Грег был в восторге. Марин бросила в мою сторону обескураженный взгляд, а мой бигмак попросился наружу.
– Ты действительно собрал экскременты Жан-Люка? – спросила я с омерзением.
– Разумеется! А что вас так удивляет? Неужели вы никогда не проделывали такие шутки?
– Сожалею, но я никогда не притрагивалась к дерьму моего парня! – ответила Марин с отвращением.
Грег застыл на секунду, посмотрел на нас, вытаращив глаза, и расхохотался:
– Девушки, вы что, серьезно?
Мы с Марин обменялись озадаченными взглядами. Неужели ему доставляет удовольствие рассказывать нам про такие мерзости?
– Я до сих пор не могу в себя придти, – продолжал он, взяв смартфон. – Вы, должно быть, совсем спятили!
Он покопался в своем телефоне и протянул его нам.
– Марин, Джулия, представляю вам Жан-Люка.
С экрана, развалившись на спине и подняв в воздух лапы, на нас смотрел лабрадор шоколадного цвета.
– Он умер в прошлом году, – добавил Грег, сразу став серьезным. – И я все еще не могу к этому привыкнуть…
Глаза Марин чуть не вылезли из орбит.
– Так ты не гомик?
– Прости? – воскликнул Грег. – Я? Что за глупость! Ты думала, что я гей?
– На самом деле все так думали, – ответила я. – Ты вызвал немало подозрений со своим Жан-Люком…
На несколько секунд он замолчал, а потом расхохотался.
– Вот это да! Теперь мне многое стало ясно! Я, например, понял, почему Изабелль недавно спросила у меня совета относительно своего брата, который собирался совершить каминг-аут[16]…
– Ты слишком мягкий для настоящего парня, – добавила Марин. – Ты следишь за собой, всегда хорошо причесан, идеально выбрит, от тебя всегда пахнет парфюмом… и ты – фанат «Самой прекрасной жизни»!
– Супер, добро пожаловать в мир устоявшихся шаблонов! А то, что я пытаюсь закадрить тебя с тех пор, как ты здесь появилась, не посеяло в твоей душе никаких сомнений?
Марин покраснела как рак. Грег сам был несколько шокирован тем, что позволил себе произнести эту фразу. Я же хихикала от удовольствия: мне нравится, когда разговор принимает такой оборот. Чем больше я об этом думала, тем больше мне нравились наши вечеринки и общество двух моих коллег.
Как бы желая сменить тему беседы, Марин вдруг встала и направилась к балкону.
– Вы слышали?
– Слышали что? – спросила я.
– Голоса, – ответила она, открывая балконную дверь. – Я их уже который раз слышу. Кто бы это мог быть?
– Да кто угодно, – ответил Грег, чье самолюбие было задето отсутствием реакции Марин. – Скоро полночь, и я не представляю, кто бы мог прогуливаться в такой поздний час в доме престарелых.
– Я тоже слышала голоса, – сказала я, присоединяясь к Марин на балконе. – В первый раз – в день моего приезда. Я спустилась вниз, чтобы покурить, и уже почти зажгла сигарету, когда мне показалось, что в парке кто-то есть. Помню, я тогда чуть не умерла от страха. С тех пор я их слышала два или три раза.
Облокотившись на деревянные перила, мы безуспешно вглядывались в темноту. Луна освещала парк, и вокруг было тихо, как на кладбище.
– Вы же видите, что никого там нет. Вам вечно что-то мерещится. То вы слышите голоса, то в каждом видите гомика. Может, пора принимать успокоительные таблетки, девушки? – заявил Грег и вернулся в комнату.
– Нет, нет. Там действительно кто-то есть. Будь я посмелее, я бы провела расследование, а то я изведусь, пока не узнаю, в чем дело.
– Я не такая трусиха, как ты, – объявила Марин. – Давай вместе пойдем посмотрим?
– На меня не рассчитывайте, – возразил Грег, приступая к сливочному мороженому с фруктами. – В любом случае это меня не волнует: максимум через месяц закончится ремонт, и я смогу вернуться домой.
Он украдкой посмотрел на Марин с тайной надеждой увидеть, что она расстроена. Но это ему впору было расстраиваться, потому что она уписывала за обе щеки брауни, как будто ничего не слышала. Она здорово сыграла эту сцену. Если бы я не была психологом, я бы не заметила, как ее нога нервно подрагивает под столом. Допускаю, что он не настолько ей безразличен, как она старается показать.
– Как ваши дела сегодня?
Я задала этот вопрос больше на автомате, чем из реального желания получить ответ. Он и без того был очевиден. На лице Луизы сияла улыбка, и она нацепила на себя столько драгоценностей, что стала похожа на новогоднюю елку.
– Замечательно, лучше не бывает. У моего сына шестидесятилетний юбилей, и мы решили сделать ему сюрприз. Моя дочь заедет за мной в одиннадцать часов, а он все еще ни о чем не догадывается. Его жена и дети сняли зал в ресторане, нас будет сорок человек, а праздничный обед приготовил сам шеф-повар. Все это обещает нам незабываемые моменты.
Я подула на горячий шоколад, который она мне готовит каждый раз. В это утро я принесла с собой шукеты[17], посыпанные сахарной пудрой, чтобы разнообразить завтрак.
– Гениально! Вы проведете целый день в окружении родных!
– Да, такого со мной не случалось после Рождества. Да и на Рождество была только моя дочь и одна из внучек. А сейчас все дети будут рядом, а также несколько внуков. Приедут те, кто живет не очень далеко.
– А где живут ваши внуки?
