А у меня действительно телефон разрядился. И, в общем, мама в итоге трубку бросила и стала плакать. Стоит рядом со мной буквально, и плачет. Носом хлюпает. Я слышу. А выйти теперь совсем боюсь.
И тут собака эта как завоет!
Видно, прониклась мамиными слезами.
Мама как вздрогнет!
Как увидит нас с собакой!
Как бросится ко мне!
Я глаза закрыл – думаю, сейчас бить будет…
А она – вдруг целовать стала!
Целует, плачет, и снова целует, все лицо обслюнявила, как твой Лайк… И причитает:
– Витенька, прости меня, прости меня, дуру! Я больше никогда на тебя злиться не буду! Никогда! Пойдем домой, Витенька!
А я еще трясусь же. От холода и от нервов. А она:
– Бедненький, весь трясешься! Пойдем, согреемся, чаю выпьем! Пойдем, мой хороший! Прости меня, прости, прости!
Никогда я маму такой доброй не видел. А она еще:
– А что за собака? Если хочешь, возьмем ее, пусть живет у нас, только больше не убегай, пожалуйста, Витенька!
Ну, и пошли мы с ней домой.
Она чаю напилась и спит. И носом хлюпает даже во сне.
А я – вот.
Как думаешь, может, папу все-таки разблокировать? Или хотя бы брата с сестрой? Они-то точно не виноваты. Или не надо? А? А ты там чего? Извини, я все болтаю, ты-то как?
14
А как я? Я никак. Бок болел, рука болела. После падения. Леха и Юля все еще были в подъезде. Наверное, она все еще его утешала. А я сидел на лавочке. И думал про Витю. Какой он все-таки на меня похожий, тоже все время что-то думает и представляет… Вот памятник этот представил…
А я вот тоже думаю. Хорошо бы, на нашей станции поставили еще и памятник той девочке. С короткой черной стрижкой и продолговатыми черными глазами. Ну, просто так бы не поставили, конечно. Это если бы я, например, стал знаменитым. Писателем, например. И написал бы про эту девочку, и ей бы на станции тогда поставили памятник.
И приезжие бы интересовались: а кому это? А им бы отвечали: а вот жил у нас известный писатель Олег Субботин, и это – его главный образ: девочка на перроне…
А потом бы та девочка приехала, чтобы посмотреть на свой памятник. Я бы к тому времени, конечно, умер давно. Писатели вообще долго не живут. И вот тут проблема: с одной стороны, мне бы, конечно, хотелось жить долго, с другой – знаменитые личности умирают рано. Так что же мне важнее: стать знаменитой личностью или долго прожить? Интересно, а можно так: и стать знаменитым, и прожить долго? Тогда бы я даже смог встретиться с той девочкой. Когда она приедет смотреть на свой памятник…
И я еще думал о многом. И за Витю радовался. То есть, понятно, радоваться нечему, что так с папой у него получилось, но зато, может, и правда мама его теперь станет добрая и перестанет на него кричать и злиться. Она поняла, может, как страшно потерять сына, – и у нее теперь характер изменится.
И я снова вспомнил про свою маму, и про ее сердце, и про Лайка, и про бабочек вокруг лампы, и про поезда туда-сюда, и про голос из громкоговорителя… И даже про шоколадный сыр… И подумал: сегодня точно уеду! Не знаю как, но уеду!
Я все сидел на лавочке. Из подъезда выходили разные люди, и заходили тоже, и все с удивлением на меня смотрели. Не знаю, что во мне такого удивительного… Может, то, что я немножко побитый был? Хотя кровь вроде вытер как смог…
А потом позвонила тетя Женя и спросила:
– Ты где?
Я сказал:
– Внизу сижу. На лавке.
– А чего сидишь? – спросила тетя Женя. Слышно было, что голос у нее все еще немного плачущий.
– Да так, – говорю. Не мог же я ей рассказать историю про Юлю и Леху… Хотя – почему не мог? Может, и мог. Но на всякий случай не стал.
– Так поднимайся, позавтракаешь хоть.
Ну я поднялся. Юля и Леха сидели за столом. Пили чай.
– Присоединяйся, Олег, – грустно сказала тетя Женя.
Я присоединился.
Юля и Леха не смотрели на меня, уткнулись в свои чашки.
Но тетя Женя ничего не замечала. Она была поглощена своим горем.
Она взяла чашку, вышла из кухни и там по телефону кому-то громко жаловалась:
– Да, Марин, представляешь? А он ей говорит: «Потерпи, зайка, завтра приеду!» «Зайка»! Я подскочила, говорю: «Ты что?!» А он перепугался, ну и в своей манере: «Чего тебе, дура?» Ну, тут я и озверела. «Я – дура, говорю! А ты – кто? Ты – подлец! Убирайся!»
Мы с Лехой и Юлей молча сидели за столом, не глядя друг на друга, и невольно прислушивались к тете Жене.
– Леша? А что Леша? – продолжала в телефон тетя Женя. – Не пропадем! Алименты еще три года положены, пусть он платит, кобель! Вот так! Пусть только попробует не платить, я ему устрою! Ну и армия, и институт… Пусть помогает, скотина! А то хорошо устроился: жена – дура, а там зато – «зайка»! Вот я ему покажу, какая я дура! Гад, чтоб у его «зайки» уши отвалились! И я не образно!
И долго еще тетя Женя так разговаривала, то успокаивалась, то снова принималась кричать и плакать.
Потом наконец вернулась на кухню.
– Ну что, ребята, куда сегодня поедем? – спросила со вздохом.
