И робкий ручей,
Бегущий в долину из горных ключей,
Она, словно птица, не слышит себя и не знает,
Пока ее трель среди звезд замирает,
И смотрит в глубокое небо глазами,
Наполненными голубыми слезами.
А помню: когда-то в тени под баньяном, как все
деревенские дети,
Любил я играть
на бамбуковой флейте,
Об этом забыл я, но вдруг
Однажды проснулся в душе моей
сладостный звук.
На время каникул разъехались все, у кого
есть семья,
Остался лишь я,
Обычно я под вечер флейту забытую брал,
И дул осторожно, и пальцами перебирал.
И вижу вверху Нондорани, смуглянку из ближнего
дома,
В квадрате проема,
В котором мерцает ночными слезами
Душа ее – черная тайна под черными
небесами…
И грустно сидит Нондорани
часами.
И друг, приютившийся в темной
каморке души,
Беседует с нею в вечерней
тиши.
Вот так же и флейта – забвенье мое:
хоть стены и толстые, но
Едва заиграет – и настежь окно,
Звучание песни простой
Стирало преграду меж ею и мной,
И в мире теней – лишь в стране ее звука —
Два друга нашли и узнали друг друга,
Немое рыданье и плач бессловесный, войдя
в ее узкое горло,
Раскрылись в мотиве – печально и гордо,
Лишь в тихих мелодиях флейты могли мы судьбу
облегчить
И то получить, что возможно, – и то, что нельзя
получить.
Праздник дедушки
Праздник твой – в лазурном небе,
В поле, где цветы цветут,
На ступенях, где в прохладе
Плещется глубокий пруд.
Праздник твой – средь тамариндов[50],
Там, где скрыты закрома,
И в густой ветвистой чаще,
Где и днем таится тьма.
Праздник твой – в полях, где зреет
Молодой, зеленый рис,
На реке, где в светлой пляске
Волны радостно сплелись.
– Я же, дедушка твой старый,
Темные очки надел
И запутан в паутине
Мелких неотложных дел.
В празднике моем пленяет
Твой нарядный юный вид,
В голосе твоем мой праздник
Флейтой нежною звучит.
Праздник мой по-молодому
Светит блеском глаз твоих,
В празднике твоем – мой праздник,
Полон радостей живых.
Осень праздник твой на лодке
Привезла издалека,
Шиули[51] цветы красивей,
Чем роскошные шелка.
Ночью, свежесть навевая,
Ветер прилетел к нам вдруг,
И привет от Гималаев
Он принес тебе, как друг.
Праздник твой встречает пышно
Красочный осенний цвет,
И на месяце ашшине[52]
Чадор[53] праздничный надет.
В комнате моей так шумно,
Если ты туда войдешь,
Все дела, счета и книги
Вдруг охватывает дрожь.
Обхвати рукой за шею,
Крепче обними меня —
И для дедушки настанет
Праздник радостного дня.
Кто тебе приносит праздник
И за что? – Не знаю я.
Ты приносишь деду праздник,
В радости твоей – моя.
Из книги «Малыш Бхоланатх» («Шишу Бхоланатх»)1922
Малыш Бхоланатх
О Бхоланатх, о мой малыш!
Когда кружишь
В бездумной пляске и летишь,
Воздев ручонки, ты, как смерч, проникший в дом:
Все в нем вверх дном!
Сокровища свои, беспечное дитя,
Уничтожаешь ты, шутя,
Творения свои в прах превращаешь сам,
От всех игрушек – только пыль по сторонам…
Не в этом ли закон твоей игры?
Ни созиданию не знаешь ты цены,
Ни разрушению – ведь для тебя они равны.
Из ничего, дитя, ты можешь все создать,
Чтоб все в ничто преобразить опять…
Одежду в пыль втоптал, сорвав с себя, – она
Порыву твоему тесна…
В самозабвенной пляске нищ и наг,
Сокровищ вечных ты сосуд, бессмертных благ —
Ни пыль к тебе не пристает, ни нищета.
Уныния и грусти суета
Тобой развеяна, как тени поутру…
Мой Бхоланатх, прими меня в игру!
О, подари скорей
Забвение всего душе моей!
В игру ломания игрушек посвяти,
Чтоб сокрушить я мог преграды на пути!
Пусть с пляскою твоей безумной в лад
Мои напевы зазвучат!
Пальмира[54]
На одной ноге стоит она,
Кроной выше всех вознесена.
Кажется: еще одно усилье —
И пальмира тучи просверлит,
Унесется высоко, в зенит.
Только как же обрести ей крылья?
Широки округлые листы…
Вот оно – свершение мечты.
В самом деле, чем не крылья это?
Вмиг расправит их над головой
И покинет дом родимый свой.
Улететь отныне нет запрета.
Попросилась на простор душа,
Листья мчат, качаясь и шурша,
Или это чудится пальмире?
Вот она взлетает в вышину,
Миновала звезды и луну,
Небо все бездоннее и шире.
Но стихает ветер, и тотчас
Листья поникают, чуть шепчась,
Снова у себя пальмира, дома.
Все же мать-земля всего родней,
Снова, как и прежде, дорог ей
Этот уголок земли знакомый.
Воспоминанье
Я никогда не вспоминаю мать,
И лишь порой, когда я выбегаю
На улицу – с мальчишками играть,
Какая-то мелодия внезапно
Овладевает мной, не знаю где родясь,
И кажется мне, словно это мама
Вошла ко мне, с моей игрой слилась.
Она, качая колыбель мою,
Быть может, эту песню напевала,
Но все ушло, и мамы больше нет,
И песни маминой не стало.
Я никогда не вспоминаю мать.
Но в месяце ашшин, средь зарослей жасмина
Как только начинает рассветать,
И влажен ветер, пахнущий цветами,
И тихо плещется волна, —
В моей душе встают воспоминанья,
И мне является она.
А верно, мама часто приносила
Цветы, чтоб вознести моления богам;
Не оттого ль благоуханье мамы
Я слышу всякий раз, входя во храм?
Я никогда не вспоминаю мать.
Но, глядя из окошка спальной
На мир, который взором не обнять,
На синеву небес, я чувствую, что снова
В мои глаза глядит она
Внимательным и нежным взглядом,
Как в золотые времена,
Когда, меня сажая на колени,
Она смотрела мне в глаза.
И взор ее тогда во мне запечатлелся,
И от меня закрыл он небеса.
Раджа и его жена
Один раджа на свете жил…
В тот день раджою я наказан был
За то, что, не спросившись, в лес
Ушел, и там на дерево залез,
И с высоты, совсем один,
Смотрел, как пляшет голубой павлин.
Но подо мною треснул вдруг
Сучок, и мы упали – я и сук.
Потом я взаперти сидел,
Своих любимых пирожков не ел,
В саду раджи плодов не рвал,
Увы, на празднике не побывал…
Кто наказал меня, скажи?
Кто скрыт под именем того раджи?
А у раджи жена была —
Добра, красива, честь ей и хвала…
Во всем я слушался ее…
Узнав про наказание мое,
Она взглянула на меня,
Потом, печально голову склоня,
Ушла поспешно в свой покой
И дверь закрыла крепко за собой.
Весь день не ела, не пила,
Сама на праздник тоже не пошла…
Но кара кончилась моя —
И в чьих объятьях оказался я?
Кто целовал меня в слезах,
Качал, как маленького, на руках?
Кто это был? Скажи! Скажи!
Ну, как зовут жену того раджи?