– Знаете, некоторые очень далеко, ведь теперь молодежь редко остается возле своего гнезда. Двое моих детей живут в Биаррице, двое других – в Бордо и Тулузе, но внуки разлетелись по всему свету: Марсель, Париж, Савойя, Барселона. У меня даже есть внук, который живет в Австралии. У них своя жизнь, и это правильно.
– Они дают о себе знать?
Она пожала плечами, положив в рот шукет.
– Те, кто живет поблизости, навещают меня, другие регулярно звонят, а от некоторых вообще ни слуха ни духа. Их родители рассказывают о них, но мне жаль, что я не слышу их голосов. Хотя я их понимаю: что они могут сказать бабушке, которая не помнит об их существовании?
Я предложила ей еще один шукет, чтобы стереть грусть, омрачившие ее лицо. Она улыбнулась.
– Скажите, а вы близки с вашими бабушкой и дедушкой? – поинтересовалась она.
– Я стараюсь регулярного звонить тем из них, кто еще жив. Но самым близким для меня человеком была бабушка со стороны матери. У нас с ней были особые отношения, я ее звала «Мамину», и я думаю, она меня любила больше других. Она меня называла своей «разноцветной девочкой»… Когда я была маленькой, я каждую среду проводила с ней. Но и когда я подросла, среда оставалась нашим с ней днем. Мы ходили в парки, в город, на пляж. Я смотрела, как она шьет платья для кукол, она научила меня вязать и читала поэмы собственного сочинения, которые она записывала в красивые блокноты. Она поила меня горячим шоколадом, пекла очень сладкие вафли и блинчики, за что ей влетало от моей матери, которая быстро разгадала все наши секреты. Но больше всего я любила, когда мы сидели вместе в старом коричневом кресле. Я прижималась ней, от нее пахло Chanel № 5, она обнимала меня, и мы просиживали минуты и даже часы, разговаривая или не говоря ни слова.
Последний раз мы так сидели больше года тому назад. Я приехала домой, чтобы провести Рождество в семье, а на следующий день была среда. Мы все сделали как и раньше: были сахарные вафли под чтение ее последних поэм, были ее ласковые руки и старое коричневое кресло. Помню, я сократила время визита, потому что мне надо было повидаться с друзьями. Если бы я знала… Мне ее так не хватает…
Луиза окинула меня ласковым взглядом. И я вдруг с ужасом осознала, что́ я ей сейчас рассказала. Если бы существовал конкурс на лучшего психолога, я бы, несомненно, заняла предпоследнее место – перед тем врачевателем душ, который играет на телефоне, пока пациенты описывают ему свои проблемы. К сожалению, я никому не могу рассказать, как мне не хватает отца и бабушки. Либо людей это не касается и они меня не поймут, либо недавно они пережили нечто подобное и я боюсь их ранить. Может, завести собаку?
– Вашей бабушке повезло, что вы у нее есть, – вполголоса проговорила Луиза. – Внуки – это дар божий, они приносят столько радости!
– Итак, кто же будет на вашем празднике? – спросила я, чтобы переменить тему разговора.
Она принялась перечислять всех участников юбилея, называя многих по несколько раз, поскольку забывала, что уже упоминала их. Внезапный шорох заставил нас повернуть головы. Кто-то подсунул под дверь белый конверт. Луиза тут же встала и подняла его.
– О, это, наверное, Элизабет! Она обещала мне выкройку пуловера из «Nous deux»[18]. Потом посмотрю.
Я ничего не сказала, но не могла сдержать улыбку. Мы обе с ней знали, что в конверте нет никакой выкройки. И я с трудом представляла себе Элизабет, которая рисует сердечко над буквой «i» в имени Louise.
На пляже было много народу. Через несколько дней наступит май, а солнце уже опередило календарь. Я не единственная, кто решил провести воскресенье на песке. Вот группа молодых людей с гитарой, вот семьи с детьми, сооружающие песочные замки, влюбленные, делающие селфи в йодированном воздухе, смельчаки, которые на секунду погружают ноги в воду и сразу с веселыми криками выскакивают из нее, подростки, болтающие о пустяках, ребенок, как зачарованный наблюдающий за полетом воздушного змея, дюжина серфингистов, туристы, пытающиеся навеки запечатлеть в своей душе посещение Биаррица, одинокие люди, которые, как и я, читают, погрузив ноги в песок. Я зарылась в него по щиколотку, он пока еще прохладный, но мне нравится, как песчинки скользят между пальцами ног. Песок, шум прибоя, запах океана и аромат масла моной, входящего в состав кремов от загара, – всего этого мне очень не хватает в Париже, потому что это было частью моей семьи.
Когда я была маленькой, мои родители и мы с сестрой целые дни проводили на пляже. Мы уходили ранним утром с сумкой-холодильником и зонтами и возвращались, напитавшись атмосферой счастья и радости. Это были обычные, ничем не примечательные моменты, которые становятся волшебными, когда воскрешаешь их в памяти. Мы все были как дети, когда подбегали к воде и ждали хорошей волны, чтобы броситься в нее до того, как она разобьется о берег и превратится в пену. Рот забивал песок вперемежку с соленой водой, но нас это не останавливало, и мы снова и снова возвращались. Я вспоминаю смех моего отца, его мощную спину, которую мы брали приступом с криком: «На абордаж!», его большие сильные руки, которыми он вытаскивал нас из высоких гребней волн, его прилипшие ко лбу волосы, когда он выныривал из воды. Вспоминаю, как он обхватывал мать за плечи, подталкивая ее к океану. Я очень многое помню, но многое уже стерлось из памяти.