— А такое разве бывает? — удивился симпатичный вор. — Ты шутишь.
— Я уже склонна думать, что в этой жизни все бывает, — заметила Прокофьева. — А как его зовут?
— Кажется, Петр.
— Гм-м… Петр с латинского переводится, как камень.
— Что-то ты совсем уже в дебри лезешь, — заметил Женька. — Да не обращай ты внимания, они здесь иногда такое выкидывают. Может, за 1968 год мстят. Услышал, что мы по-русски говорим, и…
— Не в том дело, — махнула Настя рукой.
Больше к этому разговору они не возвращались. Но, так или иначе, когда Прокофьевой пришло время менять место дислокации, она решила поехать не во Францию, а дальше на восток, в Эстонию.
Нужно было, наконец, забрать то, что она там зарыла, если кто-нибудь еще тайник не нашел. Настя позвонила Василию. Тот собирался в рейс, но заявил, что если она на недельку-полторы где-нибудь задержится, то они как раз встретятся на Сааремаа, когда он опять туда вернется.
— Ладно, — сказала Настя, — я пока навещу приятеля в Польше.
На следующий день она выехала из Брно в Краков, где без особого труда разыскала старого приятеля Сашку Варнаву.
— Вот это да, — удивился он, — сколько лет, сколько зим? Ты что здесь делаешь?
— Рождественские каникулы провожу, — пошутила Настя. — Проезжала мимо, решила зайти.
— У тебя деньги есть? — спросил приятель.
— Есть немного, — ответила Настя.
— Тогда я позвоню сестрам-доминиканкам, чтобы тебя пустили переночевать. Сам я сейчас не могу отсюда выходить. Устав не позволяет.
Сашка принадлежал к ордену кармелитов. Но, несмотря на то, что монастырь был открытый, выходить наружу мог далеко не всегда.
— Слушай, — сказал он, — я завтра еду в командировку в Освенцим, там тоже есть наш монастырь, хочешь, поехали со мной, посмотришь.
— Хочу, — ответила Настя.
— Тогда встречаемся завтра в семь утра здесь.
Он достал мобильный телефон и, переговорив с настоятельницей женского монастыря, отправил туда Настю. Ее действительно там радушно приняли. Выделили даже отдельную келью. И пригласили в столовую. Поскольку официальная трапеза уже закончилась, ей накладывала еду одна из сестер по имени Магда, девочка лет семнадцати. Они познакомились.
— Матушка-настоятельница спрашивала, хочешь ли ты пойти в наш монастырь? — спросила она.
— Не знаю, — соврала Настя, — я еще не решила.
— А сколько тебе лет?
— Двадцать семь.
— И ты не замужем?
— Нет, — Настя напрочь забыла про свой фиктивный брак, который она не брала в расчет.
— Тогда почему не хочешь пойти в монастырь? — снова спросила Магда.
— А ты почему сюда пошла? — спросила Настя.
— Потому что я не хотела замуж, смотреть за мужем и ему угождать. Лучше угождать Богу.
«Странная логика, — подумала Прокофьева, — интересно, как бы ты запела, если бы я сказала, что орден доминиканцев первым поддержал инквизицию и сжигал людей на костре. И кто тогда Бог, позволивший все это?»
Вместо этого она спросила:
— А что вы здесь делаете?
— Читаем молитвы, готовим еду, убираем. Иногда принимаем гостей, как тебя сейчас.
«Финансирование, судя по всему, у них неплохое. Да и кормят, как в ресторане, — подумала Настя, работая ложкой, — почему не жить, как у Бога за пазухой? Только напомни я про инквизиторские костры, вылетела бы отсюда, наверное, со свистом. А ведь это исторические факты. Эх, Сашка, Сашка, куда же тебя занесло».
По национальности Сашка был русским с некоторой примесью польской крови. Его бабка когда-то выехала из Польши и смогла внушить внуку любовь к исторической родине. Они познакомились с Настей на питерском радио, когда оба там крутились в качестве внештатных корреспондентов. Только у Сашки не было никакого специального образования. Одно время он у Насти даже жил. Прокофьева его воспринимала как младшего брата. Потом Сашка куда-то исчез. Как оказалось, сбежал на эту самую историческую родину бабки. И завис в Варшаве, работая то танцором на ночной дискотеке, то официантом в баре. А в свободное время прислуживал в костеле.
— Ночью дискотека, а днем — костел, картинка что надо, просто клиповая, — смеялась Настя, читая его письма из Польши. Однажды Сашка сообщил Насте, что он собирается уйти в монастырь. И эту идею реализовал.
В Освенциме, пока брат Александр выполнял поручения братства, Настя осмотрела музей на человеческих костях. Концлагерь, эта жуткая фабрика смерти, расположенная на нескольких десятках гектаров земли, ее, конечно, поразил.
— Вот они, результаты погони за иллюзией, — подумала Прокофьева, вспомнив, что читала про Гитлера, который также мечтал завладеть чашей Грааля и копьем Лонгина, чтобы, опираясь на их мистическую силу, захватить власть над миром. И ей снова пришла в голову мысль о том, что история движется по кругу и тот, кто завладеет камнем, который украл у нее пражский ювелир, обречет себя на несчастья или, того хуже, насильственную смерть.
«Жаль, что я его не выбросила в море или не разбила на части, — думала она, глядя на поделки из человеческих волос и кожи и куски серого мыла, изготовленного из человеческого жира. — Вот оно наследие Грааля».
