Потом мы с ним констатировали, что вчера был творческий вечер Маэстро, а сегодня у нас вечер «Ласкового Мая», такой междусобойчик.
– Да, – сказала я Кузе, столько у тебя еще работы, столько всего тебе надо написать.
– Написать… мне на кладбище уже прогулы ставят, – глядя мне в глаза и вставая от инструмента, сказал Кузя. Вообще, эту фразу он повторял довольно часто. Но если раньше я говорила ему что-то типа: «Типун тебе на язык, тебе еще Семку на ноги надо поставить», – то сегодня от этой фразы у меня тут же слезы полились ручьем.
– Не говори так, пожалуйста, – попросила я, – тебе еще жить и жить, мы от тебя новых песен ждем.
– Ланка, тебе придется через это пройти, – серьезно сказал Кузя.
От этих слов я заплакала еще сильней:
– Кузя, я все это понимаю, но лучше пусть это будет позже, лет через десять хотя бы, – сказала я.
– Лана, это жизнь! – парировал Кузя.
– Пожалуйста, не говори так, – сказала я еще раз и села на диван. Кузя сел рядом. Так и молчали какое-то время, каждый думая о своем. Немного успокоившись, я предложила поужинать и покормить маму. Он сказал, что просто попьет березовый сок, а я отправилась на кухню разогревать ужин.
Вообще они ужинают довольно поздно, в восемь – начале девятого вечера. Когда Валентина Алексеевна была накормлена, я снова вышла к Кузе.
Он мирно дремал на диване в моей комнате. Услышав шаги, он открыл глаза и взглядом попросил подойти к нему. Потянул за руку и усадил рядом. По его взгляду я поняла, о чем будет речь.
– Ланка, и все-таки, как ты смотришь на то, чтобы стать моей женой?
Я молча смотрела на него. Просто не знала, что ответить.
– Сколько лет твоему сыну, двадцать четыре? Есть о чем с ним поговорить, – мечтательно продолжил он.
– Да, с ним много о чем можно поговорить, – ответила я, – Кузя, сейчас мне надо уехать в любом случае. А дальше мы с тобой решим, как быть. Мы всегда на связи.
Какое-то время помолчав, Кузя встал и пересел за компьютер. Занялся просмотром сообщений за день. Я тоже, воспользовавшись моментом, занялась обработкой заявок на книгу. В какой-то момент я поняла, что ничего не вижу, и встала, чтобы взять очки. Обыскала все и понимаю, что их нет. Неужели оставила в «Доме Детства»? Прошла на кухню, а на столе лежат очки Кузи. Возникло смутное подозрение. Подхожу к Кузе. Точно! Сидит в моих очках и краем глаза наблюдает, как я хожу туда-сюда в поисках своих «глаз», как я их называю.
– Кузя!
– А? – поворачиваясь ко мне, отвечает он.
– Как тебе в очках, хорошо видно?!
– Видно хорошо, но очки не люблю, – все еще не понимая, к чему я веду разговор, на полном серьезе отвечает Кузя.
– Как тебе в моих очках? – уже смеясь уточняю я.
Кузя с недоразумением снимает очки и с любопытством разглядывает их.
– Бывает, – как всегда в таких ситуациях сказал он с улыбкой. Потом внимательно на меня посмотрел и выдал:
– Лана, а давай ты выберешь себе песни, которые я написал для Юрки и подходят тебе. Купим для тебя специальный микрофон и запишем в студии.
Я в изумлении посмотрела на него, т. к. совершенно серьезно считала, что у меня ни слуха, ни голоса нет, и запротестовала…
– Не, ты чего! Я же ноту ля от ноты соль не отличу. У меня слуха нет вообще, ты замучаешься меня писать, мне медведь на ухо наступил!
– Мне виднее. Все у тебя получится. Выпустим альбом, а назовем проект «Ландыши». Тут я от души рассмеялась.
– Ну ты даешь, Кузя, тебе что проекта «Леха» мало?
И тут уже расхохотался он.
Тут он вспомнил, что еще не звонил Семену. Вечерний разговор со своим вокалистом – это уже традиция. Поговорив с ним, Кузя произносит фразу:
– Надо написать обращение к Путину, чтобы Оренбургское время прировнял к Москве, очень неудобно работать с Семеном из-за разницы во времени, и отменить гравитацию.
Гравитация… вот. Так с юмором Сергей подходил к достаточно серьезным вещам. В этом был весь он…
Забрав свои очки, усаживаюсь на диван, кутаюсь в плед с сердечками и погружаюсь в сети. Кузя какое-то время общался с поклонниками, а потом подсел ко мне.
И у нас завязался разговор. В эту ночь говорили о многом. О Юрке, о нем он говорил часто. Об отношении людей друг к другу. Для него превыше всего было человеческое, честное отношение. О любви, о творчестве. Анализировали его песни. Какой смысл они несут и что значат для людей. Я, знающая наизусть все песни Золотого «Ласкового Мая», напевала ему их, когда речь заходила о той или иной. А он где-то даже подпевал. Бывало и сам спрашивает: «А помнишь…» – и начинает напевать, а я подхватываю. Так мы вспомнили песни «Бездомный пес», «Глупые снежинки», еще что-то.
Но когда речь зашла о дальнейших творческих планах, то вновь он произнес: «Мне на кладбище ставят прогулы». Эта фраза вновь меня окунула в слезы.
Кузя вопросительно взглянул на меня:
– Ну, что ты плачешь?
– Я же просила тебя не говорить такие вещи, тебе жить надо, для Семки писать, кто ему писать будет, если не ты?
– Да, для Семки надо, – произносит он и просит, – Ланка, включи-ка камеру.
– Зачем? – с удивлением спрашиваю я. Ничего писать не планировали. Все по Юре уже было записано.
– Включи, пожалуйста, и запиши, – настаивает он. Сквозь всхлипывания включаю камеру на телефоне.
– Пишешь? – уточняет он. Киваю головой. Смотря в одну точку, с потухшим взглядом начинает говорить:
– Я живу для того, чтобы с Семеном писать песни, с ним работать. Живу для того, чтобы Сергей Дядюн и Саша Гуляев работали дальше вместе. И Веряскин, мы с ним собираемся делать альбом.
А потом резко поворачивается ко мне и говорит:
– Ну все, пиз@ец! И замолкает на какое-то время. Потом встал и позвал на кухню. Там налил нам «кровавого сока», т. е. березового, закурил сигарету и стал расспрашивать меня, как я отношусь к тем или иным вещам, в том числе к религии, политике и т. д. После перекура мы вновь перешли в гостиную и продолжили задушевные разговоры.
Нам всегда было интересно вместе, всегда находились общие темы для размышления. Но эта ночь была особенной. Он очень много и долго, как на духу, рассказывал о себе, о своих положительных сторонах и не очень, о вещах, понятных немногим, о свой любви. И при этом ему было важно услышать мое мнение о его повествовании. Поддавшись его настроению, и я много рассказывала ему о себе. В эту ночь мы многое узнали друг о друге. Как оказалось, у нас очень много общего. В том числе у нас в лексиконе одни и те же редкие слова и фразы, мы оба чувствуем душой, и нам нравятся одинаковая погода и звуки, одинаковые вкусовые пристрастия и т. д. А также у нас у обоих развито особое чувство. На этой волне мы стали рассказывать друг другу истории из жизни из разряда «необъяснимо, но факт».
«Я жутко боюсь перелетов. Но раньше не боялся. Случилось это после того, как перед очередным перелетом во время гастролей мы выпили вместе с пилотами алкогольные напитки. Как оказалось позже – пилотами нашего предстоящего рейса. Они тогда сказали, что это не страшно, если что, тут все на автомате. С тех пор летать боюсь. Вот и перед очередным перелетом выпил, и с Сашей Прико приехали в аэропорт. Летели в Ленинград. Тут что-то на меня нашло. Я подошел к сотруднику милиции в аэропорту и говорю:
– Вы знаете, нам лететь не нужно, что-то с самолетом будет не так. Он Сашку Прико отвел в сторону и попросил, чтобы тот разъяснил мне, что все будет в порядке. Что я просто много выпил. Но мы с Прико отошли в сторону и решили не лететь этим рейсом. Сдали билеты. И наутро в новостях узнали, что после взлета у самолета возникли проблемы с двигателем, его развернули и посадили обратно».
За разговорами не заметили, как пролетели часы.
Время неумолимо бежало. Часы показывали три часа сорок минут утра. Я поднялась с дивана и сказала Кузе:
– Ну что, через час мне выезжать, пойдем перекусим чем-нибудь перед дорогой, и я начну тихонько собираться.
– Пойдем, – отозвался Кузя.
Я пошла на кухню и разогрела макароны с подливкой, еще днем приготовленные Оксаной. Кузя сел на свой стул у входа на кухню и закурил сигарету. Гляжу на него. Ловлю взгляд его печальных глаз. Ставлю перед ним тарелку. И сама присаживаюсь к нему. Молча уплетаем макароны, пьем сок, и я иду собираться. Кузя чуть позже вышел в зал и сел на стул у компьютера.
– Ланка, пройди в мою комнату. Там на стене выбери себе три бумажные банкноты и три железные монетки. На память. Ну мы, конечно, еще с тобой встретимся, – вдруг сказал он.
– Так ты же мне на память уже подарил свой раритетный плеер.
– Иди и выбери, – голосом, не терпящим возражения, повторил Кузя.
– Хорошо, – сказала я и прошла в его комнату. На стене над комодом у него были приклеены бумажные банкноты и железные монеты времен СССР. Я оторвала от обоев по три штуки, как было сказано, и с ними в руках вернулась к Кузе. Он покрутил монетки в руках.
– Наклеишь у себя на стену, пусть будут, – сказал он.
– Спасибо! – поблагодарила я его и пошла переодеваться.
Время приближалось к пяти часам. Заказала такси. Машин поблизости не было. Минут через пятнадцать такси нашлось. В ожидании я подошла попрощаться с Валентиной Алексеевной, обменялись парой фраз, обняла ее и, как обычно, попросила беречь себя. Кузя уже ждал меня в коридоре. Я подошла к нему. За мной, причитая, шла мама. Он жестом показал, что прощаться будем вне квартиры. В какой-то момент, когда я была уже у дверей, он мне сказал:
– Я 1964 года рождения.
– Я это знаю, к чему это ты? – спросила я, уже выходя из квартиры.
– Я верю в цифрологию, – ответил он. Смысл этих слов я пойму чуть позже. Уже у лифта мы крепко обнялись и стояли так какое-то время. Он руками взял мое лицо, очень нежно поцеловал, посмотрел мне в глаза и сказал:
– Надеюсь, что скоро ты приедешь ко мне навсегда…
Я отвела взгляд. Знала, что скоро такого точно не получится. Лишь крепко прижала его к себе и прошептала: