Видимо, кто-то наверху воспринял мое пожелание как молитву, потому что через несколько минут все приглашенные собрались вокруг стола с подарками и декоративной вазой. Маленькая белая коробочка, упакованная Марин, лежала там, где я ее оставила. В первом ряду стояли излучающие счастье и радость новобрачные. Не представляю, как Марин может на это смотреть. Одно дело – знать, что человек, которого она любила, счастлив с другой. Но наблюдать за их счастьем, видеть, как они целуются, обнимаются, шепчут ласковые слова, как идут им свадебный фрак и платье невесты, как близкие и родные поздравляют их и как они плачут и поцелуями осушают слезы, рассматривая слайды, на которых запечатлена история их любви, – это совсем другое. Думаю, у нее все внутри переворачивается. Ведь это она должна была стоять на месте невесты. Неудивительно, что она не хочет уходить, не получив удовлетворения.
Открыли первые пакеты. Простыни с вышитыми инициалами жениха и невесты, серебряные столовые приборы, пара одинаковых пижам для него и для нее… Молодые каждый раз вскрикивают от радости. Можно ли действительно приходить в экстаз при виде дюжины вилок?
Жена выхватила маленькую белую коробочку. Она потрясла ее, как бы пытаясь угадать, что внутри. Лишь бы там не было никакого животного! Муж потянул за ленту. Все фотоаппараты нацелены на них. Грег обнял Марин за плечи. Она вздрогнула. Я тоже. Крышка падает. Новобрачная вытаскивает из коробки полоску белых кружев.
– Трусы? – воскликнула я. – Твой суперподарок – всего лишь трусы?
– Это его первый подарок. Я надевала их на каждое наше свидание. Он сейчас узнает их, он просто обязан это сделать.
Молодая пришла в восторг, вертя в руках красивый кусок ткани и показывая его всем, чтобы поделиться радостью. Лицо Гийома непроницаемо и бесстрастно. Один из гостей, простоватый дядюшка с чьей-то стороны, принялся хлопать в ладоши и скандировать: «Трусы, трусы!» Остальные последовали его примеру, и новобрачная, засмеявшись, наклонилась и с грехом пополам натянула на себя белую полоску белья, едва справляясь с неповоротливой юбкой. Все, во главе с ее мужем, зааплодировали. Потом невеста закрыла маленькую белую коробочку с эго Марин внутри.
– Если бы я знала, то не стала бы стирать, – произнесла она, пытаясь скрыть свое огорчение.
– Все прошло как ты хотела?
– Более или менее, – ответила она, отходя от окна. – Ну что, поехали? Я говорила, что нужно было прикрепить заводные прыгающие члены.
На самом деле лучшее, что мы могли сделать, – уехать. Бесполезно продолжать мучения.
Мы пошли вдоль здания к машине, и в это время раздалась увертюра, предваряющая бал. Я должна была бы радоваться: скоро я окажусь в своей комнате и согреюсь, но я чувствовала себя неудовлетворенной. Ведь это мне пришла в голову идея отомстить, и вот теперь Марин окончательно раздавлена. Если бы я тогда промолчала, она бы, разумеется, весь день думала о них, постоянно возвращалась в мыслях к их свадьбе и строила бы самые фантастические предположения на их счет. Но она бы их не видела. Она страдает, и все из-за меня. Мы не должны уходить просто так. Я не могу отомстить за нее, но я могу поднять ее боевой дух.
Я дернула Грега за рукав и прошептала ему на ухо несколько слов. Он засмеялся и покачал головой. Мы бегом помчались к главному входу в здание.
– Марин, возвращайся на пост наблюдения! – крикнула я на ходу. – Когда увидишь, что мы выходим, беги к машине!
Из динамиков доносилась мелодия песни «One» ирландской группы «U2». Гости окружили танцпол, и на нас никто не обратил внимания, когда мы вошли в зал. Мои ноги подгибались, и больше всего мне хотелось повернуть назад, но за небольшим окном в глубине дома угадывалась тень Марин. Я поставила мозг на паузу, а тело – на автопилот и взяла Грега под руку. Мы вошли с ним в круг и встали рядом с молодоженами, поглощенными медленным фокстротом.
Первым пустился в пляс Грег. На глазах у изумленных гостей он принялся дергать руками, крутить ягодицами, выделывать ногами кренделя, хлопать в ладоши. Получилось нечто среднее между Клодеттами[20] и танцем маленьких утят. В тот момент, когда молодожены заметили наше присутствие, я присоединилась к нему с неким подобием френч-канкана. Мне никогда в жизни не было так стыдно, и никогда в жизни я так безудержно не веселилась. А, пропади оно все пропадом! Я как козочка, или, может быть, как дубовая колода – не мне судить – проскакала по танцполу, в то время как Грег собирался выполнить тройной аксель. Новобрачные остановились, музыка затихла. Нам осталось несколько секунд, что закончить наше выступление финальным аккордом в честь нашей подруги, доведенной до отчаяния.
– Ты видел «Грязные танцы?» – крикнула я на бегу Грегу.
Он все понял и расхохотался.
