Домой спешат.
Я ничего не спрячу, не присвою —
Ни бед, ни радостей не унесу с собою.
Мир для меня на миг простер
Из вешних лепестков ковер.
Встречаются друзья, но их живая речь,
Как дым, развеется – ее нельзя сберечь.
Людей, которые толпе не по нутру, —
Не встретишь никогда на праздничном пиру.
Меня вы помните, – я был самим собою,
С немой природой чувствовал родство,
Я не замечен был толпою,
Я должником не сделал никого
И не был сам в долгу. Для памяти моей
Не надо ни торжеств, ни сборищ, ни речей, —
И только в шаловом лесу, в уединенье —
Пусть вспомнят обо мне порой весенней.
Новое время
Все припев старинной песни помнят и поныне:
«Справа – Ганга, слева – Ганга, отмель —
посредине».
Движет всем Владыка танца: в вечном обновленье —
Водопад имен, обрядов, песен, поколений.
Те, что в юности вдохнули правду этих слов, —
Были созданы иначе, из других основ.
Каждый знал – его светильник по волнам плывет,
Приносил дары богине у священных вод.
Робость тусклая царила в думах и в сердцах.
Смерть пугала, жизнь пугала, мучил вечный страх.
То владыки самодурство, то врагов набег,
Ожидал землетрясений робкий человек.
И к реке ходить опасно темною тропой —
Где-то воры притаились, грех, беда, разбой.
Сказки слушали, где много самых дивных дел, —
Как от гнева злой богини праведник сгорел…
Из пустых семейных распрей в деревнях тогда
Вырастала, распаляясь, грозная вражда.
И плелась коварных козней и обманов сеть,
Чтобы сильному быстрее слабых одолеть.
Побежденный изгонялся после долгих ссор,
И другие забирали дом его и двор.
Кроме бога, кто поможет, защитит в беде?
И прибежища иного не было нигде.
Мысли робкие бессильны. Человек притих…
И хозяйка опускала взоры при чужих.
Черным очи обводила, а на лбу – пятно.
Зажигать пора светильник – в комнате темно.
Молит землю, небо, воды: «Защитите нас!»
Ждет напасти неизбежной каждый день и час.
Чтоб дитя в живых осталось, нужно колдовство:
Кровью жертвенных животных мажет лоб его.
Осторожная походка, боязливый взгляд, —
Как узнать, откуда беды ей теперь грозят?
Ночью грабят на дорогах и в лесах густых,
И грозят ее семейству козни духов злых.
Всюду видит преступлений и грехов печать
И от ужаса не может головы поднять…
Долетает чей-то голос, мрак тревожа синий:
«Справа – Ганга, слева – Ганга, отмель —
посредине».
А река плескалась так же, льнула к берегам…
Как светильники, скользили звезды по волнам.
И купцов теснились лодки около базара,
И во мгле рассветной весел слышались удары.
В мире тихо и спокойно, но заря близка, —
Розовея, озарялся парус рыбака.
На закате все стихало, словно обессилев,
Только трепет доносился журавлиных крыльев.
День прошел, гребцы устали, ужинать пора.
У опушки – темный берег и огонь костра.
Тишину успокоенья лишь порой шакал
Где-то в зарослях прибрежных воем нарушал.
Но и это все исчезло, мир земной покинув.
Не осталось грозных судей, стражей, властелинов.
Одряхлевшие ученья давят грузом тяжким.
В дальний путь теперь не едут с буйволом
в упряжке.
Неизбежна в книге жизни новая страница, —
Всем обычаям и судьбам надо обновиться.
Все исчезнут властелины, грозные владыки,
Но останется таким же плеск реки великой.
Приплывет рыбак на лодке и купец заезжий, —
И такой же будет парус, всплески весел те же.
И такие же деревья будут у реки, —
К ним опять привяжут лодки на ночь рыбаки.
И споют в иных столетьях так же, как и ныне:
«Справа – Ганга, слева – Ганга, отмель —
посредине».