такое! Там тетя Женя плачет, тут – Юля. Женщины!!
– Родителям на меня наплевать, всем наплевать, – причитала Юля. – И тебе тоже… А я, дура…
– Ты не дура! – заверил я и тоже опустился к ней, на корточки. – Просто… ну да… Родители разные бывают… Вот у меня друг, Витя Свешников, у него мама знаешь как на него орет? Витя даже убежать от нее хочет в другой город к отцу. А у Лехи папа вон какой грубый, и вообще изменил, и ушел! А у меня вообще папа умер… Редко когда кому с родителями везет, но что поделаешь, родителей не выбирают… – бормотал я.
– Ага, – кивала Юля, заливаясь слезами, – не выбирают… Никого не выбирают… И родителей, и в кого влюбляешься – не выбираешь… – Она все плакала. Но она тихо плакала. Не рыдала, как тетя Женя. Просто хлюпала носом, и большие слезы катились по щекам. – Целыми днями на пианино, все хочу им доказать, что – могу… А им все равно все не так… «Слабо, слабо, ленишься…» Да как еще заниматься, чтоб они не думали, что я ленюсь?!
– А к Лехе они как относятся? – осторожно спросил я.
– О, его они обожают! Как же, мальчик-мажор, богатенький, пригодится! Была б их воля – завтра бы уже поженили нас! А мне не нужен – ни он, ни они… Никто… кроме… – Она косилась на меня голубым глазом и плакала.
– Юль, все хорошо…
– Да чего хорошего? Вот и у тебя какая-то девочка на перроне… Никому я не нужна, никому…
Я стал гладить ее по белым волосам, гладить и немножко запускать ногти, правда, ногтей у меня нет почти, я их сгрызаю… Но все-таки. Подумал: если мне так приятно, когда гладят ногтями, может, и ей будет приятно, и она успокоится?
Но она плакала все сильней и клонила белую голову ко мне.
Она клонила голову, а я думал: люблю, не люблю? Та, которая на перроне, ее ведь больше никогда не будет, а Юля – здесь, рядом, совсем близко… Но – а как же Леха? И потом – я-то уеду, а Юля останется! И как это все вообще…
Но она плакала, и я утешал…
А на площадке напротив играли дети, катались на каруселях, катились с горки, и смеялись, и визжали, и ревели…
А Юля плакала.
А вокруг были высокие зеленые деревья.
А где-то там, на нашей с мамой станции, ехали поезда туда-сюда, и голос из громкоговорителя объявлял их… И Лайк лежал головой на лапах… И у мамы болело сердце… И где-то там, может быть, снова остановился на станции поезд, и девочка, моя девочка, вышла на перрон, и, может, искала меня вдалеке своими продолговатыми черными глазами, и поправляла короткую черную стрижку, убирая волосы с глаз…
Но Юля плакала, и я утешал.
Она подняла лицо, мокрые голубые глаза, чтобы что-то спросить, или сказать, не знаю…
Но я обнял ее почему-то.
И она обняла.
И наши губы чуть соприкоснулись.
А из подъезда вышел Леха – и увидел.
12
Мы с Юлей отскочили друг от друга.
Леха застыл у подъезда. Как был, с рисовальной папкой через плечо.
Юля, вся красная, стояла с опущенной головой.
Я, наверное, тоже был весь красный. Но голову старался не опускать. Старался как-то держаться. И так очень глупо получилось, так еще и голову, что ли, опустить? Типа я боюсь Леху или мне стыдно перед ним? Да ну. Хотя, конечно, и боялся, и стыдно было. Леха мне ничего плохого не сделал, а я вот так с его Юлей… Но я же не виноват! Она сама призналась мне в любви, и сама заплакала, и почти заставила ее утешать! И что я мог сделать? Я не такой спокойный и равнодушный, как Леха, не мог я просто отвернуться и не утешать! А там уж – как вышло, так вышло…
Леха наконец подошел. Смотрел на меня зло и тоскливо.
Я молчал. Нет, все-таки не выдержал я и тоже голову опустил.
– Там мать плачет из-за отца. Я ее корвалолом отпаиваю, – тихо сказал Леха. – А вы тут…
– Леша, извини, пожалуйста, это случайно получилось, ничего не было! – стала тараторить Юля, обнимая Леху.
– Так получилось или ничего не было? – насмешливо и горько спросил Леха.
– Не было, не было! – причитала Юля и снова расплакалась.
Тьфу ты!
– Было или не было? – Леха посмотрел на меня в упор.
– Ну… – протянул я.
– Что вы из меня дурака делаете? – Леха оттолкнул Юлю так, что та пошатнулась. – Пошли вы оба… Пошли вы все…
Леха прошел мимо нас, сильно толкнув меня плечом, отправился на детскую площадку. Сел там на карусель и стал, отталкиваясь ногами, кататься с малышней.
Мы с Юлей смотрели, как он катается.
Юля тихонько подошла ко мне, прошептала:
– Извини…
– За что? – прошептал я в ответ, стараясь не смотреть на нее, а смотреть на Леху.
– За все…
Леха тем временем достал из папки бумагу и карандаш и, не останавливая карусель, стал рисовать что-то. Рисовал быстро, размашисто, яростно стирал – и опять рисовал и рисовал… Потом остановился. Малыши переглянулись, слезли с карусели, сгрудились вокруг него, молча стояли – смотрели, как Леха рисует…
– Даже сейчас, посмотри, – тихо говорила Юля. – Он, видите ли, рисует… Ему плевать на меня и на всех на самом деле…
– Юль, а зачем ты… – неуверенно начал я, – зачем ты сказала ему, что ничего не было?
