— Сезанн! — кричал я, бегая по вокзалу. — Сезанн!
Что, если он убежал в город и уже попал под колеса автомобиля?
— Сезанн! Сезанн! Сезанн!
Я не обращал внимания на людей, с интересом наблюдающих за моими метаниями. Кое-кто даже посмеивался. Быть может, они принимали меня за восторженного почитателя великого художника.
— Ищите его в Музее Орсэ, — посоветовал мужчина, только что купивший в киоске бутылку водки.
На меня изумленно уставились две девушки в джинсах и с рюкзачками.
— Чего смотрите? Сезанн — это моя собака, — раздраженно объяснил им я.
Подняв глаза, я увидел, что Джанет и Джейн стоят у окна ресторана и стучат мне в стекло.
Через час я сидел в метро. У моих ног, кроткий как овечка, лежал Сезанн с прицепленным к ошейнику поводком. Сначала мой четвероногий друг странствовал по вокзалу, где, по свидетельству очевидцев, не осталось ни одной не помеченной им пальмы. Затем подошел к выходу, откуда принялся облаивать таксистов. Один из них привел дежурного полицейского, у которого потом мне и пришлось выкупать своего пса.
Увидев со своего наблюдательного пункта служителя закона в сопровождении далматинца, Джейн и Джанет немало удивились. А через несколько минут под окнами ресторана появился и я, в сильном волнении. Дамы принялись барабанить мне в окно, и я посмешил сначала к ним, а потом в участок.
— Это ваша собака? — строго спросил дежурный.
Завидев меня, Сезанн радостно завилял хвостом.
Я кивнул.
— Что ты здесь вытворял? — накинулся я на пса. — Я же велел тебе ждать!
— Нужно лучше следить за своей собакой, месье, — сказал полицейский. — Вы повели себя безответственно. В здании вокзала животных нельзя отпускать с поводка. Ваше счастье, что ничего серьезного не случилось.
Мне было нечего ему возразить, и я молча кивнул. Стоило ли объяснять стражу порядка, какие обстоятельства могут заставить человека оставить на минутку свою собаку без присмотра под пальмой? Думаю, нет. Ни слова не говоря, я расписался в квитанции, заплатил штраф и освободил Сезанна.
10
Выходя с Сезанном из метро на станции «Одеон», я размышлял о том, что пережил не лучшее и не худшее воскресенье в жизни. В целом, оснований для недовольства не было, несмотря на провал операции «Голубой экспресс», ведь теперь я точно знал, что Джейн Хэстман — не Принчипесса. (Раньше мне и в голову не могло прийти такое, но практика показала, что нет ничего невозможного.) Кроме того, я обнаружил двух женщин, ожидавших отправления поезда на Ниццу, одна из которых выглядела точь-в-точь как Люсиль тридцать лет спустя, и это наблюдение неожиданно расширило круг подозреваемых. В конце концов, Сезанн семенил рядом, здоровый и радостный, что можно было считать маленьким чудом, учитывая бешеное движение в окрестностях Лионского вокзала.
Итак, я был доволен, хотя и чувствовал легкую усталость, когда повернул с бульвара Сен-Жермен на Кур-дю-Коммерс-Сент-Андре.
В этой узенькой улочке, переполненной разными лавочками и кафе, царила оживленная суматоха, и я решил плыть по течению. Меня несло мимо великолепного сувенирного магазина, где продавали надувные шары из бумаги, пиратские корабли и часы с боем; потом мимо «Прокопа» — одного из старейших ресторанов в Париже и ювелирной лавки «Гарем», собравшей все лучшее из сокровищниц Востока. Стройная молодая женщина в изумрудной тунике и с высоко подвязанными пышными волосами зачарованно смотрела на витрину с украшениями. Когда рядом с ней остановилась влюбленная пара, девушка чуть отошла в сторону и вдруг повернулась ко мне.
— Здравствуйте, месье Шампольон, — кивнула она мне, смущенно улыбаясь.
Должен признать, события последних дней приучили меня ничему не удивляться. В том числе приветствию незнакомки, знающей откуда-то мою фамилию. Я чувствовал себя принцем из сказки, которому на каждом шагу попадаются красавицы. Некоторые из них загадывают ему загадки, а потом исчезают ни с того ни с сего.
Я внимательно посмотрел на девушку в зеленой тунике. Теперь ее лицо показалось мне знакомым, но все равно я не узнавал ее.
Случалось ли вам, скажем, встретить где-нибудь на пляже учительницу своего сына? То есть не в нормальной для нее обстановке классной комнаты, а на фоне неба и моря? И вот вы смотрите на нее и понимаете, что ее лицо вам знакомо, однако, вырванное из привычного контекста, оно не ассоциируется у вас ни с чем конкретным. Вот лучший пример того, как работает наш мозг.
Девушка заложила растрепавшуюся прядь волос за ухо и покраснела.
— Привет, Одиль, — сказал я.
Обмениваясь вежливыми фразами с застенчивой кондитершей из моего квартала, я уже не в первый раз за этот день подумал о том, что человеческий глаз — самый чувствительный прибор из когда-либо созданных природой — способен воспринимать только внешнюю сторону вещей. В основном он скользит по их поверхности, направляемый нашим субъективным восприятием, которое сильно ограничивает видение, приспосабливая его к созданной нами же действительности, состоящей из того, что мы уже знаем, и того, что мы ждем от будущего. Но случается, свет падает под другим углом, обнаруживая иллюзорность нашего мира. И тогда вечно обсыпанная мукой дочь булочника вдруг превращается в восточную красавицу, которая — собственно, почему бы и нет? — может оказаться и Принчипессой с тем же успехом, что и любая другая девушка из прошлого, и вам в голову не придет подозревать ее в чем-либо подобном. «Вы видите меня и не видите», — писала мне Принчипесса. Эти мудрые слова можно отнести к кому угодно.
Разве мы видим людей по-настоящему? И как легко мы упускаем из поля зрения самое важное, например того единственного человека, которого ищет каждый из нас.
— Эта туника вам очень к лицу, — сказал я Одиль на прощание.
Она улыбнулась и опустила глаза.
— Правда-правда, — подтвердил я, — вы похожи на восточную принцессу.
— Да ну… месье Шампольон… — Одиль покачала головой, и ее глаза заблестели. — Все равно спасибо. И приятного дня! До завтра!
Она отошла на несколько шагов, после чего подхватила под руку молодого человека, словно из-под земли выросшего у входа в магазин.
— До завтра, моя Царица Савская, — прошептал я, но она меня уже не слышала.
Я побрел дальше, пока не увидел за столиком уличного кафе богемного вида фигуру. Мой старый знакомый сидел в компании молодых людей под белым тентом. Они курили и о чем-то спорили.
Сезанн восторженно залаял и потянул поводок. Я тоже обрадовался, увидев Аристида, который, похоже, был здесь в своей стихии.
— Привет, Жан Люк! Какая приятная неожиданность! — воскликнул Аристид Мерсье. — Посиди с нами!
Улыбаясь, я приблизился к круглому столу, где стояло несколько пустых стаканов и чашек.
— Очень рад, но не хочу вам мешать, — ответил я.
— Ты нисколько нам не помешаешь. — Аристид вскочил и подвинул мне стул. — Пожалуйста, присоединяйся! Нашей скромной компании так недостает твоего блеска. Друзья! — Аристид патетически развел руками. — Это мой приятель Жан Люк Шампольон, по прозвищу Дюк.
В ответ раздались восторженные приветствия и рукоплескания.
Я опустился на стул и заказал кофе.
Пока Аристид распалялся перед студентами насчет «лучшего галериста квартала Сен-Жермен и его знаменитого предка», «человека изысканного вкуса и опа-а-аснейшего шарма» (в этом месте он мне подмигнул), в голову мне закралось странное подозрение.
Идея была столь абсурдна, что мне до сих пор за нее стыдно. Однако она пришла на ум в то воскресенье, когда все казалось возможным, а потому, с учетом состояния, в котором я пребывал, мне можно простить и это.
У меня развился странный род паранойи, так сказать, мания преследования наоборот. Я подозревал всех и каждого. На этот раз в центре моего внимания оказался старый приятель Аристид Мерсье.
«В самом деле, что, если это он водит меня за нос?» — подумал я. Его старомодные манеры, начитанность, исполненная иронического сожаления симпатия ко мне, пропащему, — разве не соответствовало все это наилучшим образом личности автора загадочных писем? До сих пор я исходил из того, что имею дело с женщиной. Но кто сказал, что это не очередная уловка?
Встревоженный чудовищной мыслью, я помешивал кофе, не сводя с Принца-Аристида глаз. Быть может, он объяснил мою сосредоточенность интересом к его блестящей лекции о «Цветах зла» Бодлера.
Внезапно небо потемнело, тучи заволокли солнце. Сильный порыв ветра поднял серое облачко над переполненной пепельницей, и студенты, один за другим, начали прощаться. Наконец мы с Аристидом остались одни, не считая Сезанна, всем своим весом навалившегося на мою ногу.
— Ну, дорогой Жан Люк, как жизнь? — спросил ничего не подозревающий Аристид.
Это случилось как раз в тот момент, когда моя мания достигла пика.
— Ну, жизнь у меня нынче пошла странная, — ответил я, пристально глядя на него. — Скажи, это ты пишешь мне под именем Принчипессы?
Аристид изменился в лице, как будто у него на глазах только что приземлился инопланетный корабль.
— Принчипессы? — переспросил он.
— Это ты отправляешь мне письма, которые начинаются словами «Дорогой Дюк» и заканчиваются фразой «Ваша Принчипесса»? пояснил я. — Предупреждаю тебя, Аристид, если это твоя очередная интеллектуальная шутка, то я не нахожу ее удачной.
— Мой бедный друг, ты, кажется, совсем запутался.
Аристид мгновенно вернул меня к реальности. Через минуту эти подозрения уже казались мне не более правдоподобными, чем контакты с внеземными цивилизациями.
— Ты здоров?
Кажется, сегодня этот вопрос мне уже задавали.
— И вправду не понимаю, о чем ты говоришь и в чем меня обвиняешь, — продолжал он. — Может, все-таки объяснишься?
Я взглянул на недоумевающего Аристида, и лицо мое залилось краской.
— Маленькое недоразумение. Забудь, пожалуйста.
— Нет! Нет! Нет! — замахал руками Аристид. — Теперь тебе от меня не отделаться. Выкладывай, что случилось? — Он строго посмотрел на меня. — Итак?..