И когда глуповатый дядюшка уже направился в мою сторону, я бросилась к Грегу, который встал на одно колено. В метре от него я оттолкнулась от пола ногами и взлетела. Сейчас все увидят самую красивую поддержку в истории человечества. Я чувствовала себя птицей, маленьким ребенком, легким, как перышко. Но вместо того чтобы приземлиться прямо в руки Грега, я сбила его с ног, как стрела, поражающая цель. Он закачался и упал, жалко растянувшись у ног ошеломленных новобрачных.
Цель достигнута, пора уходить.
С диким хохотом мы выбежали из зала, преследуемые дюжиной разъяренных гостей. Марин уже ждала нас. Нам удалось испортить им праздник! Мы прыгнули в машину, и Грег тут же сорвался с места, пока наша подруга осыпала нас благодарностями. Проезжая мимо свадебного лимузина, я заметила нечто необычное: среди цветов и шелковых лет два заводных члена весело скакали на концах дворников.
Утром я получила эсэмэску от сестры:
«Я зайду сегодня вечером, нужно поговорить».
Раз десять я пыталась ей позвонить и отправила столько же сообщений, объясняя, что, к сожалению, меня сегодня не будет у Марион и мы не сможем встретиться.
Моя сестра регулярно приезжает в Париж для участия в конференциях. Она врач-терапевт общего профиля. В детстве мы часто играли в докторов, причем каждый раз на меня возлагалась роль пациентки, которой требовалась медицинская помощь.
Но Кароль не ответила ни на одно из моих посланий. Я позвонила Марион и попросила ее поддержать меня в моей игре.
– О’кей, если она появится, я поведу ее в ресторан! – ответила она.
– Главное, чтобы она не зашла в квартиру. Иначе она догадается, что я больше у тебя не живу.
– Не беспокойся, моя козочка, все под контролем.
Я почувствовала облегчение. Но это длилось недолго: лишь до того момента, как я столкнулась с Кароль у входа во флигель, возвращаясь в студию после просмотра очередной серии «Самой прекрасной жизни».
Она стояла перед дверью, не отрывая глаз от экрана телефона. Я была готова сорваться с места и убежать, превратиться в воздушный шар, в камень, во что угодно, только бы не оказаться сейчас перед ней. Но она подняла глаза и посмотрела на меня.
– Что ты здесь делаешь? – спросила я.
– Я могу спросить то же самое, – ответила она, убирая телефон в карман пальто.
Я изо всех сил обхватила ее руками и прижала к себе. Ее волосы щекотали мне нос, а их запах будил множество воспоминаний. Мне десять лет, мы будем играть в «Нарисуй моды», потом посмотрим мультик «Буба и медвежонок», жуя детскую жвачку «Tubble Gum», за что нам влетит от родителей, потому что нельзя ничего есть перед едой…
– Неужели ты думала, что я ничего не узнаю?
Я разжала руки и отпустила ее и собственное детство. Придется объясняться.
– Поднимешься?
– Нет никакого желания.
Скамья в глубине парка стала местом объяснений. Серое небо перед нами сливалось с цветом волн. Дул сильный ветер, было холодно и неуютно. Вид у Кароль был под стать погоде.
– Как ты узнала?
– Марк.
– Марк? Но каким образом?
– Вчера он позвонил мне на работу. Он не хотел тебя выдавать, но очень беспокоился за тебя. Он сказал, что ты в депрессии и он не может оставить тебя без помощи.
– Неужели? Ну и мерзавец.
– Я тоже так думаю. Но ты собираешься мне объяснить, что все это значит?
И тогда я ей все рассказала. Папа, пустота, боль, Мамину, Марк, беспросветная тоска, эксцессы, ощущение потерянности, чувство, что жизнь проходит мимо. Объявление о вакантной должности, мое безумное решение. Желание все рассказать – и держать все в себе. Моя жизнь здесь. Мне кажется, я нашла свой путь. Она слушала меня и смотрела прямо перед собой, вцепившись руками в сумку, как бы заявляя: «Я могу уйти в любой момент». Когда я закончила, мы посмотрели друг на друга. Я пыталась отыскать в ее лице малейший признак сочувствия. Но все напрасно: оно было непроницаемо. Доступ эмоциям воспрещен.
– Сколько времени ты здесь?
– Четыре месяца.
– Четыре месяца… И она даже не догадывается.
– Нет.
– И долго еще ты собираешься прятаться?
– Не знаю. Я уже добилась заметного прогресса с тех пор, как я здесь начала работать, но я пока еще не готова.
– Но, черт возьми, что тебя так пугает? – вдруг воскликнула она. – Почему ты так боишься рассказать ей правду? Ты отдаешь себе отчет, что тратишь время, а оно, как известно, невосполнимо!
Я опустила голову. Я знаю. Но я ничего не замышляла заранее. Я просто сбежала, я сбежала от горя, надеясь, что оно не последует за мной по пятам. Когда я приехала сюда, я чувствовала себя абсолютно потерянной. И я до сих пор не знаю, что это: идиотизм или запасной выход. На долгие месяцы я заключила свои эмоции в шар, который застрял у меня в горле.
Каждое утро я просыпалась в ужасе от того, что мне предстоит прожить еще один день. Единственными моментами, когда я не чувствовала боли, за исключением сна, были первые секунды после пробуждения, когда я еще не успевала осознать, что представляет собой моя жизнь. А потом я возвращалась в реальность. Но несколько недель назад шар исчез. Думаю, что я сделала правильный выбор.