– Я думаю, на сей раз мы оказались на месте преступления вовремя!
– А где на ноге место преступления? – спросил Одд.
Стейнар обнял его за плечи и сказал:
– С этим, Одд, мы расправимся прямо на месте, на том самом месте преступления.
Карианне повторила рядом со мной:
– Ну и тип. Что он за человек?
– Ну, – покачал я головой, – кто ж его разберет, что за человек, не знаю.
У меня не было ответа на ее вопрос. Теперь я думаю, что мне именно на это нужно было отреагировать. Или я ошибаюсь? И мы, люди, общаясь со многими своими знакомыми, не знаем, что они за люди?
– Одд, – раздался с крыльца голос Стейнара, и мы увидели, что он встал и через головы присутствующих смотрит в сад, словно ожившая статуя.
– Чего? – с надеждой спросил Одд.
– Сейчас я схожу вон туда, – Стейнар показал в сторону своего дома, безмолвно пустовавшего за изгородью, – принесу инструменты и лекарства, и мы приведем твой палец в порядок. Как тебе такая перспектива?
– Мне такая перспектива очень даже, – сказал Одд.
Несколько минут после ухода Cтейнара настроение в саду было окрашено ожиданием. Собравшиеся гости изредка перебрасывались словами, но по обрывкам их разговоров, по тому, что читалось на их лицах, можно было понять, что они готовы тут же прекратить разговор, как только он вернется. Все как бы стояли на одной ноге на манер фламинго и чуть не с тоской бросали взгляды в сторону изгороди, через лаз которой Стейнар, снова сложившись пополам, убрался к себе.
Я кивнул Карианне – этот кивок означал надо пойти пообщаться с другими гостями – и пошел к столу с угощением, я видел, что там стоит моя мать с дядей Юханом и зубным врачом. Зубной врач и дядя Юхан хорошо ладят друг с другом, но со стороны зубного врача в их отношениях присутствует ироническая отстраненность, которую, как мне кажется, дядя Юхан улавливает. Может, мама и Юхан теперь уже не так близки, как в детстве, но их взаимная привязанность бросается в глаза.
– Умные часы, и счетчик калорий, и еще черт в ступе, – сказал зубной врач, кивнув в сторону Ингве, стоявшего в паре метров от них.
Мама кивнула. – Вот и мой муж то же самое говорит, – сказала она.
Зубной врач демонстративно вскинул брови. – Ой-ой-ой, – засмеялся он, – тогда беру свои слова обратно.
Мама улыбнулась; она привыкла к тому, что зубной врач высказывается о моем отце в таком духе.
– А он где вообще, этот наш балагур и весельчак? – спросил зубной врач.
Мы посмотрели по сторонам, но отца в саду не обнаружили. Скорей всего, он спрятался где‐то в доме. Сидит небось в подвале на табуретке и ждет, когда все разойдутся.
Зубной врач повернулся ко мне. – Слушай, Йорген, да фиг с ним, с твоим отцом, наверняка уже в лес учапал. А вот этот ваш врач, ну и типчик, скажу я тебе.
– Дa, – сказал я, – он неповторим.
– Недавно переехал? – подал наконец голос дядя Юхан.
– Ну да, – ответил я, – не очень давно.
– Приятно иметь таких общительных соседей, – сказал дядя Юхан, хотя сам он наверняка был рад, что его соседи не такие: насколько я знаю своего дядюшку, ему такое панибратство не по нраву. А потом дядя Юхан произнес слова, на которые я тогда не обратил особого внимания, но потом поразился тому, насколько они оказались в точку:
– Таких, как он, всегда окружает публика, и если ее нет, то он сам ее себе вербует.
Мама взглянула на брата: – Что ты хочешь сказать?
– Я хочу сказать, что он или очень беззаботный, или очень одинокий человек, – пояснил дядя Юхан.
– Или просто очень вольный стрелок, – усмехнулся зубной врач, – охотник.
Спустя недолгие несколько минут Стейнар снова появился из лаза с вызвавшими всплеск аплодисментов словами:
– А вот и доктор!
Сейчас, оглядываясь назад и рассказывая об этом, я вижу, как это странно, чуть ли не стыдно, что так много взрослых людей повелось на подобное поверхностное обаяние, но и я был одним из них, и в тот момент его шарм лишь создавал вокруг него атмосферу приятной легкости. Стейнар летал по траве, нагло чаруя весь сад с находившимися в нем людьми и развлекая их своими выходками. Думаю, и Видар, и Вибеке, и все гости были в восторге, но особенно, конечно, Одд, поскольку его вросший ноготь прямо тут, на крылечке, осмотрели и собрались оперировать.
– Нам понадобится тазик!
Рагнхильд поднялась с места.
– С горячей водой!
Рагнхильд, смеясь, поспешила в дом.
– И мыло!
От Стейнара глаз было не оторвать, пока он обрабатывал запущенный воспалившийся нарыв, очищал его от гноя и грязи. Он основательно мыл и распаривал ногу в пенной воде, так что ноготь в конце концов размягчился, и тогда Стейнар аккуратно вырезал его из плоти, в которую тот врос. Ноготь вгрызся в палец, не обращая внимания на причиняемую им боль, не жалея ноги, не останавливаясь перед тем, чтобы раскровянить этот палец.
Параллельные жизни и параллельные события.
Тьма в глубине света.
