щиты. Когда привязываешься к людям, страдаешь. Я больше не хочу никого любить и не хочу, чтобы меня любили. Есть люди, которые клянутся себе никогда больше не заводить собаку, когда умирает их прежняя. Так и я поклялся себе никогда ни с кем не связывать свою жизнь.
– Разве вы не чувствуете себя одиноким?
– Я не одинок, со мной живут мои воспоминания. У меня есть сын, который навещает меня, по крайней мере, два раза в неделю. А теперь я жду конца… К счастью, благодаря современным технологиям время бежит так быстро! – проговорил он, указывая на планшет.
– Можно сказать, что вы талантливы: под вашим панцирем и не разглядишь, какую драму вы пережили.
Он улыбнулся – впервые я увидела его улыбку. Если бы не швы, сдерживающие его мимику, он был бы похож на добродушного дедушку.
– Мне приходилось тесно общаться с актерами, и я у них кое-чему научился.
– В любом случае я приношу вам свои извинения. С первого моего дня здесь я была неприветлива с вами. Мне не хватило терпения. Я догадывалась, что на самом деле вы гораздо лучше, чем хотите казаться, но не подозревала, что у вас была такая тяжелая жизнь… Вы не сердитесь на меня?
Он посмотрел на часы.
– Сеанс окончен, не правда ли?
– Да, наш еженедельный сеанс закончился. Но я хотела бы убедиться, что вы не сердитесь на меня.
Он встал и направился к двери.
– Я совсем не злюсь на вас. Наоборот, я вам очень признателен.
Я улыбнулась с облегчением. Он продолжал:
– Мне даже хочется вас поблагодарить. Вы мне доставили несколько исключительно приятных моментов!
– Все нормально! Это моя работа!
– Нет, нет! Я настаиваю. Давно я так не веселился.
– Веселился? – спросила я озадаченно.
– Да, мне было очень весело. Если бы вы видели вашу физиономию, когда я вам рассказывал эту слезливую историю, достойную «Отверженных», вы бы тоже посмеялись. Как вы все-таки наивны!
Я была ошарашена. Мне снова захотелось пригвоздить его к позорному столбу. Ему бы подошло быть держателем для туалетной бумаги.
– Вы все выдумали?
Он усмехнулся на меня с довольным видом.
– Мадемуазель, посмотрите на меня. Разве я похож на человека, который понес тяжелые утраты и был оставлен кем бы то ни было в этой жизни?
Я стиснула зубы, эмоции захлестнули меня и искали выход.
– Вы – нет, но ваш мозг, видимо, понес тяжелую утрату, лишившись лучшей своей части.
Я поспешила прочь из его студии, чтобы не сказать лишнего. Иногда под панцирем скрывается еще один, такой же непробиваемый.
Я всегда просыпалась с трудом.
С раннего детства мое пробуждение проходило по определенному ритуалу. Он начинался с приходом матери минут за двадцать до того, как мне нужно было вставать. Гладя меня по голове, она тихонько шептала мое имя. Потом на сцене появлялся отец, настроенный более решительно. Он открывал ставни, сбрасывал с меня пуховое одеяло, вызывая потоки нытья и недовольства с моей стороны. Напрасно я сопротивлялась, напрасно надеялась, что если очень сильно захотеть, то и мать, и отец, и начавшийся день вдруг исчезнут на несколько часов из моей жизни. Я всегда проигрывала этот бой. Вести борьбу с утром было бесполезно: оно было сильнее меня.
Эта борьба продолжается и по сей день. Я не сложила оружие, хотя будильник на телефоне заменил родительские атаки. Я установила четыре сигнала, и каждый передает эстафету следующему после пятиминутной схватки. Первый звонок – пение птиц, второй «Crazy in Love» Бейонсе. Третий – звучание рожка. Четвертый – мелодия из фильма «Челюсти». Последний звонок весьма эффективен, хотя в этот момент мне чудится рыло акулы, влезающее в окно.
Ничто не нравится мне так, как те редкие моменты, когда не нужно ставить будильник. Я могу позволить своему мозгу включиться в жизнь, когда ему заблагорассудится, у меня есть время потянуться, снова заснуть или просто поваляться в постели, ничего не делая. Именно этим я хотела заняться в то утро.
С тех пор как я здесь поселилась, я решила планировать заранее свои выходные дни и начала с необходимого: оформление и приведение в порядок комнаты, разборка вещей и писем, изменение адреса. Завершив важные дела, я перешла к досугу: прогулки, кино, чтение, кроссворды, шопинг. Когда дело дошло до идеи строить конструкции из прищепок, стало ясно, что это бегство от себя. Я была готова заниматься чем угодно, лишь бы ни о чем не думать.
Но от себя не убежишь. В голове часто всплывал один и тот же образ.
Новенькая машина. Не машина, а загляденье: блестит свежей краской, сияет хромированными деталями, а ее шины справятся с любыми неровностями дороги. Она несется на всех парах, не особо интересуясь пробегающими за окном пейзажами: она боится опоздать и едет туда, куда и все. Пункт назначения запрограммирован GPS, включен автопилот и ею легко управлять. Иногда выбоины и бугорки дороги испытывают на прочность ее амортизаторы, но она прекрасно с этим справляется. И все время летит вперед.
Однажды перед ней возникла стена.