– Испугалась, – тихо ответила Юля. – А ты разве нет?
– Я нет, – соврал я. И тут же поправил сам себя, эх, не умею я врать! – Ну, немного. От неожиданности. Я ж не знал, как он отреагирует. Вдруг бы драться стал.
«А я не умею», – чуть не добавил я. Но осекся.
Я правда не умею драться. Совсем. И не понимаю, как это делать. Ну, то есть понятно, что надо уметь. Тем более я ж парень. Я и во дворе поэтому, может, почти не гуляю, только с Витей Свешниковым, потому что он спокойный… Потому что – бывают же драки. Периодически. И как в них участвовать? Ну, понятно, можно пойти в какую-нибудь секцию борьбы… Но это настолько не мое! Я вообще не понимаю, как прикасаться к чужому человеку, а тут еще и бить его… Ну, то есть к Юле я прикоснулся, конечно, но там так получилось. Надо было успокоить. Там как-то само вышло. И я ж не бил ее… А драться… Тем более с Лехой…
Леха дорисовал, встал с карусели, показал рисунок малышам, те заохали, зааплодировали… Леха гордо подошел к нам, показал рисунок – это был Юлин портрет, очень красивый, правда! Мне даже немного завидно стало, что у него так здорово получилось. Или это от злости у него?
Мы с Юлей отошли подальше на всякий случай.
– Видите? – спросил Леха.
– Да, видим, очень красиво, – как можно миролюбивей сказал я.
– А теперь – смотрите! Раз, два, три! – И Леха на наших глазах разорвал Юлин портрет. – Вот так! Поняли?
Леха бросил портрет на землю и стал топтать его ногами.
– Вот так! Вот!
Юля от неожиданности и обиды, наверное, – снова заплакала.
Я стоял неподвижно.
Я понимал, что надо что-то сказать, сделать. Например, крикнуть Лехе:
– Ты что? Портрет-то при чем?
Или:
– Да что ты дурака валяешь? Как маленький!
Или:
– Да я тебе!.. – И стукнуть его.
В общем, вариантов было много, но я стоял и молчал. Вот еще за что себя ненавижу – когда надо что-то делать, застываю как истукан!
Леха дотоптал Юлин портрет и сказал:
– А теперь я уничтожу еще один портретик…
– Какой? – спросила, рыдая, Юля.
– А такой! Который наш Олег нарисовал. Очень ему одна девушка, видимо, нравилась… А теперь же у него – Юля! – Леха говорил так, как будто меня тут не было. – У него – Юля, зачем ему та девушка? Сейчас я ее…
И Леха кинулся в подъезд. Я – за ним. Юля – за нами.
Леха залетел в лифт и поехал на свой высокий этаж.
Мы с Юлей бросились по лестнице пешком.
Но конечно, не успели.
Когда мы прибежали, Леха был уже в квартире и вовсю рылся в моем рюкзаке.
Вот он достал портрет моей девочки – и рвет его, и топчет!
Вот достал стихи… Я, конечно, перепечатал их в телефон, но все-таки… неужели он – и их?..
– А это что у нас? Ага, стишки! – Леха разгладил смятый листок и стал читать, издевательски кривляясь:
Я просто жил. И я не знал,
Что есть ты на земле.
Но вот увидел – и теперь
Покоя нету мне…
Ты просто вышла на перрон,
Минута – и назад…
А я все думаю теперь,
Твой вспоминая взгляд…
– Неплохо, да? И ее взгляд вспоминаешь, и Юлькин потом будешь вспоминать? Или тебе неважно, чей взгляд?
И Леха стал рвать листок со стихами.
Я неожиданно для себя кинулся на него и стал отнимать листок. Он отпихнул меня и продолжал рвать его. Тогда я стал собирать обрывки портрета и стихов, и руки у меня почему-то очень тряслись. Собирал – и набрасывался на Леху, но Леха каждый раз с силой отталкивал меня, и я с грохотом летел в угол.
– Мальчики, мальчики, не надо! – причитала Юля.
На шум прибежала тетя Женя:
– Что происходит?
Я как раз вылезал из очередного угла, но успел увидеть, что у тети Жени до сих пор красные от слез глаза.
– Что тут еще происходит? – крикнула тетя Женя отчаянно, и комната запахла ее успокоительными каплями. – Мало мне, что Игорь – сволочь, предатель, – еще и вы бог знает что устроили! А ну, на улицу все! Марш!
Мы втроем кубарем выкатились из квартиры, Леха тут же двинул мне в живот – я согнулся пополам от боли, разогнулся, задыхаясь, нагнал его на лестнице и неумело треснул по шее. Леха немедленно развернулся и дал мне в глаз. Я упал, больно ударившись о ступеньку.
– Ребята, ребята… Не надо… Лешенька, я люблю тебя! Только тебя! – кричала Юля, но на всякий случай держалась от Лехи подальше.
«Вот же бессовестная», – подумал я, с трудом поднимаясь.
Тут мне позвонили. Вовремя, ничего не скажешь! Я попытался достать из кармана телефон раз, другой, но не смог – рука сильно болела. Телефон все звонил. Я извернулся и достал его левой рукой. Звонил Витя Свешников. Хм. У него-то что?
А на шум уже стали высовываться из квартир соседи.
– Что тут у вас? – спросил усатый дядя.
– Буянит молодежь! – логично предположила старушка из квартиры рядом.