Не случайно Алексей Каплер стал называть свои сценарии киноповестями – чувствовал и понимал: им суждена и литературная жизнь.
Вот сборник киноповестей и киноновелл «Возвращение броненосца», созданный опять же тогда, когда его автор вел неравный бой со своей страшной болезнью. Трудно поверить, что он был написан человеком на восьмом десятке лет. Книгу насквозь пронизывают веселое одесское солнце, дымные пронзительные ветра Гражданской войны, ненависть к нэпмановскому понятию счастья, боль Великой Отечественной. И неизменная любовь к тем – с открытым забралом…
И в трагедиях, и в комедиях чувствуется неповторимая личность Алексея Каплера: настоящую индивидуальность не спрячешь, даже если очень захочешь…
Он оставался самим собой и перед телекамерой, и в кругу друзей, и в кругу противников. Он никогда не бывал неискренним, просто не умел быть таким – ни в творчестве, ни в свете юпитеров, ни перед начальством. Одинаково держался и с вахтером, и с министром. Нет, с последним, пожалуй, чуточку независимей…
От него как бы исходили флюиды доброжелательства. И в этом, наверное, был секрет знаменитого «каплеровского обаяния»…
Но Алексей Яковлевич вовсе не был этаким всепрощающим Иисусиком. Наоборот, всю жизнь он оставался бойцом, или, как менее возвышенно именовал себя, – «боевым петухом». Стоило лишь затронуть его принципиальность.
В последней, посмертной книге Алексея Каплера «Загадка королевы экрана» речь идет не только о людях искусства. Тема попранной и торжествующей справедливости не могла ограничиться узкими рамками. В эту книгу воспоминаний, и теперь и в двухтомник, вошли, кроме «Странствий в искусстве» и «Странствия журналиста», несколько очерков, вызвавших в свое время бурю в душах читателей.
Так, читатели шестидесятых годов были взбудоражены очерком Каплера «Сапогом в душу», помещенным в «Литературной газете». Это был взволнованный рассказ о юной дочери начальника сочинской милиции, вставшей насмерть на защиту своего человеческого достоинства. И достоинства любимого – простого шофера, показавшегося сановитым папе и маме недостойным войти в столь «высокопоставленное» семейство. Они засадили дерзкого Ромео в тюрьму, а строптивую Джульетту в сумасшедший дом…
Я присутствовала при встрече Алексея Яковлевича с разъяренной тигрицей-мамой, пытавшейся запугать «наивного журналиста» высокими чинами своих покровителей и даже… уголовной ответственностью «за клевету».
Но Каплер никогда не забывал заповеди, вложенной им же в уста литературного героя, которого в школе «проходили» как «отрицательного»…
И обычно в этой нелегкой роли борца за справедливость он оказывался вроде бы случайно.
Приехал, например, в Ульяновск, чтобы найти необходимые для очередной работы материалы, а наткнулся на отвратительный, похабный, оскорбляющий честь какой-то незнакомой женщины пасквиль – он был вывешен в застекленной витрине на центральной улице города, с указанием точного домашнего адреса жертвы. Другой прочитал бы да и пошел по своим делам – своих-то забот у всякого хватает. А вот Алексей Яковлевич сразу же побежал в комитет комсомола, потом – к несчастной, выставленной на всеобщее позорище семье, поговорил с множеством людей. В «Литературной газете» появился гневный фельетон «Воспитание дегтем», снявший грязное пятно с имени оклеветанной женщины, отхлеставший по щекам виновных в этом моральном преступлении и помогший многим изверившимся душам поверить в торжество справедливости.
А произошло все случайно.
Но так ли уж «случайно»?
Друг юности Каплера Сергей Юткевич вспоминает, как в 1928 году в Одессу приехал Бабель специально для того, чтобы послушать устные импровизированные рассказы молодого начинающего кинематографиста, которого тогда величали просто Алеша.
«Это было трогательно и забавно, а местами настолько смешно, что весь трясся, заливался беззвучным хохотом Бабель и, потирая запотевшие от смеха и слез свои очки в позолоченной оправе, требовал продолжения рассказов Каплера, неподдельно восхищаясь наблюдательностью и точностью характеристик и той сочностью языка, в котором кто-кто, а Бабель был самым сведущим и тонким знатоком», – пишет Юткевич.
По странной, «мистической» случайности последними словами Алексея Каплера в его последней книге были такие: «Итак, дорогой мой читатель, настало время расстаться. Признаться, мне этого совсем не хочется, но что делать, во всякой книге, как и в самой жизни, есть не только начало, но и конец».
Это, увы, бесспорно, однако у настоящего Художника конец слова превращается в начало, расставание – во встречу.
Кто говорит, что умер Дон Кихот?
