Ванечка, стоя в манеже и держась за его борт, внимательно смотрел телевизор.
Надя, деловито отбирая более-менее приличные вещи, сложила в расстеленную на полу простыню Зоины шубу, две пары сапог и какие-то кофточки. Завязала все узлом и села за стол, пересчитала деньги.
— Девятнадцать рублей и мелочь. Что будем делать, Ваня?
Ваня внимательно посмотрел на нее.
— Смотри, — сказала она, — еды у нас на два дня, памперсов тоже. Денег — девятнадцать с мелочью, это вообще ничего. Даже если вещи твоей мамы возьмут в ломбард, я за похороны платить не буду, мне тебя кормить не на что. А за папу с мамой не переживай — милиция их сама похоронит. И мне нужно экзамены сдавать, я для чего в Москву приехала? Ну? Что скажешь? Зинка от нас сбежала…
Ване не понравился ее тон, он стал кукситься.
— Ладно, ладно! Не плачь! — Она взяла его на руки. — Выживем, Ваня, мир не без добрых людей. Тебе спать пора. — И запела, укачивая: — Спят усталые игрушки, куклы спят… Одеяла и подушки ждут ребят…
А когда он уснул, уложила его в кровать и встала у окна на колени:
— Боженька! Дорогой! Пожалуйста! Помоги нам! Я не знаю как! Но как-нибудь помоги! Я тебя очень прошу! Очень!..
Пронзительный звонок в дверь прервал ее молитву.
Надя, глянув на спящего Ванечку, испуганно побежала к двери.
— Кто там? Зина, ты?
— Милиция! — сказали из-за двери. — Открывайте!
Надя сняла цепочку, и в тот же миг дверь распахнулась от мощного пинка. В квартиру, грубо оттолкнув Надю так, что она еле устояла на ногах, ввалились трое коротко стриженных — Виталик, Силан и Татарин.
Ванечка, проснувшись, заплакал.
Татарин закрыл дверь, а Виталик с ходу наотмашь ударил Надю по лицу и, не дав ей упасть, схватил за волосы.
— Ты, тварь! Ты знаешь нас? Ты нас видела? Да или нет?
— Ну, видела, — сказала Надя испуганно. — А что?
Виталик озверел:
— Ах, видела?! Ах ты, сука!..
Снова ударил, но упасть не дал, а за волосы потащил к люльке с орущим ребенком.
— Я его счас об стенку шибану! Мозги вылетят! Ты видела нас, курва сраная? Говори: видела?
Надя наконец сообразила:
— Нет, не видела…
Виталик встряхнул ее как куль:
— Не слышу! Громче!
— Не видела, — произнесла Надя окровавленным ртом.
— Громче! Последний раз говорю! А то щас раком поставлю!
Надя закричала в истерике:
— Не видела! Не видела! Не ви…
Виталик отшвырнул ее на пол:
— Все! Заткнись! — И бросил орущего Ваню на кровать. — И запомни, падла! Не только нас не видела, но и нашу машину не видела, и номер не видела. Ты поняла, бля?!
— Поняла! Поняла!..
— Что ты поняла? Повтори!
Татарин кивнул на орущего Ваню:
— Может, заткнуть ему рот?
— Пусть орет — соседям нас меньше слышно, — сказал Виталик. — Я не слышу — что ты поняла?
Надя, все еще на полу, утирая кровь, в панике и ужасе сказала скороговоркой:
— Я вас никогда не видела! Вашу машину не видела! Номер не видела. Не видела. Не видела…
— То-то! И смотри мне! — Виталик повернулся к Татарину и Силану: — Все, пошли!
Силан показал на Надю с ее заголенными ногами:
— А может…
— Сказано «без крайностей»? — напомнил Виталик и, уже уходя, снова повернулся к Наде: — И скажи спасибо, что мы с тобой по-человечески. Ну! Не слышу «спасибо»!..
— С-с-спа… С-спасибо…
Силан и Виталик вышли, а Татарин сказал с порога:
— Дверь подопри. Бандиты щас на каждом шагу.
Но через пару дней Москва пришла в себя, умылась солнцем и опять зазвенела трамваями и церковными колоколами. Дети кормили двух лебедей на Патриарших, Ельцин удил рыбу на Валдае, москвичи приносили молоко и кофе шахтерам на Горбатом мосту, а во ВГИКе, в 302-й аудитории профессор Джигарханян, сидя за столом приемной комиссии, недовольно сказал Наде Петелькиной:
— Какой-то у вас вид помятый. Вы не больны?
— Нет, я здорова.
— Ну-ну… А эти круги под глазами?
Лариса Ивановна Удовиченко вступилась за Надю:
— Это от нервов. Бессонница перед экзаменами. — И Наде: — Верно? — И Джигарханяну: — Когда я поступала, у меня было то же самое… — Снова Наде: —Этюд приготовила?
— Конечно.
— Подожди, — сказал Джигарханян Ларисе Ивановне. — Начнем с импровизации.
Он сделал знак аккомпаниаторше. Та, сидя за роялем, заиграла «Песню Сольвейг».
— Слышите? — сказал Наде Джигарханян. — Вот импровизируйте — сделайте под эту музыку все, что хотите. Хочется петь — пойте, хочется танцевать — танцуйте…
Надя некоторое время слушала музыку, и вдруг из глаз ее брызнули слезы, она разрыдалась.
Джигарханян и Удовиченко испугались:
— Что с вами? Девушка, что случилось? Выпейте воды…
Аккомпаниаторша перестала играть, ассистентка спешно налила в стакан воду из графина и подала Наде.
Надя дрожащей рукой взяла воду и, всхлипывая и стуча зубами по краю стакана, принялась пить, но вода выплескивалась.
— Ну, успокойтесь! — повысил голос Джигарханян. — Успокойтесь, я говорю! В чем дело?
— Ни-ни-ни-чего… — всхлипывала Надя. — Вы-вы-вы… Вы ска-сказали: «Д-делай что х-хочешь п-под эту м-музыку…» Я з-захотела плакать…
Джигарханян смягчился:
— А ты когда-нибудь слышала эту музыку?
— Н-нет…
Джигарханян переглянулся с Удовиченко, та под столом показала ему руку с поднятым кверху большим пальцем.
И тут с улицы сквозь открытое окно донесся крик Зины:
— Надя! На-дя-а!
Надя бросилась к окну.
На противоположном тротуаре, под забором бывшего Института марксизма-ленинизма, Зина, растопырив руки, кричала, глядя на окна ВГИКа:
— На-дя-а-а!!!
Надя высунулась из окна:
— Чего, Зин?
И увидела: рядом с Зиной на тротуаре лежит распеленатый Ваня.
— Ты куда его положила, дура?! — испуганно крикнула Надя.
— Надь! Он поносит!
Надя сорвалась с места и, подхватив у двери свою заплечную сумку-рюкзачок, выбежала из аудитории.
Джигарханян и Удовиченко подошли к окну, выглянули наружу и увидели, как Надя, выбежав из ВГИКа, подхватила с тротуара ребенка, достала из своей сумочки-рюкзачка запасной памперс-подгузник и стала менять его на ребенке. Но Ваня продолжал орать и тужиться…
Джигарханян и Удовиченко огорченно переглянулись.
— Н-да… — сказал профессор. — Жалко… Талантливая девочка…
— Нужно ее взять, — ответила Лариса Ивановна.
— С ребенком? Ты с ума сошла!
А на улице Надя с Ваней, орущим у нее на руках, опасно выскочила на дорогу и стала голосовать.
Машины, гудя, объезжали ее.
Наконец останавливаются какие-то «Жигули», Надя открыла дверцу, хотела сесть.
