— Если что? — спросил он, уже забавляясь своей властью над ней.
— Если я дам вам ночь любви?
— Ночь за год! — сказал он тут же.
Она потемнела лицом и как-то опала в плечах.
— Ну? — сказал он.
— Ночь за три года… — устало предложила она.
— Нет, — ответил он жестко. — Или ночь за год, или он получит двенадцать лет.
Она задумалась и только после паузы решительно — словно в отчаянии — встряхнула головой:
— Ладно! — И повернулась к нему. — А ты выдержишь?
Он снова усмехнулся:
— А ты?
Она положила руку ему на ширинку. И честно сказала:
— Не знаю. Но у меня два условия!
Он убрал с руля правую руку и положил ее ей под живот:
— Валяй!
— Первое, — сказала она, сглотнув. — Завтра утром ты переведешь его в нормальную камеру.
— Хорошо. А второе?
— Только с презервативом.
— Почему?
— Потому что у вас, прокуроров, карма порченая и злая. А мне еще детей рожать. Поворачивай!
— Куда?
— Тут близко. Я покажу…
И действительно, спустя несколько минут «форд» уже тормозил в знакомом для нас дворе…
И знакомый, похожий на кота Матроскина, парень все с той же ухмылкой на блудливом лице открыл им дверь.
— Проходите. В самый конец. Сто рублей в час.
Она открыла сумочку и протянула ему купюру в тысячу рублей.
В конце октября, в солнечный зимний день лязгнули, открываясь, стальные затворы тюремной проходной.
И вторые — штырями — лязгнули затворы.
И третьи.
И Пачевский вышел из проходной на свободу, на чистый и свежий снег.
— Папа!!! — крикнули сыновья и бросились к нему.
Он обнял детей.
А затем выпрямился и сказал жене:
— Меня оправдали.
— Я знаю, — ответила она. — Пошли. Автобус.
Под завистливыми взглядами женщин, толпившихся у проходной, Шура обняла мужа и вместе с детьми повела к автобусу.
А ночью, когда дети уснули, Пачевский, лежа в постели, жадно обнял жену, но она оттолкнула его:
— Подожди! Кто эта сука?
— Какая? — удивился он.
— Которая из-за тебя под прокурора легла.
— Что-о? — снова, но уже притворно, удивился он.
— Только не прикидывайся! Вся тюрьма знает!
— Что знает? Я понятия не имею!
Шура замолкла и лежала не двигаясь. Только слезы катились из глаз на подушку.
Утром была метель, московский утренне-зимний полумрак и холод.
Пачевский, наклонясь под встречным ветром, шел к метро.
Сбоку, от какого-то ларька отделилась фигура, и парень с лицом печального кота Матроскина заступил Пачевскому путь:
— Мужчина, подождите!
— В чем дело? — не узнал его Пачевский.
— Вы Павел?
— Ну…
— Пойдемте со мной. Она умирает.
— Кто умирает?
— Ваш Ангел с Небес. Идемте! Быстрей!
— Какой еще ангел?! Отвали! — с досадой сказал Пачевский, оттолкнул парня и двинулся дальше.
— Мужчина! — крикнул парень в спину ему. — Она вас зовет! Ваш Ангел!
— Да пошел ты! — не поворачиваясь, на ходу отмахнулся Пачевский. — Нет никаких ангелов, блин!
— Эх!.. — с горечью выдохнул парень.
По знакомой нам лестнице парень устало поднялся на шестой этаж, ключом открыл дверь своей квартиры.
Увядшая, с чуть округлившимся животом, Ангел стояла в коридоре и, держась за стены, смотрела на него в упор.
— Ну? — сказала она с надеждой в своих бездонно-синих глазах, бывших когда-то голубыми, как небо.
— Зачем ты встала?! — испугался парень.
— Ну! — требовательно повторила она.
— Сволочь он, твой набор хромосом! — ответил парень, снимая ботинки, мокрые от снега.
Она стала бессильно оседать на пол, он едва успел подхватить ее.
— Стой! Держись!
— Дышать! — сказала она еле слышно. — Дышать…
И, как рыба на песке, стала бессильно хватать ртом воздух.
— Сейчас! Сейчас! Не умирай! Стой! — заполошно запричитал парень, подхватил ее со спины под мышки и поволок через комнату на балкон. А по дороге одной рукой прихватил с дивана какой-то плед…
Балкон был большой, как в старых домах, но весь завален снегом, заставлен стеклянной тарой и продавленным соломенным креслом-качалкой — тоже заснеженным.
Предусмотрительный «Матроскин», держа одной рукой Ангела, второй рукой стряхнул с кресла снег, бросил на сиденье плед и только после этого усадил-уложил Ангела в это кресло.
Кресло качнулось, Ангел откинула голову, и небо качнулось над ее головой.
— Дети… — почти беззвучно сказала она в низкое московское небо, полное хмари и снега. — Дети…
И закрыла глаза.
И вдруг…
Вдруг что-то случилось с небом — оно просветлело, и хмарь расступилась, и в эту небесную прорубь вдруг хлынуло солнце — крупными и косыми, как стропила, лучами.
И все вокруг вдруг засияло весной — деревья обрели зеленую листву, земля — траву, а небо — птиц.
И вместе с этими птицами из небесной выси вдруг спустились на балкон пять ангелов — три мальчика и две девочки-близняшки.
