– А Юра как к этому всему относился, или он не замечал?
– Он этого, скорее всего, не замечал, в силу своего несовершеннолетия. Но потом он все понял.
– А в какой момент к нему это понимание пришло?
– Это, наверное, уже лет 18–19. Но сказал он мне об этом, когда мы общались с ним в Сочи, на балконе.
Примерно такого же мнения был и Аркадий. Кудряшов в группе появился сразу же, как ребята перебрались в Москву. Он сначала был директором группы «Мираж», потом, когда уже увидел, что у нас все нормально продвигается, он стал директором Юрки Васильича. Сам выбирал ему концертные костюмы, мог часами сидеть ушивать, подгонять под Шатунова одежду. Представляешь, сколько лет он с ним работал? Он был его продюсером.
Тут Сергей Борисович встал из-за стола, взял свою большую кружку и налил себе воды из-под крана. Вообще Кузя водохлеб! Залпом осушил стакан. В этот момент за окном послышался шум дождя.
Начался ливень, который так любит Кузя.
– О, дождик! – сказала я.
– Дождики, – поправил меня Кузя, – их же много.
– А почему ты так любишь дождики? – поинтересовалась я.
– Ну послушай, Ланка, сама, дождики каждый раз имеют свое, особое звучание – по листьям, по травке, по окнам. Да и потом, небо иногда тоже имеет право поплакать, – ответил Кузя, немного подумав. Ответ для меня был неожиданным. Я задумалась.
А ведь действительно, природа же живая. Она может радоваться солнечными лучами и грустить дождиками, облегчая этим свою душу. И может просто хмуриться. Все как у людей…
– Я тоже люблю дождики, – сказала я, – особенно ночью, когда они стучат по шиферу деревенского дома или бьют по стеклам.
– Круто!!! – отозвался Сергей Борисович. Мы вышли на балкон, где дождинки разбивались о стекла и ручейком стекали вниз, словно слезы по щекам. Да-а, иногда небо тоже плачет. Кузя с тоской посмотрел на «Дом детства».
– Васильич тоже любил такую погоду…
Тут к нам подошла Оксана, которая все это время занималась Валентиной Алексеевной и домом. Поинтересовалась нашими планами на завтра и во сколько ей лучше подойти. Попросили ее прийти пораньше, т. к. мы уже с утра планировали ехать на студию.
– Хорошо, буду в девять, – сказала она и ушла, закрыв дверь своим ключом. А мы перебрались с Сергеем Борисовичем в комнату и продолжили наш разговор.
– Как получилось, что ты ушел из группы в самом зените ее славы? – после небольшой паузы спросила я.
– В основном, конечно, из-за конфликтов с Разиным, т. е. Криворотовым. Однажды мне даже пришлось его приложить подсвечником. Да-а, и такое было. Ведь тот «Ласковый май», который создавал я, его идеи полностью были испорчены. Созданный мной мальчиковый коллектив стал приобретать причудливые оттенки. Как я уже говорил, Юрку увешивали разными безделушками, бусами и цепями, чего ни я, ни Юрка терпеть не могли. Мои песни, написанные для конкретного солиста Шатунова, теперь распевали десятки «клонов» под его фонограмму и по всей стране. Разин, т. е. Криворотов, он думал только о деньгах, его не интересовали работа в студии, работа на сцене, а меня же в первую очередь интересует это, т. е. тут серьезные разногласия… Ну, я не люблю, что все сходится именно к деньгам, не нравится мне это.
Была весна. Март 1989 года, Красноярск – это последний город, в котором я отработал как участник группы. Работали с Васильичем, он вживую, я на клавишах вживую. Решение принималось на абсолютно трезвую голову, во всех смыслах этого слова. Я собрал всех пацанов в своем номере. Вот. Сказал, что меня не устраивает Криворотов, т. е. Разин, что я больше не хочу с ним работать. Кто будет со мной, пойдемте. Все согласились, и Саша Прико, Царствие небесное, и Игорь Игошин, тоже Царствие небесное. Только Васильич сказал: «Нет». Этот день можно считать окончательным распадом группы «Ласковый Май», – с грустью, почти шепотом сказал Кузя. – Мы с ребятами ушли и создали свою группу «Мама». Песня «Розовый вечер» и ряд последующих были написаны именно для ее солиста Саши Прико. Но разинские «Ласковые маи» перепели и их. Сейчас, спустя двадцать с лишним лет, я начал многое понимать и видеть в другом спектре. По-другому стал смотреть на поступки Шатунова. По сути, он же был маленький еще. Многие его действия и поступки были не его, продиктованы со стороны. Возможно, он их и не осознавал. О многих событиях и поступках Васильича в те годы не считаю нужным говорить. Так как пересмотрел на них свой взгляд. На него никакой обиды нет! Теперь я не жалею, что Юрка перепел хиты, написанные мною для другого человека. Теперь я не злюсь на то, что он экспериментировал с моими песнями. У него это порой очень хорошо получалось.
Тут Сергей Борисович приостановил свой рассказ. Сходил на кухню, увидел, что выпил весь свой «яблоковый», и предложил сходить в магазин за соком. Он его очень любит. А еще он любит березовый сок, но в этом магазине он не продается. «Пятерочка» находится в метрах пятидесяти от его дома. Накинул курточку, свою любимую бейсболку. На выходе из подъезда указывает рукой на право и говорит:
– Лана, посмотри, там граффити Юрки, когда он умер, его специально для меня нарисовали.
И он меня повел, в указанном им направлении. Со стены гаража за детской площадкой улыбался Юра Шатунов.
– Сходство, конечно, минимальное, – отметил Кузя, – но ведь не это важно. Важно то, что старались же ребята. Для меня старались. Спасибо им огромное.
На этом экскурсия к граффити закончилась, мы направились в магазин. Взяли яблочный сок и вернулись домой. Налили себе по стаканчику и продолжили наш разговор. По ходу рассказа Сергей то подходил к компьютеру и включал какую-нибудь запись Юры, то погружался в свои воспоминания. Почти все время мы работали над книгой с перерывами на завтраки, музыку, фильмы, отдых. И вновь и вновь возвращались к воспоминаниям Сергея, которым, казалось, нет ни конца ни края.
После того как Сергей Кузнецов покинул группу, они редко с Шатуновым общались. Лишь время от времени пересекались в студии «Рекорд» на записи альбомов. Юрка иногда сам звонил Кузнецову. А Кузя, несмотря ни на что, продолжал писать песни, в том числе и для своего основного солиста Васильича.
– Он мне звонил, рассказывал, как у него дела. И когда Юрка ушел из группы, позвонил и рассказал, что сам бросил всю эту работу, что теперь в Сочи, в студии, – вспоминает Кузя.
В октябре 1991-го Юрка принял решение уйти из разинского «Ласкового Мая». Захотелось простого человеческого – свободы! Поступать так, как хочет ОН, делать все, что хочет ОН, и жить по-своему, одеваться по-своему, просто быть самим собой. После ухода из «Ласкового Мая» Шатунов какое-то время занимался грузоперевозками, на своем Камазе, которым с ним расплатились за концерт в городе Брежневе, ныне Набережные Челны. Но он очень быстро от этого занятия отказался.
Все последующее время Юрка проводил в Сочи, в большом доме, который приписывали ему в его собственность. Но Юра говорил чистую правду, когда утверждал, что у него нет там недвижимости. Дом ему не принадлежал. Его хозяйкой была мама Аркадия, который вместе с Юрой ушел из Ласкового мая и теперь помогал Шатунову строить сольную карьеру.
– Васильевич же не работал (не выступал в смысле) в то время. Просто дома сидел в Сочи. Позже в Англии выучился на звукорежиссера. Да как учился, он сам уже мог все делать. Это нужно было для того, чтобы документы получить. А так он все сам делал, довольно хорошо. Как-то раздался звонок от Аркадия Кудряшова, – вспоминает Сергей. – Это был 1993 год. Он просил меня помочь с новым альбомом, так как у Юрки у самого все очень туго шло из-за его депрессивного состояния. «А почему он сам мне не позвонит?» – задал я вопрос Аркадию. Вообще 1991–1993 годы были непростыми в жизни Васильевича. Это был период адаптации к новой, самостоятельной жизни и дальнейшего поиска себя. Все это время рядом с Юрой был Аркадий Кудряшов. Хорошо это или плохо, я не берусь судить. Если бы не Кудряшов, Васильевич в 1993 г., наверно, ушел бы в спорт, в свой любимый хоккей. Тем более предложения Юрке уже поступали. Но Кудряшов его убедил, что надо продолжать петь. После разговора с Аркадием, через три дня, позвонил Васильевич и предложил встретиться и сотрудничать.
Шатунов пригласил Сергея в Москву. В Печатниках они сняли квартиру для работы. Кузя застал Юрку в не очень хорошей форме: – У него, по-видимому, все это время была депрессия. Какой-то нервный был, потерянный и грустный. Обсудили рабочие моменты и стали писать новый альбом.
На Новогодние праздники решили слетать в Сочи, – вспоминает Сергей. – Это было в Новый год. Мы вышли с Васильевичем на балкон, выпили по бокалу шампанского. «Васильич, ты меня извини, что ушел тогда из коллектива, оставив тебя там одного. Я потом об этом очень пожалел, не стоило мне этого делать, не стоило», – сказал я Юрке. Я САМ ушел. Это было моим решением. А что Юрка, Юрка был еще ребенком. Что он мог?! – пояснил Кузя. «Да, я тоже хорош, что не ушел тогда с тобой. А вообще, зря ты это сделал, конечно, ушел. В коллективе все изменилось с твоим уходом в отрицательную сторону, все стало по-другому», – тихо сказал мне Васильич. В общем, я ему сказал о том, что я пожалел, что ушел из ЛМ, не надо было уходить. А он мне сказал: «Жалею, что не пошел с тобой, надо было пойти!» Вот так-то.
Заступиться за него, поддержать теперь было некому. Опять-таки, все эти побрякушки ему не нравились, а господин Криворотов заставлял его это делать. В итоге их пути разошлись. Потом мы с Юркой обнялись, и как-то сразу отпустило на душе, стало легче.
Тут я поймала себя на том, что, слушая рассказ Сергея, тихо напеваю его песню «Падают листья». То ли осенняя погода за окном навеяла, то ли еще что… услышал это и Сергей.
– О, во второй тональности поешь, неплохо. А ты знаешь, Ланка, когда была написана эта песня? – мотаю головой.
– Я ее написал за пятнадцать минут, когда из Сочи от Юрки выезжал в аэропорт. Васильич говорит: «Ну, что-нибудь давай, я жду!» И тут у меня в башку пришла «Падают листья».