Наши души все знали, все чувствовали! Только разум перекрывал те слабые их посылы… А дальше я погрузилась в туман. Вечером того же дня созвонились с Андреем Розовым, отцом Семена. Принесли друг другу соболезнования и поделились общим горем. Тут Андрей мне сообщил, что Андрей Малахов готовит передачу памяти Кузи, и мне должны позвонить с программы как близкому человеку Сергея Борисовича, мне там надо быть. Через час позвонили из проекта и пригласили на съемки, которые должны состояться уже завтра, восьмого ноября. Через два подъехали и забрали книги «Моя история», для изучения до передачи. Следующий час менеджер проекта задавал вопросы по теме передачи. Запросил видеоматериалы последних часов, проведенных у Кузи. Утром в восемь пятнадцать меня уже ожидала машина, присланная из проекта. Все происходящее было как в тумане. В гримерке уже приводили в порядок Семена с отцом. На них, как и на мне, не было лица. Слова подбирались с трудом. Любое воспоминание оборачивалось шквалом слез, на что ругались гримеры. Грим сползал с лица вместе со слезами. А иначе пока не получалось. Еле-еле, собрав волю в кулак, мы зашли в съемочный павильон. На мониторах побежали траурные фото, Малахов объявил, что Сергея Борисовича не стало. Ощущение полного сюрреализма. В голове туман сгущается еще сильнее. А ведь надо еще что-то сказать в память Сергея Борисовича Кузнецова. Просто Кузи. Моего Кузи. Ощущение полной нереальности происходящего. Вот стоит Малахов с нашей с Сергеем Борисовичем книгой «Моя история» в руках, начинает что-то спрашивать. Говорю. Голос не родной. Каждое слово дается с трудом. Даже дышится трудно. Но надо держаться. Ради Кузи надо. Наконец съемки закончились, с меня снимают микрофон, бегу в свою гримерку и даю волю слезам. Через пару минут в гримерку, так же залитый слезами заходит Андрей Розов. Семен как-то держится. Нас развозят по домам. Похороны назначены через шесть дней, тринадцатого ноября. Уже дома покупаю билеты. Все остальные дни до похорон сплошной туман, потерянность и полная апатия. На фоне всего этого в сетях сыпались заявки на книгу «Моя история», просьбы скорее отправить книгу. Со всей страны приходили соболезнования, вопросы. Телефон не умолкал ни на минуту, чем придавал ощутимую нервозность. Слезы лились ручьем. Казалось, я вся состою из них. Было сложно дышать, не то что говорить. В ночь на тринадцатое ноября вылетаю в Оренбург. После набора высоты мы оказались прямо под звездами. Тут я поймала себя на мысли, что такого количества звезд и так близко я не видела давно. Глядя в окно иллюминатора, пыталась разглядеть ту одну, самую главную Звезду для меня. На миг мне даже показалось, что я как-то стала ближе к Кузе, пусть на время, но ближе. Мне казалось, что я вижу Его звезду, она самая яркая и мигает мне. Я стала с ним разговаривать. И говорила, говорила. А потом началось снижение, и мы попали в зону турбулентности. Самолет стало трясти. И тут я, вспомнив наш последний телефонный разговор, спросила у Кузи:
– Кузенька, а сегодня ты договорился с пилотами, отменил катастрофу? – шасси коснулись взлетной полосы. «Договорился», – выдохнула я.
В Оренбурге шел дождь. Погода тоже плакала, плакала о безвременно ушедшем земляке-музыканте, композиторе и любимце тысяч россиян легендарном Сергее Борисовиче Кузнецове.
Сев в такси, я назвала адрес гостиницы, в которой мне предстояло остановиться. Вновь накатили слезы, сердце сжалось и сбило дыхание.
Впервые я еду туда, где меня никто не ждет. Никто не позвонит и не спросит, где я еду. Никто не откроет дверь и не скажет: «Ланка, проходи!» Впервые еду в пустоту и боль. До открытия траурного зала оставалось три часа. Поскольку предстоял тяжелый день, решила хотя бы часок отдохнуть.
В девять часов была уже в траурном зале. Кузя лежал в окружении белых роз. Все очень скромно, без помпезности. Траурная церемония «для всех» начиналась в десять часов. Поэтому у меня было время попрощаться с ним один на один. В зале играла его инструментальная музыка.
Он лежал, такой родной и близкий. Очень спокойный и умиротворенный. Его больше ничего не тревожило. Он заснул, на этот раз вечным сном. Я гладила его холодное лицо, руки. И молча кричала: «Кузя, проснись, вставай!!! Это не может быть правдой! КУЗЯЯЯЯ!!!» Но это была страшная правда, в которую отказывалось верить все мое естество. Потихоньку прощаться подходили родные и близкие. Приехали все его вокалисты и Сергей Серков. Вот и зал открыли для всех. Вереницей шли люди. Несли цветы, иконы, фотографии. Кто-то читал стихи памяти Кузи. Ко мне подходили люди, много людей, скорее всего, из групп в соцсетях, выражали свои соболезнования, пытались как-то поддержать. Всегда был кто-то рядом. (Если кто-то из вас сейчас читает эти строки и узнает себя, знайте, я безмерно вам благодарна, за ту поддержку, которую вы мне тогда оказали!). Все время прощания я находилась рядом с Кузей. Стоять уж не было сил, тихо сидела на стульчике и разговаривала с ним.
Ближе к часу дня всех посторонних из зала попросили выйти. Остались только самые близкие. Привезли маму. Не буду описывать, что происходило с ней. Боже упаси такое пережить. Вместе с мамой приехала и Оксана.
В моих глазах она больше чем родственница в этой семье! Нет слов, чтобы описать, что этот человек значил для Кузи, и нет слов, чтобы описать то, сколько она для него сделала. Для них сделала! Пока мама прощалась с Сергеем, Оксана стояла чуть в стороне. Я подошла к ней и молча встала рядом. Встретились с ней взглядом. Вся ее боль и горечь утраты читалась в ее глазах. Тут Оксана тихо начала говорить:
– Как-то Ринат позвонил и сказал: «Кузнецовым нужна помощь, если свободна, подъезжай к ним». Помощь нужна была на 2–3 дня, а вышло… Даже не на один год… Были ли мы с Сергеем друзьями? Нет. Конечно, нет. Друг тот, кто с ним бок о бок много лет, как Олег например или Ринат, они знакомы столько, что мне лет-то столько нет. Я, скорее, была его «ушами». Он рассказывал все, чтобы облегчить себе самому душу. А мама вообще говорила по утрам: «Сережа, просыпайся, твой «информбюро» пришла». Это потому, что, придя к ним, если это утро, я готовила завтрак, и мы часа полтора обсуждали новости мира, страны, спорили. А мама за этим наблюдала и ворчала: «Вот делать кому-то нечего, новостей и в телевизоре хватает!»
Добрый, всегда обходительный, вежливый, – продолжила Оксана. Он покорял женские сердца по щелчку, уж я-то женских слез у дверей их квартиры видела столько! Но он был предельно честным с ними. Вроде и хорошенькая, и не обремененная ничем. Но он не чувствовал к ним, то, что ему было нужно – внутренне. В нашем последнем разговоре он сказал:
– Я в Ланку влюблен, и это ощущение влюбленности мне нравится… даже очень. Да, я был влюблен в школе, в студенчестве, и вот сейчас… А для меня он был «5 ребенком», я так в шутку говорила. Когда болел, варила бульончики, иногда даже пела колыбельные. Вообще это выглядело смешно, и Сергей не стеснялся в выражениях, когда смеялся над этим, ну что-то вроде: «Ох@еть, дожил» или «только титьки не хватает, для полного счастья», но ему нравилось. В такие моменты он вспоминал детство, как хулиганил особенно. В тот день… В тот последний день… Я пришла чуть раньше обычного. Сергей уже стоял у двери, протягивая руки, чтобы взять сумку и подставляя свой лоб мне к губам. Считалось, что так мы мерили температуру, но на самом деле это давно превратилось в утреннее приветствие. Сергей не очень-то любил завтракать, но мне возражать было нельзя.
Я сварила яйцо под его ворчание о том, что я тяну время с записью гимна для футбольной команды моего сына Марка. Сергей разрешил использовать инструментал его как гимн, а Ринат с Марком придумали слова. Сергею очень понравилось, и он был рад, что его музыка представляет команду нашего района, его района города. Еще в первых числах сентября уговорились, что ребят он пригласит в студию к ним с Олегом и они попробуют записать. Но потом у нас турнир, и мы приехали только в конце сентября, а потом уже Сергей начал серьезно готовиться к концертам. Сергей сказал: «Ну давай, ближе к новому году все же запишем мальчишек. Как раз Семен приедет, он тоже футболист».
Так и договорились. Настроение у него было игровое, что-ли. Все говорил: «Ксанка, я тебя люблю. Очень люблю. Ты знаешь об этом?» Я в ответ шутила: «Конечно, знаю, иначе как объяснить, что ты передо мной в труселях все время шлындаешь, а он сидел на стуле и смеялся: «Не… если б я тебя любил по-другому, я бы ходил без трусов!» За эти трусы мы цеплялись еще долго. Я все подкалывала: «Хватит ходить в этих труселях с белыми розами. Розы давно завяли уже, пора ландыши натянуть» (были у него и такие, их его Тимуровцы через Ланку как презент передали). И тут он не утерпел и засмеялся в голос, выплескивая изо рта какао: «Вот потому-то я тебя и люблю!»
Много говорили о специальной военной операции. Сергей был патриот. Он любил фильмы о войне, как старые советские, так и современные. Иногда плакал, переживая за героев. Очень хотел, чтобы наши ребята освободили Одессу от Киевского режима. К Одессе у него было особое отношение. Украинцев уважал за веселый, простой нрав. Но не понимал, как так вышло, что так много людей забыли, что мы братский народ, что вместе столько пережили.
Когда я уходила, Сергей вдруг подошел, обнял и спросил: «Ты все помнишь, что я тебе рассказывал?» Я говорю: «Дословно». – «Когда-то тебя спросят об этом обо всем. Что ты скажешь?»
Я говорю: «Что ты лучший человек на свете. Я горжусь тем, что знакома с тобой. Я горжусь тем, что живу в одном городе с тобой. И хоть я никогда не была фанаткой “Ласкового мая”, или твоей фанаткой, твой дар слышать музыку… он редкий». Я почувствовала его улыбку, хоть и не видела лица в тот момент. Уже когда выходила за дверь, Сергей сказал:
«Я рад, что жизнь вот так распорядилась, что у нас с мамой появилась ты». Это было впервые. Я много слышала теплых слов от Сергея, часто говорил, что без меня им с мамой не справиться или что своим вечным позитивом я заражаю. Но вот чтобы так… Это было впервые. Я сказала: