— Ах, нет, мадам, мне нужны обе, «М» и «S»… для двух дам, — пояснил я с идиотским смущением, достойным героя Вуди Аллена.
Продавщица улыбнулась.
— Все в порядке, месье, это нормально, — успокоила она меня.
Мадам положила каждую сорочку в отдельный пакет из шелковой бумаги и сообразила радующую взор упаковку.
— Как это мило с твоей стороны! — прошептала Элен, принимая подарок, и у нее на глазах выступили слезы.
Джун издала радостный крик, поцеловала меня в щеку и тут же сорвала с себя платье, чтобы примерить сказочную обнову. Помню, как она танцевала от счастья. Всего лишь три дня потребовалось для превращения весенней феи в одержимую ревностью Фурию.
В общем, в отличие от продавщицы, Джун не показалось нормальным, что я купил две одинаковые сорочки разных размеров. А то, что большая из них предназначалась ее предшественнице, привело ее в дикую ярость, в приступе которой она влепила мне пощечину. Сегодня и я признаю ошибкой эту идею с двумя сорочками. Несмотря на то что Джун тогда простила меня — она успокаивалась так же быстро, как и распалялась, — моя оплошность заложила основу для грандиозного скандала, который разразился несколько месяцев спустя в гостинице «Дюк де Сен-Симон».
Это был один из самых неприятных моментов моей жизни, о котором я очень не люблю вспоминать.
Несмотря на абсолютную мою невиновность, Джун тогда меня бросила.
Со стороны все выглядело не в мою пользу. После деловой встречи я пригласил Джейн Хэстман в отель. У нее случилась неприятность: поссорилась со своим другом, в итоге он спешно отбыл на родину. (Тот самый двухметровый ковбой со Среднего Запада, который не умещался в «колыбели Белоснежки», помните?) Джун же тогда уехала на пару дней в Довиль со своей лондонской подругой. И вот я спросил Джейн, не хочет ли она чего-нибудь выпить? Сделал это просто потому, что мне было жаль ее. Она кивнула и ответила: «Double», имея в виду двойной виски. После нескольких «Doubles» мы поднялись в номер Джун. Джейн Хэстман не из тех женщин, которые хнычут, когда у них что-то идет не так. Тем не менее она попросила меня задержаться, и я остался. Но не более того.
Я прилег рядом с ней на кровать, взял за руку и стал уверять, что все будет хорошо. Она уснула, и я уже собирался идти домой, когда вдруг почувствовал сильную усталость. В общем, в ту ночь мы с Джейн спали рядом, как брат и сестра.
На следующее утро, еще не успев открыть глаза, я услышал голос Джун:
— Salaud![22] — кричала она. — С меня довольно!
Нет, это был не кошмарный сон. В ногах двуспальной кровати стояла моя возлюбленная. Она побелела от гнева, и ее зеленые глаза метали молнии в сторону недоумевающей Джейн.
— Не могу поверить! — бушевала она.
Я открыл было рот, но она не дала мне вставить ни слова.
— Избавь меня от объяснений. Все кончено.
Я вскочил с кровати. Мне было что сказать в свое оправдание, но Джун не желала меня слушать.
— Джун, милая… — пробормотал я, а потом произнес фразу, обычную для мужчины, оказавшегося в подобной ситуации: — Все не так, как ты думаешь…
На этот раз это была чистая правда.
Джун что-то прокричала в гневе и направилась к открытой нараспашку двери.
Я бежал за ней до самой регистрационной стойки, отчаянно повторяя:
— Между нами ничего не было! Джейн — моя старая знакомая, и у нее вчера случилась неприятность.
— Неприятность?.. — отозвалась Джун зловещим шепотом, а потом заорала на весь отель: — У Джейн неприятность?! Бедняжка Джейн! Она тоже из числа подружек, которых ты утешаешь ночными сорочками?! И какой же размер у нее, «L»?!
Она вихрем пронеслась мимо стола. Из-за него за всей это сценой с каменным лицом наблюдала мадемуазель Конти.
— Джун, прошу тебя, успокойся…
Я попытался схватить ее за руку, однако поскользнулся и упал на каменный пол. Наверное, со стороны я выглядел очень смешно. В тот момент я расплачивался за все свои грехи и преступления.
Тем временем Джун дошла до финального акта шекспировской трагедии.
— Отвали! — буквально выплюнула она, прежде чем выскочить под дождь.
И это было последнее, что я слышал от Джун Миллер.
Ошеломленный, я вскочил на ноги и бросил взгляд на мадемуазель Конти, ставшую невольной свидетельницей моего позора. Я почувствовал, что покраснел, и от этого мне стало еще хуже. Луиза Конти сидела передо мной в своем безупречном костюме и с аккуратной прической. Ни один мускул не дрогнул на ее лице. Она оставалась невозмутимой, ее не касались любовные сцены. И это равнодушие спровоцировало меня.
— Ну, чего вы уставились? — набросился я на бедную регистраторшу и с удовольствием заметил, как она вздрогнула.
Потом я направился к выходу, где простоял несколько минут, беспомощно глядя на дождь.
Джун действительно ушла.
На обратном пути я заметил, что мадемуазель Конти покинула свой пост. Отель будто вымер. Казалось, весь мир затаил дыхание.
Потом я услышал шаги на лестнице и обернулся. Луиза Конти выносила из погреба тарелки, когда на нее налетела Джейн. Вижу и сейчас, будто в замедленной съемке, как обрушилась и разлетелась на тысячи осколков фарфоровая башня.
Тогда в «Дюке» — и только там! — можно было приобрести посуду «Эжени», изготовленную на Лиможской фарфоровой мануфактуре специально для этого отеля. Многие из постояльцев с радостью покупали дорогие тарелки с будуарной росписью в бардовых и золотисто-желтых тонах.
Я смотрел на черепки под ногами, как Гамлет на бедного Йорика. Быть или не быть? Так завершилась бесславная сцена моего падения.
— Нет! — закричала мадемуазель Конти, в ужасе уставившись на гору осколков. — Это была дорогая посуда, — вздохнула она.
Присев на корточки, она принялась собирать мусор в кучу, беспрерывно причитая: «О боже мой, какое несчастье! Какая беда!»
— Осторожно, — предупредил я ее, очнувшись и присаживаясь с ней рядом. — Не пораньтесь, они острые.
На мгновение наши взгляды встретились, но что мы могли сказать друг другу?
— Это моя вина, — смущенно повторял я, разглядывая покрытый затейливой росписью черепок.
Снова и снова я прокручивал в уме недавнюю сцену, видел перед собой возмущенное лицо Джун. Ее слова эхом отдавались у меня в ушах, и мне вдруг захотелось куда-нибудь спрятаться от самого себя. Вместо этого я встал и попытался улыбнуться, что, конечно же, получилось плохо.
— Да… сегодня явно не мой день, — пробормотал я.
Луиза Конти тоже встала. Несколько секунд она молча смотрела на меня, выражение ее глаз было скрыто за темными очками. Вероятно, в тот момент она проклинала идиота, нарушившего покой ее отеля. Потом пригладила руками темно-синюю юбку.
— Мне жаль, что так получилось, — сказала она.
В ее словах слышалась искренность, хотя, скорее всего, она просто сумела быстро справиться со своими эмоциями.
— Нет-нет, — запротестовал я, размахивая руками. — Это мне очень жаль. Я оплачу разбитую посуду, не волнуйтесь. Все будет в порядке.
Чуть заметная улыбка тронула губы мадемуазель Конти. Наконец-то я хоть что-то сделал правильно.
В тот ненастный мартовский день ревнивая красавица Джун ушла не только из отеля «Дюк де Сен-Симон», но и из моей жизни. Все попытки вернуть ее, поначалу уверенно настойчивые, а потом безнадежно жалкие, терпели неудачу.
Мисс Джун окружила себя ледяным молчанием.
Через некоторое время я узнал, что она в Лондоне.
С тех пор прошел год — срок, достаточный не только для того, чтобы залечить раны, но и увидеть прошлое в совершенно другом свете. Все забывается, остается тоска по красоте, которая ушла навсегда. Так ли безвозвратно она потеряна? Быть может, Джун вернулась на то место, где так внезапно окончилась наша история? Что, если это она посылала загадочные письма, простив мне преступление, которого я не совершал? Что, если она снизошла наконец до понимания? Во всяком случае Принчипесса признавала и свою вину.
Я разглядывал обтянутую зеленой кожей столешницу и мечтательно улыбался. В следующем письме я решил задать Принчипессе пару интересующих меня вопросов.
— Эй, Жан Люк! Мы идем или вы планируете провести этот день у регистрационного стола в компании милой дамы?
Биттнер положил мне на плечо руку, возвращая к действительности. Бесконечные переговоры по телефону завершились, и к нему вернулось прежнее очарование.
— У милой дамы, к сожалению, совсем нет времени, — кокетливо ответила мадемуазель Конти.
Биттнер усмехнулся, пристально глядя на нее карими глазами.
— Жаль, жаль, значит, в другой раз?
— Все может быть.
— Ловлю на слове.
Что за мелодрама, боже мой!
Я закатил глаза и вымученно улыбнулся. Итак, на мою долю выпала роль «третьего лишнего». Сомнительное удовольствие! Сказать, что я чувствовал свою полную ненужность, было бы преуменьшением и упрощением. В тот момент мне хотелось просто вычеркнуть эту неблагодарную роль из всех сценариев и рукописей.
— Думаю, нам пора, ресторан закроется.
Я сам почувствовал, как грубо это прозвучало, однако мои слова возымели желаемый эффект. Биттнер проказливо подмигнул: «До вечера» — и повернулся к выходу, а я наконец получил возможность продолжить допрос мадемуазель Конти:
— Ну, так Джейн или Джун?
Она беспомощно пожала плечами:
— Я правда не могу сказать. Разговор получился совсем короткий. Но я уверена, что это был кто-то из них, либо Джейн, либо Джун.
Джун или Джейн в любом случае. Пятьдесят на пятьдесят, что Принчипесса у меня на крючке. Рыбка чувствует себя в полной безопасности, однако скоро я вытащу ее на сушу из морских глубин.
8
Вечером я допоздна гулял с Сезанном.
Мы бродили по песчаным дорожкам парка Тюильри под высокими деревьями, и я сам не заметил, как постепенно успокоился. Стемнело. Я вдыхал запах цветущих каштанов и любовался радостно семенившей впереди собакой. На мгновени