з год хотя бы, когда ей опять в ту же сторону надо будет, может, тоже на каникулы – к бабушке, например… Приедет – и выйдет из поезда, а я буду ее уже ждать на станции, вместе с Лайком. И Лайк ей тоже понравится, он ведь такой классный пес, и он оближет ей лицо, и она рассмеется – у нее и смех такой, наверное, прекрасный, как она сама…
Рассмеется – и даст мне свой адрес в инете, ну, или имя-фамилию скажет, я ее найду ВКонтакте или еще где… И мы будем переписываться. А потом она еще раз приедет, и уже останется насовсем… А что? У нас тоже жить можно. Везде жить можно. Главное, чтобы мир был…
И так я все думал, думал, засыпал и снова просыпался, и думал, и наконец уснул, и мне вдруг приснилась… Юля.
Она смотрела на меня с жалостью своими голубыми глазами. И я так удивился, что проснулся. А может, мне только приснилось, что я проснулся… В общем, все сложно на этом свете. Даже во сне.
9
Когда я окончательно открыл глаза, было уже очень утро, солнце ярко светило в окно, и Лехи не было.
Я вышел на кухню. На кухне тоже никого не было. Вообще, кажется, я был один в квартире.
Телефон за ночь разрядился, и, как только я включил его, сразу посыпались сообщения – и от мамы, и от тети Жени… И от Лехи…
Мама писала, что скучает, и что сегодня пойдет за новым телефоном, и чтоб я сразу написал, как проснусь.
Я ей сразу написал, что тоже скучаю, и что все хорошо, и как там Лайк? И сделал маме несколько фото. Фото кухни и фото из окна. Чтоб она тоже полюбовалась на Москву. И на кухню тети Жени.
А тетя Женя писала, что пирожки на завтрак в холодильнике («без лука, я помню!») и чтоб я не стеснялся и ставил чайник. А она по делам пошла. А потом вернется, и поедем на Красную площадь. А Игорь Яковлевич уже на работе, вернется очень поздно, не переживай…
Леха писал: «Как поешь, звони, мы с Юлей на площадке напротив, приходи!» И я еще раз подумал, что да, Леха хороший.
Я жевал пирожки с творогом и писал Вите Свешникову – как он там? Убежал из дома или еще нет? Или все-таки передумал? Мама хоть и злая, но все-таки мама. А папа – неизвестно еще, какой окажется. Да и как Витя там жить будет, совсем в другом городе? Это ж новая школа, опять приспосабливаться, а ты и так не очень общительный…
Витя пока не отвечал.
Я позавтракал и побежал на детскую площадку, к Лехе и Юле.
Они сидели на карусели, Леха рисовал, а Юля смотрела.
И когда увидела меня, покраснела. Странная все-таки. И голубые глаза стали еще голубей на красном лице. Видно, она очень застенчивая. Все мы прямо подобрались тут один к одному – стеснительные и малоразговорчивые.
Я сел на карусель, полез в телефон, сфоткал площадку, отправил маме и Вите Свешникову.
Юля сидела, то поглядывая на Лехин рисунок, то опуская голову. Леха молча рисовал. Я тоже молчал и лазил в телефоне. Но становилось все более неловко молчать. И я наконец решился спросить:
– Что рисуешь?
– Юлин портрет, – откликнулся Леха.
Я давно уж видел, что он Юлю рисует. Просто бывает так. Задашь какой-нибудь глупый вопрос, и сам не понимаешь почему. Это вот как спрашивают: «как дела?», «что делаешь?»… Ну глупо же! Если по-настоящему отвечать, как дела, – надо прямо все свои дела рассказывать? А они часто неважные. А если отвечать на «что делаешь»? Что делаю, что делаю… С тобой разговариваю! Часто же вообще ничего не делаешь! А эти вопросы в тупик ставят.
Витя Свешников, например, не такой. Он никогда не спрашивает, как дела и что делаешь. Он конкретно пишет: «Привет, сделал домашку?» А я всегда: «Не-а!» А он: «Ну и ладно, фиг с ней». Вот так. Коротко и по делу.
А если начинается это «как дела», да «что делаешь», да «как настроение»… Вот еще вопрос! Терпеть не могу! «Как настроение?» Плохо! С чего у меня должно быть хорошее настроение? А человек ждет, что я отвечу: «Хорошо». То есть я должен ему соврать, иначе он спросит: «А почему плохо?» А как объяснишь? Столько всего в мире печального, и я все это чувствую! И мама болеет – сердце, и проблемы у нее с начальством! И Лайк, например, вчера что-то не то на улице сжевал, и его рвало весь вечер. И девочка на перроне – вроде и приятное воспоминание, и поддерживающее, а если разобраться – ну что тут поддерживающего? Я же больше никогда ее не увижу! А она меня, может, даже не заметила толком! И так это все несправедливо и грустно! А ты мне: «Как настроение?» Тьфу!
И вроде сам злюсь на такие глупые вопросы, и сам же иногда задаю! Вот и сейчас… Но Леха понял и не разозлился.
– Похоже? – спросил Леха.
Я посмотрел на Юлю. Юля опять покраснела и опустила голову.
– Угу, – говорю.
– Юль, а Олег тоже рисует, знаешь?
Юля, конечно, не знала.
– Он мне вчера портрет показывал.
– Чей портрет? – пробормотала Юля.
– Да там… – неопределенно протянул Леха. Видно, решил не говорить, что портрет какой-то девушки. Мало ли. Может, я не хочу. Чуткий человек все-таки.
– Ну вот, готово! – Леха поднял лист бумаги, показал портрет. Посмотрел на Юлю. – Точно похоже?
Действительно, было довольно похоже.
Все-таки Леха талантливый. Не то что я. Я и портрет не сумел толком нарисовать, и стихи, если честно, какие-то дурацкие вышли… Их точно никому показывать не буду. И в интернет тоже не буду выкладывать. Позориться еще…
Тут к нам подошла тетя Женя и сказала:
– Привет, молодежь! Готовы к экскурсии?
Мы сели в тети-Женину машину и поехали на Красную площадь. Я сидел на заднем сиденье рядом с Юлей. Хотя и Леха сидел рядом с Юлей. Просто Юля сидела в середине.
Я чувствовал ее плечо, и она, видимо, чувствовала, что я его чувствую, потому что все время опускала голову и краснела… Нет, вообще она, конечно, красивая. Что там говорить. Не моя девочка на перроне, конечно, но тоже… Но – она Лехина. И вообще, что за глупости? Не могу ж я изменить своей прекрасной незнакомке! Даже если она про меня забыла давно и никогда больше не вспомнит… Но все равно!
Мы ехали недолго, скоро уже были на месте.
Кремль и Красная площадь – это, конечно, круто. Я, понятное дело, в интернете видел это все, но вживую – гораздо круче! Особенно долго мы стояли возле Лобного места.
Олег и Юля стояли поодаль, он обнимал ее за плечо, и тетя Женя старалась на них не смотреть – очень ей было это неприятно, прямо видно было… Но держалась. И делала вид, что очень увлечена этим Лобным местом.
– А есть еще недалеко такой городок подмосковный – Лобня, – продолжала тетя Женя. – Знаешь, почему он так называется?
– Что-то с Лобным местом, видно, связано?
Тетя Женя удивилась, задумалась.
– Не знаю даже, – сказала она наконец. – Давно это было… Может, и связано, а может, и образно… Сейчас там вполне обычный город, я в молодости там была, там озеро есть старинное – Киово, и вокруг очень много чаек, просто куча… Говорят, это самая большая колония чаек в мире. Представляешь?
– Угу. – Я представил.
– Иногда, когда совсем одиноко, я вспоминаю тех чаек, – призналась тетя Женя. – Это была молодость, понимаешь? Молодость… Мы тогда совсем молодые были с Игорем… Он еще начальником не был… Поженились – надо в свадебное путешествие, а не на что толком. И решили просто по Подмосковью проехать. Вот такой у нас был подмосковный медовый месяц. И вот, помню, стоим мы с ним на берегу озера Киово, как вот Леха с Юлей, обнимаемся. – Тетя Женя поморщилась. – А вокруг – чайки, чайки… Кричат. И мы такие молодые, влюбленные… И Игорь еще такой ласковый, не то что теперь…
Тетя Женя очень откровенная какая-то. Или ей правда поговорить не с кем? Этот Игорь Яковлевич, наверное, всех ее подруг разогнал. С Лехой тоже особо не поговоришь – видно же, кроме «угу» особо ничего от него не добьешься. Еще и Юля эта… «Совсем мать не нужна стала». А тут я: свободные уши. Хотя я тоже в основном только «угу» да «ого»…
– А это собор Василия Блаженного! – показывала тетя Женя. – Знаешь, чем он знаменит?
– Угу, – говорю. – Царь приказал архитекторов ослепить, чтоб они такой же красивый дворец нигде никогда не построили.
– Ужас! – отзывается тетя Женя.
– Ага, – говорю, – бедные архитекторы. Нам учительница говорила, что «ослепить» означало ослепить золотом, типа – просто столько денег дать, чтоб им больше не надо было строительством зарабатывать никогда и строить такие же красивые дворцы.
– Это она вас пожалела, а то мало ли – может, кто впечатлительный сильно… – возразила тетя Женя. – На самом деле ослепить – это именно выколоть глаза. Вот так.
Мы стояли и смотрели на собор.
Думали.
Я думал: как все жестоко в этом мире. И какой царь жестокий. Ему такой собор отгрохали, а он нет чтобы спасибо сказать, взял и ослепил несчастных архитекторов! Хотя кто знает – может, спасибо он и сказал, а потом уж ослепил… Может, он вежливый был, хоть и тиран… Хотя вряд ли.
– А это знаешь кто? – Тетя Женя указала на памятник.
– Минин и Пожарский, – говорю.
– Точно, молодец!
Минин и Пожарский были все какие-то зеленые. Тетя Женя сказала, что это они так окислились. Памятники имеют свойство окисляться, и, возможно, скоро их отреставрируют, и они опять будут как новенькие. То есть не зеленые.
И Спасская башня, и Мавзолей, и могилы во всю стену – все это было интересно, но мне показалось, как-то мрачно. Если задуматься – главная площадь страны, а столько связано с ужасами и покойниками. И лежат они на главной площади, во главе с Лениным, и Лобное место это, опять же, где столько народу казнили… И собор Василия Блаженного, из-за которого строителям глаза выкололи… И я думал: как-то это неправильно. Что на главной площади страны все такое печальное и жуткое. Хотя, может, чего и не понимаю. Жизнь вообще штука сложная и противоречивая. Тем более в нашей стране, где столько всего было… Да и в мире-то все как сложно…
В общем, очень какие-то большие мысли стали лезть мне в голову, аж голова заболела. Но тетя Женя сказала, что голова может болеть от впечатлений, с непривычки, и надо зайти в какое-нибудь кафе, отойти немного и поесть.