— Стой! Куда тебе? — сказал водитель.
— В больницу! В Склиф!
Водитель принюхался:
— Ну и вонища! Нет, ну тебя!..
Дал газ и отъехал так резко, что Надя чуть не упала от рывка, а Ваня заорал еще пуще.
— Сволочь! Козел! — крикнула Надя вслед «Жигулям» и со слезами на глазах повернулась к проезжающим и гудящим машинам. — Ну остановитесь кто-нибудь, москвичи сраные!.. Потерпи, Ванечка! Потерпи! Животик болит?
Тут, на их счастье, появилось и даже остановилось желтое такси, редкое по тем временам.
Надя обрадованно открыла заднюю дверь и села в машину.
— Вот спасибо!
Пожилой водитель в линялой майке, хмуро утираясь от жары застиранным вафельным полотенцем, сказал не поворачиваясь:
— Куда едем?
— В больницу, пожалуйста!
Водитель отпил воду из пластиковой бутылки:
— Вылазь. Я в гараж.
— Ну, я вас очень прошу! У меня ребенок…
— Я сказал — вылазь.
Надя взорвалась:
— А ну ехай, блин!
Водитель изумленно повернулся:
— Что?
— Ехай, я сказала! А то щас ребенком всю машину обосру! Езжай!
Водитель, полотенцем утерши пот с шеи, переключил скорость и поехал.
Мимо ВДНХ, то есть, простите, ВВЦ… мимо разобранных на части мухинских рабочего и колхозницы… вниз по проспекту Мира, в сторону Института им. Склифосовского…
Сидя на заднем сиденье, Надя качала на руках плачущего Ваню.
— Сейчас, Ванечка, сейчас! Не плачь! Щас нас доктор посмотрит…
— А чё с пацаном? — спросил водитель через плечо.
— Не знаю, поносит… Тише, родной, тише… Сейчас к доктору приедем…
Водитель неожиданно свернул к тротуару и затормозил.
— В чем дело? — спросила Надя.
Водитель вышел из машины, обошел ее и открыл заднюю дверь.
Но Надя отпрянула:
— Нет! Я не выйду!
— И не надо. Дай ребенка глянуть. Разверни памперс…
Надя прижала Ваню к себе:
— А вы чё? Доктор, что ли?
— Я лучше доктора. Патологоанатом. Клади его, не бойся…
Надя недоверчиво положила Ваню на сиденье. Ваня орал и сучил ножками.
Водитель открыл памперс, посмотрел на фиолетово-коричневую жижу в нем. Одной рукой снял со своей шеи вафельное полотенце, второй умело поднял Ваню за ножки и подложил полотенце под памперс. А памперс вынул из-под обкаканного ребенка и понюхал.
— Ты ему сливовый сок давала?
— Нет. Что вы!
— Не ври! Понюхай! — Он протянул ей обкаканный памперс. — Нюхай, не бойся! Это ж твой ребенок!
— Да не давала я, клянусь!
— Ну, мне-то не заливай! — сказал водитель. — Я тридцать лет желудки вскрывал. Смотри, цвет какой…
Свернув памперс, он баскетбольным броском забросил его в мусорную урну на тротуаре. Затем, перегнувшись через сиденье, достал свою пластиковую бутылку с водой, умело поднял орущего Ванечку, обмыл ему спинку, попку и промежность. И сказал:
— Молодец, Иван! Хорошо кричишь! Легкие развиваешь!
Ваня умолк — то ли от воды и чистоты на теле, то ли от голоса водителя.
— Давай салфетку, подгузник, — сказал Наде водитель.
— Нету больше. Это последний был…
— Да? Думать надо, когда из дома выходишь!..
Водитель обтер Ваню одним краем полотенца, обернул его попку сухим краем и ловко закутал, как в пеленку. И приказал Наде:
— Все, вылезай. Вон аптека, купишь марганцовку и разведешь. С тебя десять рублей.