— Мама! Мамочка! — щебетали они. — Мама, проснись! Мама!
Она открыла глаза: — Дети! Я встану… — Нет, мама, нет! Не вставай! Мы сами! И они действительно сами подхватили на руки кресло-качалку и вместе с Ангелом стали по незримой спирали возносить его в небо… А парень стоял на балконе и, задрав голову, смотрел им вслед. А они, набирая скорость, улетали все выше и выше. Вот уже вся Москва лежит под ними внизу. Вот закрылись облаками Россия и Евразия. Вот и атмосфера расступилась, выпуская их в космос. А с Земли, с голубой шарообразной планеты, все неслось знакомое и чуть хриплое:
When a little blue bird,
Who has never said a word,
Starts to sing: «Spring! Spring!..»
Все дальше и дальше улетали они от голубого шарика Земли, но песня ширилась и летела вместе с ними по Млечному Пути:
Когда крохотная птичка,
Которая никогда не поет,
Вдруг начинает петь: «Весна! Весна!»,
И когда голубой колокольчик
Даже в глубине ущелья
Начинает звенеть: «Динь! Динь!»,
Это значит: природа
Просто приказывает нам
Влюбиться, о да, влюбиться!
И тогда птицы делают это!
И пчелы делают это!
И даже необразованные мошки делают это!
Так давай же займемся этим!
Давай любовью займемся, детка!
Поверь, что шимпанзе и в зоопарке делают это,
И австралийские кенгуру делают это,
И высоченные жирафы делают это,
И даже тяжеленные гиппопотамы делают это!
Let’s do it!
Let’s fall in love!
И самые респектабельные леди делают это,
Когда их призывают на то джентльмены!
Даже европейские математики делают это!
И даже блохи делают это!
Let’s do it!
Let’s fall in love!
Ушла песня, растворилась в космическом мраке…
Тишина.
Но вдруг, после паузы, в этой тишине и мраке — пронзительный школьный звонок. И — оглушительный топот ног, как от стада гиппопотамов. Но нет, это не стадо гиппопотамов, это школьники несутся по школьному коридору. И в числе этих школьников — Сергей и Валера, сыновья Пачевского. Как оглашенные бегут они по коридору… выскакивают на школьный двор и вдруг… Маленькая, не старше пяти лет, девочка с личиком ангелочка заступила им дорогу и сказала старшему: — Мальчик! А, мальчик! Как тебя звать?
2005
Пластит
По ночам, перед рассветом ей регулярно снились грохот стрельбы, взрывы, крики, мат и стоны. И свой собственный безмолвный крик ужаса: «МУСА-А-А! НЕ УМИРАЙ!.. НЕ УМИРА-АЙ!..»
От этого крика Зара просыпалась, рывком садилась в постели.
Вокруг была тишина и утренний солнечный свет.
Зара вставала, с трудом выходя из ночных кошмаров, умывала лицо с огромными черными глазами, гребнем расчесывала густые волосы. И в старом узком зеркале на стене видела свое тело — стройную фигуру с маленькой грудью, узкую талию, длинные ноги. Но глаза ее не выражали при этом ни радости, ни гордости, а скорее — безразличие…
Тут откуда-то издали звучал утренний рог — молитвенно и протяжно.
Прервав утренний туалет, Зара облачалась в глухое черное платье и повязывала на голову черную косынку. Шептала слова короткой молитвы и выходила из дома.
Слева и справа вдоль горной реки стояли такие же дома-сакли чеченского аула, а сразу за ними — горы до горизонта.
Мимо крикливого петуха на заборе, мимо кур и козы она выходила на улицу и шла по ней, глядя только вниз, себе под ноги. Но слышала негромкий разговор соседок — пожилых, с венозными ногами. Выбивая свои паласы, моя посуду и доя коз, они говорили, глядя на нее, Зару:
— Черная вдова…
— Засохнет теперь…
— Лучше бы их вместе убило…
— Нет, Аллах ее сохранил, чтобы отомстила. Месть — это святое…
Зара проходила мимо.
Сразу за деревней было маленькое кладбище на горном склоне, два десятка старых и несколько новых могил. Зара останавливалась перед одной — совсем свежей, с рыхлой землей и временной табличкой «Хамзатов Муса. 1980–2005». Смотрела на эту могилу, губы шептали слова молитвы, а глаза наполнялись слезами.
В то утро у края кладбища остановился потрепанный и пропыленный «газик». Мужчина за рулем повернулся к сорокалетней женщине в черном платке, сидевшей на заднем сиденье, кивком головы показал ей на Зару.
Женщина вышла из машины, подошла к могиле, у которой молилась Зара, произнесла скорбную молитву и спросила:
— Это муж? Или брат?
— Муж.
— Горе… И давно его?
— Месяц.
— А сколько прожили?
— Год.
— Ребенок есть?
Зара молчала.
— Почему молчишь? — спросила женщина.
— Нет ребенка.
— Не хотели? Или что?
Зара ответила через силу:
— Был… Потеряла…
— Как это потеряла?
У Зары слезы навернулись на глаза.
— Ну, потеряла. На втором месяце…
— А-а!.. — сказала женщина. — Да, это горе… У тебя братья-сестры есть?
— Брат был, тоже погиб.