Проблема была в аппаратуре. Все надеялся на обновление. Ну, чтобы качество было лучше. А когда Новый год прошел, когда отработали мероприятия – я решился. Вопрос обновления аппаратуры так и висел в воздухе. Поэтому я решил, что ждать не буду. Спрашиваю у Шатунова: «Ну что, будем делать из тебя звезду? Попробуем?»
Улыбается: «Попробуем».
И мы попробовали!
И вот 16 февраля 1988 г.
Аппаратура, на которой я планировал делать запись, находилась в Доме пионеров Промышленного района, куда только что перешел работать из ДК «Орбита».
Аппаратура – это два магнитофона: «Эльфа» и «Комета». В девять часов утра там появляется Васильич с серьезным настроем на работу, и мы начинаем запись. С Юркой просто работалось. У него был отменный слух. И если его ничего не отвлекало – шайба, картинг или еще что, то работа шла быстро и легко. Почти без дублей. К вечеру того же дня альбом был готов.
На другой день, 17 февраля 1988 года, я прошелся по киоскам «Звукозаписи». К одному подхожу и голосом обладателя дефицита: ««Ласковый май» надо?» – «Ласковый май»? Чето мы про такое слышали… Про какие-то дискотеки…» А в городе тогда первые записи наших дискотек, не обладающие особым качеством, уже погуливали.
«Да, – говорят, – в принципе знаем, но не надо». В общем, поход в звукозапись не увенчался успехом, и я решил испытать удачу на вокзале: «Надо?» И вдруг: «Надо!»
Он очень быстро разлетелся по всей стране и словно стал спусковым крючком разрушительной активности Валентины Николаевны, ее новых атак против меня. Если прежние тазикеновские претензии ко мне я мог еще как-то объяснить, то все, что сделала она после выхода альбома, объяснению не поддается.
Меня обвинили, что я развращаю мальчика ранней славой… Что он зазнался… Нет! Юра попросту даже не осознавал, что произошло с ним. Понимание того, что он значим, пришло к нему лишь в Москве, когда мы уже перебрались под крыло Разина. Но даже тогда это проявлялось не в звездной болезни, не в эгоизме, а в виде требований того, что он действительно заслужил, заработал: компьютер, видак, мотоцикл.
Весной Шатунов чаще стал сбегать из интерната, и надолго. Совсем запустил учебу. Это все сразу же было связано с деятельностью «Ласкового мая». А дальше посыпалась череда обвинений и необоснованных претензий. 31 марта я появился в интернате и услышал от Тазикеновой: «Чеши отсюда, Кузнецов! Я сделаю все, чтобы вы с Шатуновым не работали вместе».
Но надежда что «Ласковый май» жив, еще оставалась. Что одумается Валентина Николаевна… И по-прежнему надеялся, что Шатунов тоже хочет работать. Со мной. 31 марта 1988 года мой «Ласковый май» распался во второй раз.
Тут Сергей Борисович заметно взгрустнул. Его лицо стало серьезным. Он попросил стакан воды и помочь ему выйти в зал. Я посмотрела на часы. Приближалось время приема, а боль его так и не отпускала. Стало понятно, что никакого обследования в мой этот приезд провести не получится. Еще раз обговорив этот момент с Сергеем и взяв с него клятвенное обещание, что он пройдет эти обследования после моего отъезда, но уже с Оксаной, я позвонила в клинику и с тяжелейшим сердцем отменила визит. Сергей подошел к компьютеру и включил в очередной раз видео Юры Шатунова, с того самого концерта 15 февраля 2022 года. Он молча слушал, как Юра сначала пел, потом общался со зрителем и снова пел.
– А ты помнишь ваш первый концерт? Какие впечатления были у Юрки от первой большой работы? – спросила я в продолжение нашей беседы.
– Первый концерт был в Барнауле. Перед выходом на сцену он говорит: «Кузя, я боюсь!» Ну что он, совсем маленький еще. Я говорю: «А чего тебе бояться, просто выходи и работай, и все. Это твоя должность, твоя работа, ты за это деньги получаешь». Ничего. Нормально все… отработал, но после сказал: «Меня за@бало!» Он не любит или не любил… наверное, не любит, потому что он для меня живой сейчас, публичности. Он не любит то, что на него смотрит столько тысяч человек. Ему было в напряг, снова работать, снова на сцену, ему это было не в кайф, не любил он работать на сцене. Почему – не знаю. Он, Юрка, вообще как-то, стеснялся, что ли, себя, как-то показывать себя на сцене, ему это не нравилось. Ему не нравилось, что него смотрят. Но потом это прошло, он к этому стал относиться спокойно. Ну люди приходят на концерт и приходят, хорошо. А вначале очень боялся этого. Все концерты проходили с аншлагом. Люди стояли в проходах. Так было. Нормально все было. Я помню, в Йошкар-Оле первый концерт в десять утра, а последний – в восемь вечера. Итого получалось семь концертов в сутки. Везде зал набит до отказа. И так мы работали неделю! Вытягивал все это один Юрка.
Он очень уставал от концертов.
А то, что он был еще ребенком, никто на это внимания не обращал. Просто Разин заказывал по семь концертов в день, поэтому так и работали. Работали целую неделю.
– А когда в вашей жизни появился Разин, как он узнал о «Ласковом Мае»?
