ок, Индию, Тибет и Китай. Еще у него была своя музыкальная группа. Группа называлась «Колесо» — имелось в виду колесо буддийской сансары, круговорота преходящей череды событий внешней жизни. Насти нравились тексты песен, которые писал сам Беленький, не лишенный музыкального и поэтического слуха.
Помимо всего прочего он, с точки зрения Насти, просто был очень хорошим человеком. Она даже боялась разрушить это впечатление случайным открытием какой-нибудь негативной стороны в пареньке, которого, по ее мнению, можно было отнести к разряду настоящих людей, благородных и честных. В Насте еще жила прежняя идеалистка, так и не привыкшая воспринимать мир прохвостов и негодяев как должное.
На Беленького можно было рассчитывать в любой ситуации. Именно он помог Насте найти квартиру в доме, где жили его родители, сведя с хозяевами. Несколько месяцев назад, когда Андрюша только вернулся из своего годового путешествия, они случайно встретились в одном клубе, где он выступал со своей группой. Настя не знала, куда деться, рассорившись с хозяевами прежней квартиры. Андрей тут же созвонился со знакомыми, которые пустили ее к себе на неделю пожить, а потом свел с хозяевами теперешнего жилья в Купчино. Так они стали практически соседями. Андрей снова жил с родителями на втором этаже, а Настя тремя этажами выше.
Сейчас Прокофьева, сидя в комнате Андрея Беленького, который готовил что-то на кухне, рассматривала висящую на стене круглую чеканку с изображением будды Мантрэя, воплощение которого, по легенде, должно было вновь появиться на земле. Вообще это было что-то вроде медальона с колокольчиком внизу.
— А колокольчик зачем? — спросила Настя, указывая на медальон, когда Андрей вернулся, ставя перед ней печенье и чай.
— Будить людей, — ответил он, не задумываясь, — наверное.
— А от чего будить? — снова задала вопрос Прокофьева, на какой-то момент забывшая, зачем она собственно сюда зашла.
— От иллюзий. Чтоб не впадали в них окончательно. Вообще-то это и символ будды тоже. Будить мир ото сна разума.
— Гм-м. А зачем будить?
— Наверное, чтоб не страдали. Причина страданий кроется в желаниях, как осуществленных, так и не осуществленных. Еще Оскар Уайльд писал, что на свете есть два несчастья: достичь желаемого и его не достичь. Если люди об этом будут помнить, то, возможно, не будут страдать, — сказал Андрей.
— Не понимаю я этой философии. Не желать ничего, значит и не жить — так ведь получается, — позволила себе не согласиться Настя.
— Жизнь это психологическое состояние, — ответил Андрюша, углубляясь в философские дебри. — Она внутри.
— М-да, — скептически улыбнулась Настя.
— У тебя что-то случилось? — спросил философ Беленький.
— Нет, просто так зашла к тебе. Давно не виделись. Хотя… на самом деле случилось… нечаянно впала в глупую иллюзию, — попыталась пошутить Прокофьева в том же стиле. — Пытаюсь теперь через нее пройти.
На самом деле Настя просто коротала время до фатальной стрелки с бандитами, неосознанно желая отсрочить наступление назначенного часа. Она, конечно, могла бы обо всем рассказать Андрею, но тот тут же предложил бы свою помощь. Или просто попытался как-то Настю остановить. А она этого не хотела. Не хотела вмешивать во всю эту грязь Андрея, с которого ей хотелось пылинки сдувать, чтобы он, не дай бог, не испортился, превратившись в такое же дерьмо, как многие, с кем Прокофьевой довелось в жизни столкнуться. Поэтому она перевела разговор на другую тему, так и не ответив, что же с ней произошло.
— А у тебя есть фотографии из твоего последнего путешествия? Ты же год почти где-то пробыл. Можешь показать? — обратилась она к своему товарищу.
— Есть немного. Но сначала я ничего не снимал. Даже камеры с собой не брал. Потом встретил одного англичанина, он мне подарил один из своих фотоаппаратов. Так что есть немного. Можем посмотреть у меня в компьютере. Ты ешь, ешь. Чай пей.
— Ага, — промычала Настя, посмотрев в окно, из которого как на ладони была видна площадка перед домом.
— Вот, смотри, — Андрей включил компьютер и открыл папку «Фото-трэвел». — Это немножко Болгария, — начал он показывать фотографии. — Это в Турции, узнаваемое место. Святая София. Ну, это Иран. В поезде в Пакистане. Столица — Исламабад. Это в Асламабаде, уже на территории Индии. Я там с французами познакомился. Могу адрес дать. Они из Тулузы.
— Не надо пока, — ответила Настя.
— Вот еще. Это у Саи Бабы в Ашраме в Путта-парти возле Банголора.
— Живой еще Саи Баба? — спросила Прокофьева, вспомнив фотографию этого самого Саи Бабы столетней давности в журнале «Путь к себе», который когда-то выписывала, интересуясь такими вещами.
— Да, фокусничает. А это — на Шри-Ланке.
— Ты без денег там был?
— Да, почти. Во Франции, правда, немного работал. Началось все с Германии, с Мюнхена. У меня там друг живет. Его семья по еврейской линии уехала. Он пригласил меня на лето. А потом я приехал, и понеслось. Друг в кришнаиты подался и — в Индию. Я с ним через всю Европу тоже рванул. Деньги быстро закончились. Но там они уже почти и не нужны, когда ты становишься весь как ветер. — Это Насте было знакомо. — Жизнь сама начинает поддерживать жизнь и души людей открываются как чаши цветка. Тогда все едино.
— А это Тибет? — ткнула пальцем Прокофьева.
— Тибет, — подтвердил Андрей.
— И там был?
— Да.
— Ну и как?
— Как тебе сказать, внешнее не всегда соответствует тому, что может чувствовать человек внутри. Это еще Герман Гессе имел в виду, когда написал в своей книге «Игра в бисер», что паломничество на Восток происходит у нас в душе. Сам же Восток это символ восхождения к тому, что может проистекать во внутренней жизни человека.
— Ясно. Это значит, Восток — тоже иллюзия.
На Восток отправься дальний
Воздух пить патриархальный,
В край вина, любви и песни,
К новой жизни там воскресни,
— продекламировал Андрюша.
— Красиво. Это ты написал? — спросила Настя.
— Да нет. Это Гёте. Если б не было Востока, его бы следовало придумать. Там все-таки есть кое-что, чего нет здесь.
— Что?
— Не знаю, как сказать. Это надо просто видеть. Солнце встает раньше. Если все время ехать, то кажется, что оно и не садится вовсе. Смена часовых поясов. Другое ощущение жизни там, и все.
— Состояние непривязанности и свободы, — вспомнила Настя их разговор на дороге из Архангельска в Петербург во время того самого путешествия два года назад, произнеся это вслух.
— Помнишь? — посмотрел на нее Андрей.
— Да. Хорошее состояние. Только я его уже немного позабыла. Быстро все стирается. Тогда было счастливое состояние души, — на минуту задумалась Прокофьева. — Но, кажется, я его потеряла.
— Что с тобой происходит, Настя? — снова спросил Андрей.
— Да так. Разное. Давай лучше о тебе, — снова перевела разговор Настя
— У меня все путем.
— Ты счастлив? — неожиданно спросила она.
— Там нет счастья. Там есть полнота, — ответил Андрей.
— Там — это где? — снова задала вопрос Настя.
— В том состоянии. Это больше, чем просто счастье. Или просто другое состояние сознания. Но я не могу чему-то учить. Это просто как дар сиюминутный. И, наверное, не каждый это чувствует. Но может. Потому что мир един. Там, в том состоянии.
— Юный мудрец. Наверное, если бы каждый мог, ничего бы этого не было.
— Чего не было?
— А всего этого дерьма, которое в том состоянии просто не видно. Не всплывает. Извини меня, я не в тему сейчас говорю, — опомнилась Прокофьева. Ей хотелось кричать, что земля помойка, но этот юный мудрец вселял в нее какую-то веру, которую не хотелось рушить ни в себе, ни в нем, облучая как радиацией своим негативным опытом. В конце концов, как ей казалось, в том, что с ней происходило в жизни, была доля и ее собственной вины за неразборчивость, неумение вовремя выйти из тупой игры или вообще не вступать в нее. А может, и не было никакой вины — казалось ей иногда, может, просто такая судьба — куда гонит, туда и катишься. Настя снова посмотрела в окно. К подъезду подъехала иномарка, набитая людьми.
— Ну, мне пора, — резко поднялась она.
— Подожди, — остановил ее уже в дверях Андрей. — Извини, я бы хотел тебе это подарить. Можно?
— Ха, — ухмыльнулась от неожиданности Прокофьева. — Это мне?
— Да, тебе. Не против?
— Не против, — наклонила голову Прокофьева.
Андрей надел Насте на шею тот самый медальон с колокольчиком и изображением будды Мантрэя, который она увидела висящим у него на стене. Толстый животик Мантрэя неожиданным образом вселял в ее душу спокойствие. Настя тут же погладила этот животик, вспомнив поверье про нэцкэ Мантрэя, которое принято тереть по животику, загадав желание.
— Загадала? — посмотрел на нее Беленький.
— Да, — улыбнулась Настя. — Чтобы все было хорошо, несмотря ни на что.
— Теперь это будет твой талисман, — сказал Андрюша.
— Талисман, хранящий надежду?.. Милое дело. Спасибо большое… Буду теперь, как коровка, с колокольчиком на шее… — улыбнулась она.
Наверное, эта неожиданная смена настроения способствовала укрощению страха и злости, и Настя на некоторое время оказалась, словно в стороне от всего происходящего.
«Не твое это дело воевать, — услышала она голос внутри себя. — Пусть воюют мужчины».
А дальше все пошло как по расписанию. Спускаясь с лестницы, она догнала незнакомого худощавого мужчину среднего роста, в очках и с пробивающейся сквозь черные как смоль волосы сединой. Этот человек, вероятно, заходил в этом доме к своим знакомым.
Когда впереди открылась входная дверь в подъезд, Настя заметила на крыльце женскую фигурку с фотоаппаратом на шее, в которой без труда узнавалась Моника Вечерковская.
«О, блин, — пронеслось в тот же момент в голове у Прокофьевой. — Что я наделала? Сейчас ее как мурашку сомнут эти сволочи, приняв за меня…»