Андрей забирает фотки, так и не отпуская меня, и выходим из фотобудки мы словно в какой-то другой мир. Он внезапно кажется лучше и добрее, чем был несколько минут назад. Сила исцеления поцелуем?
– Прости, Кареглазка, – снова говорит он, прижимая к себе. – Захотелось увековечить мои чувства к тебе.
Протягивает фотографии, и меня снова окатывает волной мурашек. Горячий и тягучий мед растекается по венам вместо крови, внизу живота снова бушует стихия. Кусаю губы, глядя на эти фото: в них столько чувств и страсти… И это невероятно красиво. Правда. Я даже не думала, что поцелуи могут смотреться настолько красиво.
Отрываю взгляд от фотографий и поднимаю голову, смотрю на Андрея. Он и правда стоит так, словно я сейчас закачу истерику из-за этого поцелуя, но все, что я делаю, – это поднимаюсь на носочки и чмокаю его в подбородок.
– Не извиняйся. Очень красиво вышло.
И дальше мы снова гуляем, но уже в сторону дома. На самом деле ранний подъем, утренняя и вечерняя тренировки, а еще несколько эмоциональных потрясений выжали буквально все силы. Я держусь за руку Андрея крепко и улыбаюсь от того, как он без перерывов поглаживает мое запястье большим пальцем.
Сейчас я очень много думаю о том, что его могут у меня отобрать, и мне становится до ужаса страшно. Я практически уверена, что Марк даст делу ход, и размышляю, что, может, заявить в полицию на него? У меня ни черта на него нет, кроме слов, но вдруг это может чему-то помочь?
Думаю много, понимаю, что так глупо мы друг с другом поступили… Я, когда решила его отталкивать, а он – когда согласился на эти глупые правила. Сейчас, ощущая, что проблема очень близко и что я в любую секунду могу остаться одна, мне очень хочется послать все принципы к черту и просто немножечко побыть счастливой.
Или, так глупо, конечно, закрыться в той маленькой фотобудке, не выходить оттуда до рассвета и долго-долго целоваться в этом тесном, но таком восхитительном мире.
Мы, не сговариваясь, идем ко мне, по очереди принимаем душ и, едва коснувшись подушки, крепко засыпаем в теплых объятиях друг друга. За ним я точно ощущаю себя как за каменной стеной, но вдруг осознаю в себе то, что не чувствовала еще никогда в жизни: если моей стене понадобится помощь, то я сделаю все, чтобы ее оказать.
Мы встаем в шесть по будильнику, собираемся на пробежку, потому что мне снова вдруг кажется, что я почти полюбила это дело. Андрей вызывается пойти за компанию, и наши сборы походят на самые обычные утренние ритуалы влюбленных. Андрей хватает меня на каждом шагу за талию, чтобы притянуть к себе и чмокнуть в губы, а я совершенно ничего не имею против этого.
Внезапно я поняла, что мне абсолютно плевать на все, что было до этого. И что я ни капли даже не хочу пробовать жить самостоятельно. Ничего не хочу, кроме любви, нежности и заботы. Как получать, так и отдавать с лихвой.
Спускаемся по ступенькам за ручку, Андрей ворчит, что утренние пробежки придумали демоны, а я хихикаю над ним и целую в плечо, пытаясь приободрить.
Мы доходим до парка, разминаемся, улыбаемся, а потом за спиной раздается незнакомый мужской голос, и мое сердце падает на землю и разбивается на мелкие осколки.
– Воронцов Андрей Геннадьевич? – спрашивает он. Мы сразу оба понимаем, что к чему, поэтому удивления при виде полицейской формы не испытываем. Другой вопрос, какого черта они делают тут так рано?
– Я, – не скрывается Андрей. Сжимаю кулаки и не даю слезам скатиться по щекам. Не сейчас уж точно.
– Вы задержаны и подозреваетесь в нанесении некоему Иванцову Марку Викторовичу тяжких телесных повреждений. Прошу, пройдите в машину по-хорошему, иначе мы вынуждены будем применить силу.
Он не упирается никак, конечно. Кивает сразу, уверена, даже вину признает в секунду.
А я стою как вкопанная, пытаясь осознать произошедшее. И понимала же, что будет так! Но в итоге меня буквально сковывает ужас.
Андрей наклоняется ко мне, берет мое лицо в руки и быстро-быстро целует в губы несколько раз, добивая окончательно.
– Ты помнишь, что я тебе говорил? – Киваю. Я не помню ни черта, если честно, но сейчас нет времени выяснить все это. – Не поддавайся на провокации. Борись за себя. И иди быстро домой, поняла? Не ходи одна. Я люблю тебя, Кареглазка, чертовски сильно.
Еще один поцелуй, и его от меня отрывают. Словно со стороны наблюдаю за тем, как его сажают в машину и увозят. Отбирают у меня часть души, рвут на части сердце.
Мне отчаянно хочется плакать, но вдруг я понимаю, что не сдамся. Я столько раз сдавалась! Бросала попытки выбраться из ужасов жизни, никому не могла дать отпор, была слабой.
Сейчас – не буду.
Я обязательно придумаю, что делать, но пока разворачиваюсь и бегу домой, равно как и просил Андрей. Там должно быть безопаснее. Я очень на это надеюсь…
Глава 9Андрей, Яна
Самое мерзкое чувство в мире – беспомощность. Когда ты связан по рукам и ногам и просто ни черта не можешь сделать, хотя твой родной человек нуждается в твоей защите больше, чем когда-либо.
Сажусь в машину и смотрю через окно на Яну. Она стоит посреди улицы, в чертовой спортивной форме. Яркой, как она сама. Солнце заливает ее со всех сторон, вокруг много зеленых деревьев, цветов, куча довольных людей, а она… Словно статуя замерла и просто стоит, пустым взглядом глядя вслед отъезжающей машине.
Внезапно я думаю о том, что сглупил и сделал все совсем не так, как надо было. Но тут сыграли банальная злость и желание отомстить тому, кто навредил моей девочке. Я бил недолго, но сильно. И знаю, что ему придется несладко.
Он уже слетел с катушек, когда я появился тут. Я видел, каким взглядом он на нее смотрел, и очередной идиотизм точно не заставил бы себя ждать. Он подгадал бы минуту, когда меня не оказалось бы рядом, я точно знаю и чувствую. Он неадекватный, вполне серьезно, ему нужно к врачу и лечить голову, какого черта он вообще делает среди людей, когда опасен для общества?
Мысли в голове крутятся без остановки сильным вихрем. Пытаюсь понять, правильно ли я поступил, или стоило продумать какой-то более логичный план… Я не знаю. Теперь Яна без защиты, совсем одна. С другой стороны, что он может сделать избитый и одной рукой? Но рука заживет… Хотя пока она заживет – я точно что-нибудь придумаю и окажусь на свободе. В конце концов, деньги решают все. А значит, будем решать.
Надеюсь только, что Яна ушла домой и теперь она в безопасности. Позвонить подругам она догадается точно, мне главное, чтобы не оставалась одна, пока я буду пытаться разрулить всю эту ситуацию.
Черт… как в сраном фильме! Надо было не отпускать ее сюда. Надо было узнать о том, что соврала мне про дату билетов, да хоть самолет остановить надо было! И все-таки привязать к кровати и никогда-никогда не отпускать из своих объятий. И все было бы хорошо… Валенсия, море, солнце и мы.
– На выход, – басит один из тех, кто меня задерживал. Ни наручников, ни черта. Это всегда так или только мне повезло?
Но выкручиваться, пытаться драться и убегать просто нет смысла: за сопротивление впаяют сильно больше, чем за пару ударов какому-то уроду. Поэтому послушно иду за ними, называю фамилию, когда просят, захожу в кабинет.
Тут уже надевают наручники, металл неприятно холодит кожу, в целом эта скованность еще сильнее начинает раздражать, когда перестает быть только воображаемой.
Сажусь на стул, куда говорят, смотрю на полицейского, сидящего на своем рабочем месте, через стол. Я не особо разбираюсь в звездочках, поэтому звание назвать не могу, но, наверное, опер? Кем они там бывают, капитаны, майоры? Не знаю. Да и плевать, если честно, меня в целом это меньше всего волнует.
– Ну что, Воронцов? – начинает он разговор. В голосе дружелюбия ноль, в целом это ожидаемо. Я для него уже заранее преступник, с такими тут разговор короткий. – Будем сознаваться в содеянном?
– Будем, – пожимаю плечами.
– Даже так? Так просто? – искренне удивляется он. – Ну, рассказывай тогда. Где, когда, зачем и за что ты избил Иванцова Марка Викторовича?
– Вчера около восьми часов вечера у фитнес-клуба, – начинаю я, называя адрес клуба. Я его запомнил, когда шел по навигатору туда в первый день после прилета. – Случилась потасовка, я ему врезал.
– Потасовка, Воронцов, это когда все участники страдают. А не когда ты здоровый, как бык, а у него два перелома на одной руке и лицо в фарш разукрашено!
Не могу совладать с эмоциями и усмехаюсь. Я не жалею, что сделал это, мало ему еще за все то, что он творил.
– Я не виноват, что он оказался таким слабаком, что не смог мне ответить, – пожимаю плечами.
– Ясно. Причиной что послужило?
– Девушка, – говорю правду. – Он приставал к моей девушке, применял физическое насилие.
– Свидетели сказали, там девушки не было.
– Она забежала в клуб до всего. Он этим же утром приезжал и угрожал ей, а до этого даже… – Ком в горле встает, но мне приходится выдавить из себя эти слова: – Даже бил. Получил за дело, отрицать я не буду, каяться тоже. Мало ему…
– Бил девушку твою, говоришь? – Киваю. – А что ж она к нам не пришла заявление написать, раз бил? – слышу в голосе скептицизм. Ясно. Не верит, ожидаемо тоже. Прорвемся и без его веры.
– Боялась, очевидно. Он полный придурок, вы бы хоть поговорили с ним, по нему же видно!
– Да говорили мы, товарищ Воронцов! И вот дело-то такое: потерпевший утверждает, что вы у него девушку увели. Точнее, невесту! И что избили его, когда он хотел с ней поговорить.
– Чушь собачья, – откидываюсь на спинку стула. – Они расстались до того, как мы встретились. И как раз из-за того, что он ее ударил! У нас вообще как, домашнее насилие наказуемо или он так и будет дальше на свободе ходить и представлять опасность для всех девушек? В ту сторону вы поработать не пробовали?
Злюсь и психую, явно говорю много лишнего, того, чего не стоило бы в моей ситуации. Но просто зла не хватает, особенн