– Разин ко мне приехал в июне 1988 г., я только с гастролей вернулся. Отработали фестиваль «Русское поле» по области. Мне звонит мама и говорит: «Приехал творческий человек из Москвы, из комитета культуры, по твою душу». Ну, когда приехал я в город, встретились. Человек показал командировочное удостоверение на бумаге, от Министерства культуры, а также корочки, что Разин А. А. работает в студии «Рекорд» в Москве. Надо сказать, что в это время Юрка был в бегах, и тяга к этому делу у него была непреодолимая. Он убежал из интерната, потому что его ничего не интересовало. Встретились мы с Разиным, поговорили. Он сказал, что услышал Юркину запись где-то на вокзале – ему понравилось, хотя Кудряшов позже скажет, что именно он дал Разину послушать записи Юрки. Тогда было сложное время. Разин сказал: «Юрку я обязательно заберу из интерната в Москву, но ты сделай мне, пожалуйста, альбом, где я буду петь». А я же тогда, дурак-то, не задумывался, какой у него вокал, оказался очень плохой, но согласился, для того чтобы Юрку ждало лучшее будущее. И вместе с Разиным я улетел в Москву. Там мы записали ему альбом.
А за Юркой он возвращаться не спешил. В то время он мне говорил, что вот ездил за Юркой, он сбежал куда-то из детдома.
Несколько раз так повторялось, а потом третьего сентября 1988 года я сам в Оренбург приехал. Поговорить с Шатуновым, в детский дом. Васильича мне позвали. Встретил меня Юрка как ни в чем не бывало. Как будто не было недомолвок, недопонимания. Я ему все рассказал, что за него работает другой пацан, Мишка Сухомлинов. Что работает под его фонограмму. Что дает много концертов. Он говорит: «Кузя, я еду с тобой». А я ему: «Ну как же так, получается, что я тебя спи@дил из детдома, это статья!» А сам подумал, что если его сейчас тут оставить, то потом уже никак не вытащишь. Юрка говорит: «Нет, я сейчас пойду к Николаевне, напишу заявление, что я не хочу больше здесь оставаться, в детском доме, и уезжаю в Москву». На следующий день Юрка сам прибежал к Кузнецову и умолял забрать его с собой.
«Ну вот мы и поехали: Кузя, мама, Рафаэль и Васильевич. Причем три билета было уже куплено. Юрка с нами оказался неожиданно, и билет ему пришлось докупать. Место было только в другом вагоне. Взяли. Куда деваться. Но ехал он, конечно же, с нами. Это был вечерний поезд, 5 сентября 1988 г.
Ты знаешь, когда приехали в Москву, нас Разин, то есть Криворотов, встречал. У него было такое обиженное лицо. Он же хотел быть именно главным солистом в «Ласковом Мае», исполнять все его песни и пользоваться бешеной популярностью. А тут раз, надо же, Кузя пригласил Юрку. И к тому же весь СССР уже слушал Юркины песни. Ему некуда деваться было, пришлось его принять. Ну ничего, через министерство культуры мы его оформили в 24-й интернат. И он официально получил статус артиста-вокалиста группы «Ласковый май».
И уже 10 сентября подробно, нормально записали альбом в студии «Рекорд» за Загородном шоссе. Самый первый альбом «Белые Розы» переписали, уже в качественном формате. Миша Анатольев писал, это классический звукорежиссер. Сделал все хорошо. Сделали минусы и поехали работать. Первый концерт был, если не ошибаюсь, дней через десять после записи первого альбома, в Барнауле. Потом был Северодонецк, где сейчас идет СВО. И так дальше – пошли концерты. Юрка работал живьем, он не любит фонограмму. И репетиций у нас перед концертами практически не было. Разве что аппаратуру проверить. Я Юрке сказал: «Пой как хочешь, дело твое». Все сводилось к тому, что он выходил на сцену, отрабатывал программу и уходил до следующего концерта, – на этих словах Сергей Борисович решил устроить очередной перекур. К тому времени состояние Сергея заметно улучшилось, Оксана уже давно ушла, закончив свои дела по дому. И мы остались дома втроем.
Надо сказать, курил Сергей много и исключительно хорошие сигареты. Его любимые «SOBRANIE» всегда были с запасом в доме, несмотря на то что они были совсем недешевые. Отмечу, что так у Кузи было во всем. У него была хорошая одежда, обувь, напитки. Пусть всего этого было немного, но хорошее и любимое. Чтоб для души, не для понтов. Запах сигаретного дыма я не переношу и поэтому решила уединиться на кухне и пообщаться с девчатами из чатов, разобрать уже накопившиеся заявки на книги, в общем, заняться решением своих дел. Сергей остался у компьютера и решил поотвечать на сообщения поклонников.
Через какое-то время меня окликнула Валентина Алексеевна. Проходя мимо зала, я заметила, что Сергей перебрался на диван и уже тихо посапывал. Я подошла к маме, и она, увидев меня, спросила:
– Лана, а где Сережа, что он делает?
– Отдыхает он, – сказала я – отдохните и вы.
Помогла Валенитине Алексеевне поудобнее устроиться на кровати. Сама прошла в зал, где мирно спал Сергей. Села на кресло и начала вбивать в ноутбук заявки на книги под его спокойное посапывание.
Минут через десять краем глаза заметила странное движение Сергея головой и одним махом оказалась у него. Я поняла, что он перестал дышать и начал синеть. Первая мысль была, что он как-то поперхнулся во сне. Я его перевернула на бок и что есть силы стала бить по спине в районе грудины. Я кричала: