку сигарет и предложил мне. Я отказался, и он закурил сам.
— У меня были друзья, — сказал, выпуская клубы едкого дыма. — Тогда я считал их друзьями, хотя на самом деле это были просто ребята, с которыми мы валяли дурака после уроков. Ну, знаешь, из тех, что с юных лет зубрят не арифметику, а лагерные понятия. Что смотришь? Думал, ментами рождаются?
— Да я ничего, просто.
— Был среди них один… Ванька Косяк. Прозвище, естественно. Однажды он на моих глазах ограбил старушку. Вырвал у нее сумку из рук и убежал. Так вот, я очень сильно жалею, что ничего не сделал тогда.
— А что вы могли сделать? — пожал я плечами.
— Я мог догнать его и заставить вернуть сумку. Мог найти его потом и набить морду, объяснить, что он не прав. Мог сунуть руку в карман и дать старушке денег. Ведь в кошельке у нее было не так уж много, и я ни капли не обеднел бы. А еще я мог пойти в милицию и рассказать о том, что видел. Но я ничего этого не сделал. Тем вечером я, морщась, пил с ребятами портвейн, купленный на деньги пенсионерки, и выдумывал дурацкие оправдания себе и Ваньке.
Я не знал, что сказать. Представил себя на месте дяди Миши и понял, что поступил бы точно так же. То есть, никак.
— Самый страшный грех — это бездействие, — продолжал мой собеседник. — Почему-то в заповедях о нем нет ни слова. Я на службе уже почти тридцать лет, повидал всяких людей. Убийц, воров, насильников. Некоторые хорохорятся до последнего, некоторые рыдают и ползают на коленях. Но все они получают наказание. А за бездействие наказания нет. И каждый день, когда ты наслаждаешься жизнью, где-то в глубине души шевелится это гадкое воспоминание о том, как ты стоял и ничего не делал. Нельзя искупить этот грех, когда поезд ушел.
Дядя Миша в последний раз затянулся и бросил окурок в урну.
— Я вспомнил про этот случай по одной причине. Судьба подкинула мне шанс загладить вину. Я хочу вмешаться в то, что происходит сейчас здесь. Может быть, тогда у меня получится выбросить из головы ту старушку.
Он посмотрел на меня. Его лицо, только что бывшее таким добродушным, помрачнело. Глаза сверкнули холодным блеском.
— Кабанец тебе что-то сделал? — спросил он.
— Кто?
— Старший сержант Кабанец, который вчера приходил к тебе домой. Он бил тебя? Пытал? Угрожал?
Я растерялся. Переход с темы воспоминаний на сегодняшний день случился слишком быстро.
— Бил? Нет, не бил…
— Дима, поверь мне. Я не только мент, но еще и человек. Давай так: откровенность за откровенность, идет? Думаю, тебе тоже хочется кое о чем меня спросить. Чтобы помочь своему другу. Или подруге.
— Подруге? — удивился я.
— Речь о Маше. Я не буду спрашивать, где она. Просто ответь на мои вопросы, а я отвечу на твои.
Я смотрел на этого внезапно появившегося в моей жизни человека и спрашивал себя: можно ли ему довериться? Здравый смысл советовал извиниться и убежать домой, но какая-то иррациональная часть меня тянулась к дяде Мише. Он не выглядел героем-одиночкой из американских фильмов, но зато хотел помочь.
— Только я первый!
Дядя Миша усмехнулся.
— Шустрый ты. Ну давай, спрашивай.
Вопросов у меня было немало, и я хорошо подумал, прежде чем задать первый.
— Откуда вы знаете, что Маша не дома?
— Глупый вопрос, — вздохнул дядя Миша и достал еще одну сигарету. — Какая разница, откуда приходит знание? Главное, что оно есть — факт. Но, раз уж мы договорились… Я следил за Кабанцом, когда он пошел к тебе. Следил за тобой, когда ты выбежал из дома вслед за ним. Видел, как вы с Машей зашли в дом Брика. Заметь, я никому не сказал, что вы совершили преступление — зашли на опечатанную территорию. И я видел, как вы вместе сели в автобус. Вот и все.
Я покачал головой. За мной следили, а я даже этого не понял! Впрочем, учитывая, в каком я был состоянии…
— Кроме того, — продолжил дядя Миша, — сегодня утром ее отец подал заявление. Маша пропала и не отвечает на звонки. Трудно не сложить два и два. А теперь мой вопрос. Брик действительно убил свою мать?