Она ее даже не заметила. Столкновение было ужасным, грубым, ошеломляющим, как взрыв. Она рассыпалась на части, и они разлетелись в стороны: сиденье справа, педаль слева, мотор в огне. Ей на секунду показалось, что это конец, и даже захотелось, чтобы так оно и было.
Несколько мгновений она смотрела на все происходившее как бы со стороны. Потом она решила заняться ремонтом и сказала себе, что, может быть, люди придут ей на помощь. Но никто не пришел. И тогда она принялась восстанавливать себя, исправляя деталь за деталью, заделывая проломы. Восстановление требовало много времени, иногда она ошибалась и начинала все заново, и это был долгий и тяжелый труд.
Наступил день, когда она снова стала той великолепной машиной, которую все знали. Но если присмотреться, то можно было увидеть несколько искусно заделанных царапин; шины потеряли былую упругость, а мотор издавал странные звуки. В целом ей удалось сохранить иллюзию, что она осталась прежней машиной, какой была до аварии. С одним небольшим исключением: при столкновении она потеряла одного из своих пассажиров. Он остался лежать на обочине, неподвижный и бесчувственный. А она так любила этого пассажира. Она знала его с момента своего изготовления, она привыкла к его жестам и движениям на сиденье и до сих пор слышала его голос. Она рассчитывала пройти вместе с ним еще много дорог. Ей так не хотелось оставлять его в одиночестве на обочине возле межевого столба 8/8 и так непривычно было отправляться в путь без него. Но проходивший мимо механик не оставил ей выбора: «Если ты не поедешь дальше, ты тоже исчезнешь. Ничего не поделаешь: дорога есть дорога, и она нелегка».
И тогда она вновь отправилась в путь. Она ехала уже не так быстро, смотрела по сторонам и наслаждалась пейзажами, старательно объезжала выбоины и ухабы, избегала столкновений со стенами, наблюдая в зеркало заднего вида, как ее пассажир становится все меньше и меньше…
Минувший год был чередой грубых стен, которые основательно расшатали механизм моего тела. Я должна была вновь обрести смелость посмотреть в зеркало заднего вида и найти в себе силы идти вперед, не боясь наткнуться на камешек на дороге. Ложась спать вчера вечером, я именно этому и решила посвятить сегодняшний день. Думать, плакать и наконец принять случившееся.
Потребовалось восемь месяцев и диплом о высшем психологическом образовании, чтобы понять, что прятать, как страус, голову в песок, – это не выход.
Было уже больше десяти часов утра, когда я открыла глаза. Казалось, мое подсознание ведет подрывную работу и готово на все, лишь бы мои планы не осуществились. Отбросив одеяло, я долго потягивалась, спрашивая себя, почему в фильмах, когда женщины потягиваются, они напоминают моделей во время фотосессии, в то время как я похожа на индюшку в судорогах.
Пока аппарат готовил кофе, а я соображала, какой кекс выбрать: шоколадный или с апельсиновой начинкой, раздался стук в дверь. Впрочем, стуком это можно было назвать с большой натяжкой: мне показалось, что кто-то хочет выломать мою дверь. С некоторой предосторожностью я открыла ее, опасаясь увидеть таран, который сейчас обрушится на меня. Но напротив стояла Марин, и по ее щекам градом текли слезы.
Я сразу же поняла, что дню интроспекции не бывать.
– Я знаю, что у тебя выходной, но ты нам нужна, мы ждем тебя внизу, – произнесла она, пару раз всхлипнув.
– Что произошло?
Рыдания возобновились с новой силой, и она едва смогла произнести:
– Мисс Бабушка умерла.
Все обитатели дома престарелых собрались в общем зале. Те, кто уже пришел в себя, вытирали слезы тем, кто пока не оправился от шока. Объятия, слова поддержки следовали друг за другом, вчерашние враги стали друзьями. У горя много недостатков, но оно обладает, по крайней мере, одним положительным свойством: оно объединяет людей.
Я подошла к Элизабет и Луизе, сидящим за столом, который они ежедневно делили с Мэрилин. Они были безутешны. В клане бабушек образовалась брешь.
– Мы хорошо знали, что это должно произойти, – сказала Элизабет, вытирая нос вышитым носовым платком, – но я никогда не думала, что она уйдет раньше меня… За исключением Альцгеймера, она была в прекрасной форме!
Луиза не произнесла ни слова, но горе читалось в ее глазах. В этом возрасте не понаслышке знают, что такое траур. Бесполезно читать им общепринятые проповеди и рассказывать о разных этапах, которые придется пережить в ожидании, пока жизнь не вернется в прежнюю колею. Единственное, что я могу сделать, – просто быть рядом, чтобы выслушать их и разделить с ними горе, забыв на время о своем. Мне тоже будет не хватать нашей Мисс Бабушки.
– С того момента, как я здесь поселилась, – продолжала Элизабет, – я должна была бы привыкнуть. На моих глазах ушло столько людей. Но это выше моих сил. Я никогда не смогу с этим смириться. Живешь, дышишь, строишь планы, и вдруг тебя больше нет. Жизнь – как карточный домик. Все силы, все свое время вкладываешь в него, закладываешь прочное основание, возводишь этаж за этажом – но в один прекрасный день все рушится, и кто-то складывает его в коробку. Для чего все это? Вы можете мне сказать?