– Да никуда не надо, мам, – пробормотал Леха. – Не до этого тебе. Отдыхай. Мы с Юлей сами куда-нибудь…
– А почему только с Юлей? – спросила тетя Женя. – А Олег?
Юля и Леха молчали, уткнувшись в чашки.
– Юля и Олег, выйдите на минутку в комнату, мне кое-что Леше сказать надо, – очень спокойно попросила тетя Женя.
Мы с Юлей, не глядя друг на друга, вышли.
И так и стояли в комнате, в разных углах, друг на друга не глядя. Хотя мне казалось, если честно, что Юля на меня немного поглядывает. Но я был горд и неприступен.
– Чем тебе Олег не угодил, а? – слышалось из кухни тети-Женино, хоть она и старалась говорить тихо, но громкий учительский голос подводил. – Что ты от него шарахаешься, как от звереныша? Да, он замкнутый, ну и что? Ты понимаешь, что это сын моей подруги?
– Ну, не моей же… – бубнил Олег.
– Не паясничай! – громким шепотом огрызалась тетя Женя. – Тебе сложно, что ли? Он скоро уедет! Будет потом рассказывать Вере, что его тут обижали…
– Да кто его обижал…
– Дед Пихто! Давайте, куда вы там собирались, берите его с собой!
– Угу…
Зачем мне это «угу»? – подумал я. Ну, возьмут они меня в какой-нибудь зоопарк, а сами будут делать вид, что меня нет. Или вообще скажут: добирайся сам. Или опять драка будет, или еще что… Да зачем мне все это надо и кто они мне все?
Я решительно вошел на кухню и сказал:
– Теть Жень, мне надо уехать.
– А что случилось? – Тетя Женя сделала большие глаза.
– Да там, у мамы сердце… Еще и телефон украли, она расстроилась и болеет… Ей с Лайком тяжело гулять… И вообще… Поеду я.
– Никуда ты не поедешь! – крикнула тетя Женя. – Что еще за новости? Сказала Вере, что ты у нас на каникулах будешь, а ты вдруг раз – и вернулся, здрасте!
– Так сердце же…
– Да я Веру сколько знаю, столько она и болеет, еще со школы! То одно, то другое! Да она всех нас переживет! – горячилась тетя Женя.
Тут в замке завозился ключ, дверь медленно открылась.
На пороге появился Игорь Яковлевич.
Тетя Женя застыла раскрыв рот.
Леха напрягся.
Юля оставалась в комнате.
15
Тетя Женя смотрела на Игоря Яковлевича. А он не смотрел на нее. Вообще ни на кого не смотрел. Стоял опустив глаза в пол. В помятом костюме, и вообще весь помятый.
– Что? – спросила наконец тетя Женя. – Чего пришел?
Игорь Яковлевич молчал.
– Не всю кровь выпил? Пришел допить? – предположила тетя Женя.
– Ну чё ты… – пробормотал Игорь Яковлевич.
– Бери, если что надо, бери, все забирай! – Тетя Женя забегала по комнатам, стала открывать шкафы, отодвигать ящики… – Все забирай! Наверное, что-то забыл: в такой спешке к «зайке» собирался! Аж лысина вспотела! Все забирай! Только знай: на алименты буду подавать, и на раздел имущества, и на все прочее! С голым задом тебя оставлю! И твою «зайку»!
– Да Жень… – опять начал Игорь Яковлевич.
– Что «Жень»? Я сорок лет «Жень»! А твоей «зайке» сколько, а? Небось, в два раза моложе?
– Ну, не в два… – промямлил Игорь Яковлевич.
– Значит, в три! – крикнула тетя Женя. – Пошел вон! Забирай что надо и уматывай обратно! Ты посмотри – всех на уши поставил: и Лешу, и Юлечку… (Юля так удивилась, что вечно недовольная ей тетя Женя вдруг назвала ее «Юлечкой», что тихо ойкнула.) И сына подруги! (Тетя Женя показала на меня.) Что он расскажет, когда к Вере вернется? Что зря я тобой хвасталась: ты такой же козел, как и все! Уматывай давай! Забирай все – и уматывай!
И тетя Женя стала бросать в Игоря Яковлевича разные вещи – одежду, какие-то подушки, карандаши… Бросала, и кричала, и плакала. Игорь Яковлевич молчал, только уворачивался периодически. Наконец, тетя Женя побежала на кухню, вернулась с каким-то магнитиком и подскочила к Игорю Яковлевичу:
– Что на магните написано, а? Помнишь? Мы у озера Киово стояли, а вокруг чайки кричали, и озеро шумело, и мы были такие счастливые! А потом ты мне там, в Лобне, в «Сувенирах» магнитик купил – «Я тебя люблю»! Вот как ты меня любишь? Обалденно прямо! Забирай – подаришь своей «зайке»!
И тетя Женя швырнула магнитик прямо в голову Игорю Яковлевичу. Магнитик попал в цель: Игорь Яковлевич схватился за лоб.
– Да что ты… что ты… – бормотал он, и вдруг опустился на колени, упал на пол и завопил: – Прости меня, прости, Жень, прости меня, дурака!.. Прости, пожалуйста, умоляю, прости!.. Я не хотел!.. Пожалуйста! Прости!..
Тетя Женя озадаченно смотрела на Игоря Яковлевича.
Мы все осторожно сгрудились вокруг него.
Он был такой большой и солидный, прямо в костюме валялся на полу, лицом вниз, и выл:
– Прости!
И это было не столько страшно, сколько странно.
– Напился, что ли? – неуверенно предположила тетя Женя.
– Трезвый! Как стеклышко-о! – ревел Игорь Яковлевич. – Я там ночь провел, утро, а днем понял – все, не могу без тебя, без Лехи… не могу!