– ЖАЛКО ТАК…
Жалко, что 31 марта 1988 года мой «Ласковый май» распался во второй раз. Как оказалось – теперь уже навсегда…»
– Нет, Юрка меня не предавал. Ну, Ланка, посуди сама. Ему тогда всего четырнадцать лет было. По сути, это еще ребенок. И он был под огромным влиянием Тазикеновой. Он сам не мог принимать никаких решений. Все было ему навязано. И уж точно никаких заявлений в милицию на меня он не писал. Все делалось извне, но его руками. Я на Юрку не злюсь, точно нет никаких обид. Тогда, по горячке, по необдуманности, может, и обижался, конечно, но сейчас я все понял и смотрю на произошедшие тогда события совсем другими глазами. Юрка меня не предавал!
– Ну а как же тот момент в 1989 году, когда ты решил окончательно покинуть разинский «Ласковый май», и он снова с тобой не ушел, остался с Разиным?
– Ой, я тогда был не совсем нормальным человеком, я о многом жалею, не нужно мне было уходить из «Ласкового Мая», надо было терпеть и работать, но так получилось. Красноярск – это последний город, в котором я отработал как участник группы. Работали с Васильичем, он вживую, я на клавишах вживую. Решение принималось на абсолютно трезвую голову, во всех смыслах этого слова. Я собрал всех пацанов в своем номере, сказал, что меня не устраивает Криворотов, т. е. Разин, что больше не хочу с ним работать. Кто будет со мной, пойдемте. Все согласились, и Саша Прико, царство небесное, и Игорь Игошин, тоже царство небесное. Только Васильич сказал: «Нет, – он мое мнение принял в штыки, – одумайся, Кузя, что ты делаешь? Нам же работать дальше!!!»Конечно, на эмоциях все это было. Но со мной не пошел!
– Скажи, а Юра документальную повесть «Ты просто был» читал?
– Не знаю, может, читал, может, нет… не спрашивал. А что там такого значительного?
– Ведь у поклонников неоднозначное отношение к этой повести.
– Какая это повесть? Пришел журналист, на диктофон записал, когда я ему рассказывал, написали книгу, вот и все…
– А «Моя история»?
– Это сам. Это я просто от себя писал. Журналист «Ты просто был…» написал, как ему хочется, используя материал, который я ему дал, и мой рассказ. А «Мою историю» я писал от своего имени.
– Как Юра воспринимал события прошлых лет? Ведь в книге «Ты просто был…» ты четко пишешь, что ты его не простишь, что это предательство… и у людей именно этот момент в душе и засел.
– А этого уже я не говорил. Не мои это слова. Никакого предательства нет. Он построил свой путь. Нет, я на него никогда не обижался…
– Но в душе же все равно что-то было. Юрка же особенный для тебя был. Ты из Акбулака его вытащил, группу создал, это твой основной вокалист был. Соответствующие отношение-печенюшки-пряники там, участие в его судьбе какое-то. Это же бесследно не проходит. Все равно в душе какой-то осадок имеется. Неужели совсем никаких эмоций не было?
– Были, конечно… но я не хотел бы об этом вспоминать. Кто-то выбрал одно, кто-то другое.
Ни обид, ничего не было. Это было нечто другое. А сейчас пересмотрел и на это свой взгляд! Я считаю, что не нужно было его ставить перед этим выбором, не нужно было, нет… Да и вообще, зря я ушел из ЛМ, я так считаю. Это было моей большой ошибкой.
Тут Кузя закуривает сигарету и сквозь дым внимательно смотрит на меня. Долго молчит, не сводя с меня взгляда. Я говорю:
– Кузь, ты чего это?
Выдохнув очередную порцию дыма, он отвечает:
– А то, что ты моя будущая жена!
Потрясенная таким поворотом хода разговора, я произношу:
– А меня кто-нибудь об этом спросил?
– Вот спрашиваю, – слышу я в ответ. – Ланка, я полюбил тебя, хочу, чтобы ты была со мной.
Смотрю на Кузю, сидящего на соседнем кресле. На меня смотрит абсолютно счастливый человек. Лицо расплылось в улыбке, в глазах-озерках играют озорные огоньки.
– Когда успел-то? – только и смогла вымолвить я.
– Да вот, успел, – разводя руками отвечает Кузя и добавляет, – переезжай ко мне, а?
Он продолжает мило улыбаться. В комнате повисает тишина. Он не сводит с меня с глаз. Какое-то время молчу в раздумьях и тоже смотрю на него. Потом я встала, подошла к нему, села на подлокотник кресла, обняла и сказала:
– Ты же понимаешь, что сейчас это невозможно. У меня своя жизнь в Москве, работа. Сын учится, его поддержать нужно, за квартиру платить. Тут я столько не заработаю. А жить на помощь твоих поклонников я не хочу. А у тебя здесь жизнь, мама.
– Знаешь, Лан, у меня давно такого не было, таких чувств, и все-таки я верю, мы будем вместе.
– Ладно, Кузя, давай вернемся к этому разговору позже, – попросила его я. – Вот приеду в ноябре на концерт, и там поговорим.
– В ноябре ты приедешь ко мне навсегда, – с улыбкой сказал он. Я только улыбнулась в ответ. Ну, жизнь покажет.
Настало время ужина. Мы с Кузей перешли на кухню. Я разогрела солянку. Взяла любимые тарелки Кузи и Валентины Алексеевны. Разлила суп, порцию мамы отнесла ей в спальню.