Вы этому, пожалуйста, не верьте.
Он неподвластен времени и смерти,
Он в новый собирается поход…
«Как мы чисто…»
А. К.
Как мы чисто,
Как весело жили с тобой!
Страсть стучала в виски,
Словно вечный прибой.
И была ты, любовь,
Полыхающим летом,
Пьяным маком
И огненным горицветом.
Ничего не могли
Друг от друга таить.
Разорвав повседневности
Серую нить,
Мы попали
В надежные цепи из роз,
Бурных ссор,
Примирений
И радостных слез.
А еще мы с тобой
Были в стане одном
В дни, когда все, казалось,
Летело вверх дном.
Вместе падали в пропасть,
Взлетали вдвоем.
Нас пытала эпоха
Мечом и огнем.
Пусть давно ты лежишь
Под могильной плитой.
Я осталась надежным товарищем —
Той,
Что всегда твою память
И честь защитит,
Потому что любовь —
И оружье, и щит.
«Ноль три»Поэма
Памяти Алексея Каплера
Не проклинаю
Долю вдовью,
Жить не согнувшись
Буду с ней.
Мне все оплачено
Любовью
Вперед, до окончанья дней.
Да, той единственной,
С которой
Сквозь пламя
Человек идет,
С которой он
Сдвигает горы,
С которой…
Головой об лед.
«03» —
тревожней созвучья нет.
«03» —
мигалки зловещий свет.
«03» —
ты, доктор и кислород.
Сирена, как на войне, ревет,
Сирена, как на войне, кричит
В глухой к страданьям людским ночи.
Все поняла,
Хотя еще и не был
Объявлен мне
Твой смертный приговор…
И не обрушилось
На землю небо,
И так же
Птичий заливался хор.
Держала душу —
Уходило тело.
Я повторяла про себя:
– Конец… —
И за тобою
В пустоту летела
И ударялась,
Как в стекло птенец.
Ты перешел
В другое измеренье,
Туда дорогу
Не нашли врачи,
Туда и мне
Вовеки не пробиться,
Хоть головой о стену,
Хоть кричи!
В глазах твоих
Я свет нездешний вижу,
И голос твой
По-новому звучит.
Он подступает —
Ближе, ближе, ближе! —
Тот день,
Что нас с тобою разлучит,
А ты…
Ты строишь планы
Лет на двадцать —
Мне остается
Лишь кивать в ответ…
Клянусь!
Тебе не дам я догадаться,
Что нет тебя,
Уже на свете нет…
В больничной палате угрюмой,
В бессоннице и полусне,
Одну только думаю думу,
Одно только видится мне.
Все замки воздушные строю,
Бессильно и горько любя —
Вновь стать фронтовою сестрою
И вызвать огонь на себя.
Твержу я любопытным:
– Извините,
Все в норме,
Нету времени, бегу,
И прячу первые седые нити,
И крашу губы,
Улыбаюсь, лгу.
Людское любопытство
Так жестоко!
Совсем не каждому
Понять дано,
Что смерти немигающее око
И на него
В упор устремлено…
Безнадежность…
И все ж за тебя буду драться,
Как во время войны
В окруженье дрались.
Слышу вновь позывные
Затухающих раций:
«Помогите, я – Жизнь,
Помогите, я – Жизнь!»
Это битва,
Хоть дымом не тянет и гарью,
Не строчат пулеметы,
Не бьет миномет.
Может, несколько месяцев
Скальпель подарит!
Может быть…
В безнадежность
Каталка плывет.
Грозно вспыхнула надпись:
«Идет операция!»
Сквозь нее проступает:
«Помогите, я – Жизнь!»
Безнадежность.
И все ж за тебя буду драться,
Как во время войны
В окруженье дрались.
Твой слабый голос
В телефонной будке,
Как ниточка,
Что оборвется вдруг.
Твой слабый голос,
Непохожий, хрупкий —
Тобою пройден
Ада первый круг.
Твой слабый голос
В трубке телефонной —
И эхо боли
У меня в груди.
Звонишь ты
Из реанимационной,
Чтоб успокоить:
«Беды позади».
Твой слабый голос.
Тишина ночная.
И нет надежды
Провалиться в сон…
Все выдержу —
Но для чего я
Знаю,
Что к смертной казни
Ты приговорен?..
Таял ты,
Становился бесплотною тенью,
В совершенстве
Науку страданья постиг.
И могла ли терять я
Хотя бы мгновенье,
И могла ли оставить тебя
Хоть на миг?..
Как солдаты в окопе,
Отбивались мы вместе.
Умирал ты, как жил —
Никого не виня.
До последней минуты
Был рыцарем чести,
До последней:
Жалел не себя, а меня…