Вечером Сашка представил ее распорядительнице закрытого монастыря кармелитов в Освенциме, при котором так же, как и в Кракове у доминиканок, была гостиница для приезжих. Молодая женщина в монашеском облачении говорила с Настей из-за закрытой решетки.
— Почему вы за решеткой? — спросила удивленная Настя.
— Мы считаем, что это вы за решеткой, — ответила монахиня.
«Ничего себе заявочки», — подумала Прокофьева. Ведь, действительно, с обратной стороны монашка видела за решеткой ее, Настю, сидящую напротив.
— Вы считаете, что весь мир — тюрьма? — уточнила она.
— Да, — односложно ответила женщина в монашеском облачении.
Возвращаться следующим утром с Сашкой в Краков Настя не захотела, а поехала в Варшаву, чтобы сесть на поезд, следующий в Литву. Задерживаться в Литве она не стала, а сразу отправилась в Латвию.
Рига встретила жутким февральским морозом. Настя остановилась в гостинице, и, передохнув день, отправилась дальше, пользуясь местными рейсовыми автобусами. Она смогла добраться до Сааремаа за два дня, останавливаясь на ночлег в Пярну.
Вася еще был в рейсе. Настя вышла на берег озера Каали и растерялась. Все было покрыто снегом. Она не узнавала тех мест. Наконец ей удалось найти те самые большие валуны, которые служили ориентиром. Она подошла к ним, попыталась вывернуть заветный камень, под которым лежало штайнеровское барахло.
— Вот, блин, незадача. Вмерз в землю. Ну и что будешь делать? — поинтересовалась у самой себя Настя Прокофьева. Ледяные чертоги Эстонии надежно скрывали штайнеровские сокровища.
— Дуракам закон не писан, — вздохнула она. — Это равносильно тому, как в феврале отправиться мыть золотишко на Урал. Только такая дура, как я, на это способна. Ладно, без Васи тут не обойтись. Придется подождать, пока он приедет, и все ему рассказать.
Но ждать Василия не пришлось. Настя забрела в соседнее село и увидела там, как крестьяне смолят забитую свинью с помощью паяльной лампы. Она подошла ближе и попросила продать ей «эту штуковину» вдвое дороже, чем она стоит. Закончив работу, крестьяне, действительно, продали ей лампу и угостили водкой. На морозе это было кстати.
Осоловелая Прокофьева с паяльной лампой в руках в сумерках вечернего эстонского леса топала как сумасшедший горный гном, отогревая замершую землю вокруг камня, чтобы затем вывернуть его и вытащить пакеты с драгоценными камнями и прочим штайнеровским добром. Загрузив добытые сокровища в купленный в Риге туристический рюкзак, Прокофьева сунула лампу в обнажившуюся дыру, вернула валун на место, слегка присыпала его снегом и отправилась ночевать в гостиницу в Курессааре. Василия не было еще пару дней. Затем они встретились, и перед Настей снова стала дилемма: рассказать ему про драгоценности Штайнера или промолчать.
И Прокофьева снова выбрала второе. Василию она рассказала обо всем или почти обо всем, что с ней приключилось в Европе за эти полгода. И только намекнула:
— А что бы ты сделал, если бы нашел сокровище?
— Сдал бы государству, — не задумываясь, ответил он.
— А почему?
— Мороки было бы меньше. Получил свой процент — и отдыхай где-нибудь на юге.
— Ясно, — кивнула Настя.
Вернувшись во Францию, она нашла недалеко от Ренн-ле-Шато подходящее местечко в Пиренеях и, выдав побрякушки Штайнера за найденные в пещере сокровища тамплиеров, сдала их государству.
— Они крали, грабили и убивали, громоздя в закромах камешки и безделушки, — сказала Настя себе, имея в виду тамплиеров, — и эта сволочь Штайнер — тоже. Вот и вся историческая справедливость — выдать краденое и награбленное за сокровища, которых никогда не было.
Эпилог
Пять месяцев спустя жарким июльским днем бывший лейтенант Алексей Осипов, шагая рядом со своей молодой женой, вышел из отеля на берег Лазурного побережья в Ницце. Туристическую путевку во Францию он купил по горящему туру в агентстве «Ветер перемен», в которое зашел вечером перед тем, как вернуться домой с работы. После того, как его ранил Штайнер и доставила Настя Прокофьева в больницу города Волосово Ленинградской области, прошло чуть менее года. Через месяц после того, как Алексей выписался из больницы, он случайно встретил на улице своего бывшего одноклассника Виктора Корбута.
Со времени окончания школы в Пушкине, где раньше жила семья Осипова, они не встречались. Виктор, как и Алексей, окончил военное училище и служил на Дальнем Востоке. Вернувшись на родину в Питер, он организовал крупный бизнес по торговле компьютерным оборудованием по всему северо-западному региону и сильно поднялся в материальном плане. У него были два больших офиса в Санкт-Петербурге и еще несколько — на периферии.
Как раз в это время у Виктора уволился начальник службы безопасности, и Корбут, узнав, чем занимался Алексей в последнее время, предложил ему поработать у него в фирме «Лазурит», заняв эту не пыльную должность. Осипов, не долго думая, согласился и пока ни разу об этом не пожалел. Зарплата в «Лазурите» не шла ни в какое сравнение с той, что была в милиции. К тому же последняя стычка с бандитами, в которой была замешана Настя Прокофьева и в которой он откровенно стал на ее сторону, порядком подкосила его веру в праведность милиции. Она, с точки зрения Осипова, в сущности лишь прибирала за той мразью, которая вольготно бесчинствовала в городе.