А мы с Сергеем Борисовичем поужинали и продолжили наш разговор о Юрке.
– Скажи, а он поменялся с возрастом? Ты же его с тринадцати лет знаешь?
– Меняются все, но как он был распи@дяем в тринадцать лет, так и остался.
– Как ты думаешь, что бы уже взрослый, состоявшийся Васильич, человек-легенда, любимец миллионов сказал себе, еще диковатому пацаненку, который только-только вставал на свой звездный путь?
– Наверное, он сказал бы себе: «Не лезь в эту грязь, в этот шоу-бизнес, это полный пи@дец».
– Если бы ты знал, что 15 февраля – это ваша последняя встреча, что бы ты ему сказал?
– Я бы сказал: «Васильич! Ты для меня самый основной вокалист. Я люблю тебя!!! Ты мой самый основной человек в жизни…» Просто для меня он самый родной человек… Васильевич…
Тут Сергей Борисович замирает, смотрит в одну точку, глаза наполняются слезами. Через несколько секунд продолжает:
– А знаешь, когда он умер, я встаю утром, в сеть захожу, Юра Шатунов умер… думаю, них@я себе, снова какой-нибудь фейк. Звоню Кудряшову, он говорит: «Да, так получилось».
Тут у меня внутри все обрывается. Я сразу вылетаю в Москву. А то, что он завещал себя кремировать, так это он при жизни еще сказал. Он мне сказал однажды, когда мы были в Сочи: «Если я… вдруг со мной что-то случится, никаких кладбищ, ничего. Только кремация».
– А может, ему просто толпы людей при жизни надоели, и он решил, чтобы на кладбище также не ходили, кремировать просто и все, развеять прах, ни могилы, ни места паломничества?
– Да, так оно и было. Были же на прощании семнадцать тысяч, по-моему, так. Вот Васильевич устроил шоу-бизнес, как в «Олимпийском», которого сейчас нет… семнадцать тысяч человек!!!
– Каким ты запомнишь его, Юрку?
– Нормальным пацаном, который отдает себе отчет в своих действиях, ну и, наверное, который всегда честен перед народом, перед Кузей. Мне всегда главное – честно.
– В чем был его успех, как ты думаешь?
– В харизме. В голосе. Такого голоса уже больше ни у кого не будет, это неповторимо, никто его не переплюнет, ни юноши, ни девочки.
– Обращались ли к тебе с просьбой перепеть песни Юры?
– Обращались, но я же не могу этого сделать, я же все права на песни передал Светке.
– А если Света кому-то разрешит перепеть песни, твои песни?
– Ну это ее дело.
– Не обидишься?
– Неа.
– Скажи, а из нынешних исполнителей, тем, кто есть на эстраде, ты доверил бы исполнение своих песен?
– Нет, не люблю, когда перепевают.
На этих словах Сергей Борисович снова переключает свое внимание на компьютер. Настала очередь Семена Розова. Смотрю на время, второй час ночи. Гармония, догадываюсь я. Пора ложиться спать. День был достаточно насыщенным. Семен допел «Среднего ученика», Сергей Борисович выключил компьютер. В доме установилась тишина. – Тишина, – сказала я.
Кузя как-то загадочно посмотрел на меня и сказал:
– А ты знаешь, что у тишины есть своя тональность.
– Это как? – с удивлением спрашиваю.
– А ты возьми аккорд фа-диез минор, чтобы он почти заглох. И сопоставь с тем, что ты слышишь в «ватной» тишине, – сказал Кузя. Улыбнулся и, пожелав мне доброй ночи, отправился в свою комнату.
А я долго лежала, вслушиваясь в «фа-диез минор», в раздумьях над его признаниями. С одной стороны, по-женски, было приятно слышать от Кузи такие слова. С другой, к такому повороту событий я не была готова никак. На тот момент мы с ним общались уже почти три месяца. По телефону, чаще по скайпу. Уже многое друг о друге знали. Я как могла старалась поддержать его, пыталась понять его, выслушать. Со временем он стал делиться достаточно личными вещами. Если быть честной самой с собой, и у меня в душе что-то екало, я понимала, что сама уже успела к нему проникнуться. Он как большой беспомощный ребенок, хотелось его обогреть, уберечь, радовать, заботиться о нем, и он, похоже, это чувствовал. Искреннее отношение к Кузе, а не к Сергею Борисовичу Кузнецову.
В то же время я понимаю, что в Оренбург переехать я не смогу, во всяком случае в ближайшее время.
Ну, не буду на этом заострять внимание, пусть идет как идет. Время все расставит по своим местам. Скоро мне уезжать. Возможно, когда перестану перед ним маячить, он тоже успокоится. Ведь скоро разъезжаемся на месяц. С такими мыслями я погрузилась в сон.
Утро началось с обработки швов и перевязки раны. Опыт работы хирургической медсестрой здесь очень оказался кстати. Сергей Борисович все достойно выдержал.
Весь этот день мы с Кузей провели дома, вели с ним бесконечные разговоры. Вообще он очень начитанный и глубоко мыслящий человек. Очень интересно размышлять над его рассуждениями. Вот и в этот раз выдал очередную свою глубокую мысль. Сидим, как обычно, на креслах, и я, чтобы как-то его порадовать, читаю сообщения от поклонниц, которые просят меня до него донести свои восхищения. И тут слышу:
– Глупизди все это.
– Почему глупости-то, Кузя, и что у всех сразу? Просто к тебе относятся с большой теплотой и нежностью.