Превозмогая боль, Настя Прокофьева пошла на паром. Ей не пришлось брать билет. Ее подобрал водитель-дальнобойщик, который ехал как раз на Неаполь. Настя не захотела пересаживаться на поезд в Реджио-дэ-Калабрия, поскольку это было тяжело в ее состоянии. И поехала в направлении Салерно с этим, как ей показалось, не злым человеком. По крайней мере, в дороге таких эксцессов, как сегодня в этой адской квартире в Мессине, у нее никогда не случалось. Бог дорог ее берег, как она считала. И сейчас, постепенно приходя в себя, она мысленно просила его не бросать ее в руки плохим людям, а послать хороших. Огненный жар сменился едва уловимой, но не дающей покоя ноющей болью.
— «Я несла свою беду», — гудели у нее в голове неизвестно откуда взявшиеся слова русской песни. Она знала, что нужно отвлекать боль движением, действием. Жар словно принял скрытую форму. Водитель проскочил поворот на Салерно, а высадить на автобане ее уже не мог. И Насте пришлось ехать с ним до Неаполя.
На грязные неаполитанские улицы, которые она измеряла своей болью, полил проливной дождь. И Настя вдобавок еще вымокла в поисках магазина, где продают зонтики. Она снова позвонила Лене, но абонент по-прежнему был недоступен.
«Может, потеряла телефон», — подумала Прокофьева. Она зашла в Интернет-клуб, чтобы проверить почту, но и там от Даниловой не было ничего.
Нужно было ехать без звонка. Настя знала, как отыскать магазин, где работал итальянский муж Лены Анжело Доминецци. Она взяла билет на поезд и через полчаса была уже в Салерно. Там разыскала сначала площадь Меркателло, потом магазин овощей и фруктов «Дзигу». Все, как объясняла ей Лена.
Площадь была на месте. И магазин тоже. Но в магазине Анжело не оказалось. Настя, как смогла, объяснила женщине, которая там работала, что ей нужен Анжело Доминецци, и что она подруга его жены из России. Та, с третьего раза уловив, что ей нужен Анжело, скорбно покачала головой, набрала его номер, сказала ему пару слов и передала трубку Насте. Прокофьева еще раз произнесла: «Я из России. Подруга Лены Даниловой. Мне нужно с ней встретиться. Жду вас в вашем магазине. Пожалуйста, встретьтесь со мной». Из того, что он ответил, она почти ничего не поняла. Внимание из-за боли в животе было рассеянным.
— Прэго, — указывая на стоявший в углу стул, сказала женщина, которая работала в магазине.
Где-то через минут сорок приехал тот самый Анжело, которого она видела на фотографии. Проблема была в том, что он почти не говорил по-английски. Насте в ее нынешнем состоянии было трудно и понимать его и объясняться с ним.
— Где Лена? — спросила Настя. Из всего, что ответил Анжело, она поняла, что Лена в больнице и сегодня к ней идти уже поздно, но можно сходить завтра. И в самом деле уже был вечер. Анжело предложил переночевать у них.
В Салерно была старейшая в Европе психиатрическая клиника, о чем Прокофьева узнала случайно из Интернета, но она и предположить не могла, что именно там увидит свою подругу Ленку Данилову. С Ленкой случилось то, чего невозможно было предвидеть. У нее ни с того, ни с сего, что называется, поехала крыша. Она перестала ощущать мир как прежде и стала жаловаться на то, что все вокруг воняет. Это был один из симптомов шизофрении. Ей оставалось только посочувствовать.
Настя боялась идти в больницу после того, как услышала рассказ Анжело о том, что с ней произошло. С помощью итальянско-русского разговорника у себя дома он все-таки смог ей кое-что объяснить. Насте казалось, что в ней Ленка почувствует такое скопище вони, что лишится остатка рассудка. Но, как ни странно, Ленка, увидев Прокофьеву в палате, прижалась к ней, как побитая собака, и заплакала.
«Она словно почувствовала мою боль», — подумала Настя.
И Прокофьева, склонившись головой к ее плечу, тоже заплакала. Так они сидели, пока не выплакали все слезы.
Когда они вернулись в квартиру Анжело, Настя, как могла, спросила его, любит ли он Ленку, как раньше. Анжело ответил, что да. Было видно, что он очень страдал из-за того, что с его русской женой это случилось. В этой проклятущей Италии Прокофьева встретила и бездушие, как у Тициано, и душевную теплоту, как у Альфонсо и Анжело. Курс терапии, который еще не прошла Данилова, оканчивался через месяц, но можно было забрать ее домой раньше при условии, что за ней кто-то постоянно будет ухаживать. Прокофьева была готова ухаживать за ней сама, но она не знала, как объяснить Анжело, что ему нужно помочь ей снять отдельную квартиру или комнату. Языковой барьер все-таки существовал. И большую проблему составлял ее нелегальный статус, грозивший всем заинтересованным большими неприятностями. Поэтому Настя предложила Анжело взять у нее деньги, чтобы нанять для Лены сиделку, какую-нибудь добрую итальянскую женщину.
Анжело сказал, что за ней ухаживать будет его мать, которая сама вызвалась это делать, когда Лену чуть-чуть подлечат, поскольку была уже на пенсии и свободной. Настя все равно попросила взять у нее три тысячи долларов, всего лишь трехмесячный заработок какой-нибудь итальянской уборщицы, просто потому что она этого хочет. И, осознавая, что жизнь Даниловой находится в добрых руках этой итальянской семьи, покинула их дом. Ей уже не казались важными ни деньги, ни встреча с неуловимым человеком в Тулузе, которой она так долго ждала.
Понятие мировой тюрьмы все больше представлялось ей адекватным названием человеческой жизни на Земле, где каждый пребывал в своей ограниченной внешними обстоятельствами зоне. Медальон с изображением будды Мантрэя, который подарил ей Андрюша Беленький в Питере, лежал в рюкзаке. Она снова повесила его на шею. Дорога по этой иллюзии, как Андрюша Беленький окрестил вслед за буддой жизнь, была не окончена. Настя снова взяла билет на поезд. Пересекать итальянско-французскую границу в вагоне она не решилась, опасаясь нечаянной проверки документов, поэтому вышла из него заранее, а затем снова воспользовалась автостопом, к которому уже привыкла.
В Марселе она собиралась или пересесть на поезд до Тулузы, или снова навестить квартирку одного из «французских салатов», как она его окрестила, парнишки Оливье и у него переночевать. Оливье со своей подружкой Фани жил на улице со смешным названием, которое в переводе означало улица хороших детей. Дети в принципе и в самом деле были хорошими, если закрыть глаза на ревность Фани к Насте. Но эта девушка сама жила у Оливье на птичьих правах, а ревность свою тщательно скрывала, считая ее пережитком прошлого. За Ниццей Прокофьева остановила машину с какими-то молодыми парнями, которые сносно говорили по-английски. Как оказалось, они ехали от знакомого, который под Турином в Италии открыл свой ашрам и, подражая Саи Бабе, потчевал там сказками о едином космосе всех кого ни попадя.
— Как, ты едешь из Италии, и не была в Леони, у Роберто Свами?! Ну ты даешь! Тебе обязательно нужно было туда попасть, — сказал один из них, мулат Шаримэ. — А откуда ты?
— Из России, — ответила Настя.
— О, у нас Соня русская — указал он на девушку, которая сидела за рулем.
— Ты и в самом деле русская? — спросила Прокофьева.
Но Соня только помахала головой в знак того, что ее не понимает. По-русски она знала только пару слов.
— Мой дедушка был русский казак, — сказала Соня по-английски. — Он эмигрировал после революции с семьей. Мама говорит по-русски, но я русского не знаю.
— А куда ты едешь? — снова спросил Шаримэ.
— В Тулузу к товарищу, — сказала Настя.
— О, там за нами тоже из этого центра в Леони едет. Луи, он из Тулузы. Сейчас мы ему посигналим, чтобы он остановился, и ты к нему пересядешь.
На ближайшей автостоянке обе машины остановились. Настя с рюкзаком пересела в другую машину, следующую до самой Тулузы. Хотя… ее не покидало странное предчувствие грядущей опасности.
Мужчина, к которому ее пересадили, чем-то напоминал писателя Антуана де Сент-Экзюпери. Автор «Маленького принца», как и этот полноватый француз, жил некоторое время в Тулузе, где служил летчиком в авиации. Настя даже попыталась отвесить этому человеку комплимент, упомянув его внешнее сходство с Экзюпери.
— А вы случайно не летчик, — спросила Настя.
— Нет, я делаю шоколад, — ответил француз.
— А эти ребята ваши старые знакомые?
— Нет, мы познакомились в Леони.
— А зачем вы туда ездили? — снова проявила любопытство Настя.
— Во Франции много таких людей, — ответил он, — кто интересуется эзотерикой, и они собираются иногда там. Вот, — протянул брошюрку о центре в Леони своей попутчице Луи.
— А на каком языке вы говорили с этим человеком из Леони?
— С ним не нужен язык. Он читает мысли, — ответил «Экзюпери».
«Ну вот, — подумала Прокофьева, — снова в дерьмо вляпалась».
На автозаправке они зашли в кафе. И девушка, которая им подавала кофе, вдруг ни с того ни с сего стала кутаться в жакет, приговаривая:
— Что-то холодно, холодно мне… очень холодно. Что со мной?
Когда Настя с человеком из Тулузы вернулись в машину, он специально обратил ее внимание:
— Вы заметили, как девушке в кафе стало холодно?
— Да, — сказала Прокофьева, — Это вы постарались?
— Да, я, — спокойно ответил тулузец.
«Ничего себе, сволочь, — снова подумала Настя. — Если человек ни с того, ни с сего чувствует холод, значит он теряет энергию. Энергетический вампир, что ли? Это этому их обучает этот придурок из Леони. Ой, свалить бы скорей от этого гада».
Гад снова обратил Настино внимание на себя, когда они проезжали старый город Каркассон, где жило много катаров, признававших дуального бога. Насте кто-то уже об этом рассказывал. Но когда этот человек указал на город, видневшийся в потемках вдалеке от трассы, Прокофьева вдруг почувствовала странную потерю сил. С ней явно происходило что-то ненормальное. И она вдруг четко вспомнила, что такое же ощущение у нее было, когда она садилась в машину Тициано в Мессине, а тот прятал в багажник ее рюкзак. Похоже, все это было из одной оперы.
«Магия, что ли? — подумала Настя. — Вот черт».