Есть много такого, что нам недоступно.
Потом мы услышали, как на улицу на бешеной скорости влетел автомобиль. Мы все это услышали. Услышали, как он резко затормозил и как хлопнула дверца.
Ямельком, на какое‐то мгновение, увидел ее лицо. Из нашего сада площадка перед домом Хогне видна не особенно хорошо, разглядеть ее мешают кусты и деревья, но между старой елью в саду и живой изгородью есть просвет, через который видно место на обочине, где они всегда ставят машину.
Мельком, на мгновение.
Я стоял метрах в двадцати оттуда. Я измерил расстояние шагами, поставив Вибеке на это место перед опустевшим домом Хогне – его так и не купили, – чтобы проверить, действительно ли я мог запомнить ее лицо:
пылающие глаза, гневно сжатые губы.
Сегодня кажется странным то, что было дальше. В смысле, все же слышали рев мотора, все слышали хлопок дверцы. И повели себя так, как обычно ведут себя, когда раздается громкий звук: прекратили разговоры, обернулись.
Все это слышали, все видели.
Никто ничего не сделал. Никто не кинулся посмотреть, что происходит, никто не подошел к Стейнару узнать, что бы это могло быть. Отвлеклись на пару секунд, перекинулись взглядами, вот и все.
Я думаю, все нашли инстинктивное объяснение услышанному и увиденному. Помню, у всех на лице проступило узнаваемое выражение, говорящее угу, ясно, или видел и понимаю, что именно видел. Кто‐то кивнул своим мыслям, кое‐кто многозначительно переглянулся, и на этом все закончилось.
Дa.
Я думаю, так оно и было.
Хотя по прошествии времени такие вещи вспомнить трудно. Одно дело помнить то, за чем ты внимательно наблюдал, другое – помнить что‐то, случившееся неожиданно, но куда хуже помнится прошедшее по касательной, казавшееся совершенно незначительным. Вероятно, такое в памяти не хранится.
Я думаю, все в саду поступили, как я, – покосились на Стейнара, который, похоже, не придал произошедшему значения, и подумали: в каждой избушке свои погремушки. С нами в саду своего рода супермен, дипломированный врач, высокообразованный человек, обладающий настоящим даром общения и умеющий поднять всем настроение, человек с тортом, мыльной водой и чертом в ступе. Теперь понятно, почему он пришел без жены: наверное, она его ревнует или что‐то в этом духе, наверное, у этой неблагодарной клуши трудный характер.
В доме Хогне воцарилась тишина. Стейнар продолжил с того места, на котором его прервало возвращение Лив Мерете. Никто не поинтересовался, не случилось ли чего с его женой, не надо ли к ней заглянуть.
Я думаю, все истолковали ситуацию, как семейную ссору, к которой никто из нас никакого отношения не имеет, как нечто прискорбное, возможно, конфузное, но – внутрисемейное, с чем и без нас разберутся. Этот мелкий казус привел лишь к тому, что все прониклись еще большей симпатией к Стейнару. Мы дружно сгрудились вокруг него.
Приблизительно через полчаса ко мне подошла Вибеке, держа на руках горячего как огонь Эйольфа, и попросила:
– Не отнесешь его в постель? Он уже совсем никакой.
– Температура?
Я потрогал двумя пальцами его лоб под самой челкой.
– Высоченная, – сказала она.
Стейнар, улыбнувшись, показал мне большой палец; все вокруг заулыбались, и, конечно, зубной врач, как только увидел, что его внук тряпочкой лежит у меня на руках, сразу подскочил, схватил его ручонку, крепко сжал ее и сказал:
– Не куксись, Эйольф. Тогда скорее выздоровеешь.
Зубной врач всегда так говорит, хотя из всей семьи он самый мягкосердечный, я точно знаю. Стоит случиться чему‐то на его взгляд опасному, как он прискакивает за ноль времени, потный и встревоженный.
Я понес Эйольфа наверх, в его комнату. Под кожей у него пульсировал горячечный жар. Так странно, когда Эйольф болеет. Даже не знаю, как сказать… ну, вроде я сильнее пугаюсь, когда заболеет и сляжет он, чем когда Видар. Мы уже так привыкли к недомоганиям Видара! Привыкли, что старший сын у нас тихий и скрытный, все из него приходится вытягивать клещами. Видар не рассказывает, что творится у него внутри, не откровенничает, а когда заболевает, то это вроде бы и в природе вещей для него как личности. А вот когда занеможет Эйольф, мы, наоборот, страшно пугаемся. Или когда заболевает Вибеке, хотя с ней это редко случается, пожалуй, раз в три года, что‐то вроде того.
И вот, перетерпев долгий и шумный день рожденья брата в ожидании сладкого, Эйольф наконец понял, что больше не выдержит, и обмяк в моих руках: волосы слиплись, весь горит.
Я вошел в его комнату, распахнув дверь ногой, опустил сына на кровать и вздрогнул, увидев, что у самой двери, за моей спиной, сидит на стуле отец, держа в руке книгу рассказов Хемингуэя. Это книга Вибеке, она Хемингуэя страшно любит.
Я осторожно уложил Эйольфа в постель и укрыл одеялом.
– Господи, папа, – сказал я, покачав головой, – ты чего тут сидишь?
Он зыркнул на меня: – Я вроде никому не мешаю.
Я пожал плечами и ничего на это не ответил.