Глава 40
Конечно, я понимал, что придется отвечать на неприятные вопросы, но к такому готов не был. Сказать «нет»? Но что толку? Против Брика все улики, и мои слова не решат ничего. Что я мог сказать? Что видел, будто ее убил однорукий человек с повязкой на глазу?
— Да.
— Уверен?
— Да, он говорил мне об этом. Не думаю, что врал. Он вообще никогда мне не врал.
— И почему ты ничего не сказал?
— Вы уже много вопросов задали.
— Это все следствия первого вопроса. Я пытаюсь понять Брика и тебя заодно. А еще хочу, чтобы ты сам себя понял. Меня всю жизнь гложет воспоминание о сумке той пенсионерки. А ты скрыл информацию об убийстве. Неужели тебя это не беспокоит?
Конечно, я думал об этом. Вертел ситуацию так и эдак, но не мог, как ни старался, ощутить вину.
— Нет. Мне жаль, что это произошло, в смысле, убийство, но я не считаю, что поступил плохо.
— Объясни, почему.
— Это очень сложно объяснить.
— Нет такой ситуации, объяснить которую нельзя просто.
— Ну… Я считал, что это само собой раскроется, когда придет время. Рано или поздно кто-то заинтересовался бы, почему его мать не появляется на людях, и все бы раскрылось. А скорее всего, он признался бы сам. Через некоторое время. В общем, мне не хотелось, чтобы Брика арестовали до… определенного времени.
Дядя Миша долго смотрел на меня, не говоря ни слова. Забытая сигарета тлела у него между пальцами. Наконец, он кивнул.
— Верю тебе. Складывается впечатление, что ты знаешь, о чем говоришь. И не трусость заставляла тебя молчать. Значит, как я понял, все мы ждем какого-то времени? Что-то должно произойти и положить конец этому идиотизму?
Я пожал плечами.
— Если верить Брику, то да.
— А у нас есть причины ему верить?
— У меня есть. Я видел доказательства его слов.
— А…
— Стоп! — Я хлопнул ладонью по лавочке. — Так нечестно!
В глазах дяди Миши засверкали искорки.
— Эх, не дал разгуляться! — засмеялся он. — Ну давай, задавай свои вопросы. Отвечу на два сразу.
— Спасибо! — съязвил я. — Вопрос первый: почему вы не спрашиваете, где находится Брик?
— Ну, для начала, это не моя подследственность, — пожал плечами дядя Миша. — Я простой участковый. Если вдруг поймаю разыскиваемого преступника, то мне, конечно, дадут премию и, может, даже звание накинут, но специально рыть землю носом я не обязан. Как, кстати, и все остальные в нашем участке.
— А еще?
— Что «еще»?
— Вы сказали: «для начала». Есть еще причина?
— Да, есть. Люди, с которыми я работаю, проявляют нездоровый интерес к делу. И начали его проявлять до того, как история с убийством вылезла наружу. Почему они хотят поймать Брика, я не знаю, но знаю, что убийство — всего лишь предлог. И у меня возникает вопрос: зачем взрослым людям так сильно понадобился подросток, ранее никогда не фигурировавший ни в каких преступлениях? Почему в крошечном отделе собралось столько сотрудников из города? Сдается мне, что к правосудию эта ситуация не имеет никакого отношения. И третья причина: я верю тебе. Верю, что Брик готов понести ответственность, когда придет время.
— Я не говорил, что он готов понести ответственность, — покачал я головой. — Я сказал, что его все равно посадят, но лучше бы это произошло как можно позже.
— Ты ведь сказал, что он сам признается.
— Возможно. Только вот… Убийство совершил не тот, кто будет признаваться. А того наказать не получится. Если попытаться, будет только хуже.
Дядя Миша наморщил лоб.
— Речь идет о каком-то духовном перерождении?
— Можно и так сказать.
— Хорошо, пусть так. Если ты в это веришь, я приму такую идею. Задавай второй вопрос.
В этот раз я думал дольше. Хотелось задать вопрос, который заставит дядю Мишу рассказать как можно больше. Рассказать все. И я нашел нужный:
— Можно ли как-то остановить их? Ну, тех, кто ищет Брика. Ведь они же, наверное, что-то нарушают?
Дядя Миша ответил не сразу. Мимо нас медленно проковыляла пожилая женщина, опирающаяся на трость. Она посмотрела на дядю Мишу, потом на меня и вздохнула. Видимо, сочла хулиганом, с которым милиционер ведет разъяснительную беседу. Как только она удалилась на приличное расстояние, дядя Миша заговорил: