У меня в мозгу есть особое отделение, ящичек с надписью «Папа», который я всякий раз бережно открываю, чтобы не повредить хранящиеся в нем воспоминания, потому что хочу продлить им жизнь. Но досье, которые в нем хранятся, очень хрупкие. Они стираются со временем, изнашиваются и распадаются. Наша память – это карандашный рисунок на бумаге. Если бы не было видео, я бы уже не могла представить, каким был его голос. Без фотографий я бы не сумела воскресить в памяти его взгляд. Давно пора изобрести устройство, на которое при помощи USB разъемов можно было бы переносить наши воспоминания.
У самой кромки воды маленький мальчик в бейсболке и солнечных очках играет с матерью в мяч. Всем своим видом он выражает недовольство игрой партнерши – каждый раз, когда она ударяет по мячу, тот отлетает на несколько метров дальше. Что мальчик только не делал, чтобы поймать его на лету: он и подпрыгивал, и бежал за ним, и погружался в воду, но все напрасно – в конце концов он подбирал его с мокрого песка. Одно из двух: либо его учили играть в мяч неповоротливые ламантины, либо это была специальная техника, избранная матерью, чтобы он оставил ее в покое. Подобная хитрость хорошо мне известна, и я также прибегала к ней, когда переживала неблагодарный период взросления. Когда наступала моя очередь мыть посуду, я старательно забрызгивала стены кухни и оставляла следы засохшей еды на тарелках. В тот день, когда мое имя почти исчезло из списка ежедневных дежурств, я наслаждалась победой. Правда, одновременно моя сестра вдруг разучилась пользоваться пылесосом.
Маленький мальчик, видимо вконец раздосадованный неловкостью матери, изо всех сил ударил по мячу, который упал позади женщины. Она повернулась, я увидела ее лицо и сказала себе, что она удивительно похожа на мою сестру, если приглядеться – вылитая ее копия, и даже – поверить невозможно – она тоже левша. Странные бывают совпадения. Моему размягченному на солнце мозгу понадобилось почти полминуты, чтобы осознать, что женщина с ребенком, играющие в мяч в нескольких метрах от меня, – моя сестра и мой крестник.
В тот же миг мое сознание раздвоилось. Его разумная часть, та, что не пытается спрятаться в банке с «Нутеллой» при малейшем недоразумении, сразу же ощутила желание зарыться в песок. Другая часть была готова броситься к Кароль и сказать ей, как мне ее не хватает и как я нуждаюсь в ней. К счастью, телу, для того чтобы действовать, требуется единодушие.
Какое-то время я не шевелилась, прячась за темными стеклами очков. Было приятно видеть сестру, пусть даже в нескольких метрах от меня – один ее вид придавал мне сил и обещал поддержку. Я вспоминала, как она прижималась ко мне, когда на экране умирала мама олененка Бэмби. Я была старше, но чаще именно она служила мне жилеткой, в которую я могла выплакаться.
Я знала, что она умеет держать язык за зубами. Если я объясню причины моего пребывания здесь, она поймет и будет уважать мой выбор. Она не скажет матери, что я здесь. Она постарается не нарушать мое одиночество, но придет на помощь, как только возникнет необходимость. Искушение заявить о себе тем сильнее, что мне и без того давно хочется позвонить ей и все рассказать. Ведь Кароль – моя лучшая подруга. Мы перезваниваемся часто, насколько это возможно, а хочется, чтобы это случалось еще чаще. Она все знает обо мне, а я – о ней.
Достоинство моей сестры в том, что она будет нас любить всегда. Иногда она не согласна с нами, иногда осуждает нас, может быть, ей хотелось бы иметь другую сестру, особенно когда мы в ссоре, но она всегда будет испытывать глубокую привязанность к тем, с кем живет с рождения. Когда я с ней, мне не нужно притворяться. Я могу сбросить с себя все наносное и быть самой собой. Моя сестра – это настоящий друг.
Если я ее попрошу, она станет моей сообщницей, но я этого не сделаю. Потому что единственное, что вызывает в ней отвращение, – ложь. Я не могу просить ее врать нашей матери. Так что вопрос отпадает сам собой.
Но проблема в том, что за игрой в мяч они приблизились ко мне на опасное расстояние. Не уверена, что мои очки долго будут вводить ее в заблуждение. А если я встану, она наверняка узнает меня. Нужно другое решение.
Можно сбежать, повернувшись к ним спиной.
Можно прокопать в песке ров и уползти от них.
А еще можно зацепиться за лапы пролетающей чайки, чтобы она унесла меня далеко-далеко отсюда.
Но в любом случае нужно что-то делать. При ближайшем рассмотрении самое простое решение кажется самым правильным. Я отворачиваюсь, подбираю туфли и сумку и, дождавшись, пока сестра повернется ко мне спиной, отхожу подальше от них.
Май
Жизненный путь не становится длиннее или короче из-за того, проходишь ли ты его напевая или заливаясь горючими слезами.
– Как вы себя чувствуете? Произошло ли у вас что-нибудь новое с нашей последней встречи?
Как обычно, Леон ведет себя высокомерно и не считает нужным ответить. Каждую неделю я экспериментирую с подходом к нему – и каждый раз наталкиваюсь на стену. Он не психопат, а психологи хороши только для психов. Ему ничего ни от кого не нужно. Он хочет, чтобы его оставили в покое, и если он поселился здесь, то только затем, чтобы не заниматься кухней и хозяйством, потому что его жены больше нет с ним. Я действую ему на нервы и мешаю. А когда наши беседы начинают раздражать его, он ведет себя так, будто меня вообще нет рядом.
Я долго колебалась, прежде чем поставить точку в наших сеансах. В конце концов, он не испытывает в них необходимости и у меня нет причин заставлять его исповедоваться передо мной. Но благодаря своему собачьему нюху, я чую людей, которые под внешней непробиваемостью нуждаются в помощи. Я убеждена, что за сарказмом Леона скрываются боль и страдания, которые я хотела бы облегчить, и неважно, к каким ухищрениям мне придется прибегнуть.
Я все заранее продумала. Идея нанести ему этот удар пришла мне в голову во время нашей последней встречи, когда он сидел в своем любимом массажном кресле и водил глазами по планшету, время от времени издавая удовлетворенные возгласы. Я твердо решила выиграть партию в игре, которую он мне навязал.
Он полулежал на диване и даже не ответил на мой вопрос. Все шло так, как я предполагала. Я встала с деревянного стула, который он соблаговолил предоставить мне, и молча устроилась в его любимом массажном кресле. Уголком глаза я видела, что он поднял голову и принялся наблюдать за мной. Я едва сдержала улыбку. Все идет по плану. Пора переходить к следующему этапу.
Я демонстративно вытащила из кармана смартфон. Леон привстал. Сейчас он увидит, с кем связался. Поставив звук на полную громкость, я дотронулась до цветного квадратика, чтобы начать игру в «Кэнди Краш». Экран заполнился разноцветными леденцами, которые мне предстояло собрать в определенном порядке, чтобы заработать призовые очки. Из смартфона неслась целая какофония звуков. Я чувствовала, что Леон умирает от желания узнать, что на меня нашло. Но если он откроет рот, то нарушит пакт молчания, который заключил сам с собой. Что перевесит? Гордость или любопытство?
Он обошел стол и сел на деревянный стул напротив меня. Я не отрывала глаз от экрана. Несколько минут он молчал, потом, повернув гладкое после лифтинга, без единой морщинки лицо к окну, заговорил:
– Я был приемным ребенком. Мать оставила меня в середине января голенького на паперти церкви. Мне было всего два дня от роду. Жизнь в приюте была невеселой. Мы все были обязаны неукоснительно соблюдать расписание. За малейшую провинность наказывали. Наказаний вообще было много, а любви – мало. В шесть лет меня усыновила семья булочников. Переехав к ним, я уже на следующий день начал работать. Я вставал в четыре часа утра и выпекал хлеб, за который мой приемный отец получал восторженные похвалы. Если, к несчастью, я не мог удержаться и съедал кусок хлеба, меня на весь оставшийся день запирали в стенном шкафу вместе со старой обувью. В шестнадцать лет я оказался в Париже. Несколько дней я жил на улице, а потом мне выпала неслыханная удача. Удачу звали Мариз.
На мгновение он умолк. Я его не торопила. Если бы я сразу поняла, что нужно изобразить безразличие, чтобы его разговорить, я бы выиграла время. Если хочешь чего-то добиться от Леона, нужно попросить его о противоположном. Я давно об этом догадалась, но не могла даже предположить, какую жизнь он прожил. Значит, он стал таким неуживчивым не из-за привилегий, свойственных его статусу, а наоборот. Под элегантным костюмом неприятного старика скрываются глубокие травмы. Как же я не разглядела в нем очевидного? Я даже спросила себя, не ошиблась ли я в выборе профессии.
– Мариз и я, мы были счастливы, – после долгого молчания продолжил Леон свой рассказ. – Мы добились процветания небольшого предприятия, которое досталось нам от ее родителей. Мы превратили скромную компанию районного масштаба в международный холдинг, где работало более тысячи человек. Все режиссеры знали, что нам нет равных в организации спецэффектов. Мы сотрудничали с самыми великими, я и сейчас регулярно общаюсь со Стивеном по имейлу… Спилберг, вы, наверное, слышали о нем?
Разумеется, не только слышала, но и знакома. А у вас случайно не найдется телефона Брэда Питта?
– Мы много путешествовали, – продолжал он, не дожидаясь моего ответа. – Деньги текли рекой, и наше состояние достигло нескольких миллионов франков. У нас было трое замечательных детей. Потом звезда, дарившая нам счастье, погасла. За один год мы потеряли двух младших детей. Если бы вы знали, как тяжело видеть, как страдает и угасает плоть от плоти твоей. Мариз не выдержала удара и ушла вслед за ними через несколько месяцев. Мы остались вдвоем с моим старшим сыном. Все пережитое так повлияло на него, что я должен был всерьез заняться его здоровьем. Пришлось продать компанию.
Он промокнул глаза.
– Потом я женился еще два раза, но так и не был счастлив. С течением лет мое сердце все больше и больше ожесточалось. Я знаю, что со мной нелегко, что я ворчу по поводу и без повода, но это мой способ за